— Элиан настаивала на том, чтобы я не носил траур по ней после ее смерти. Она хотела, чтобы я не цеплялся за прошлое, а жил настоящим. Однако, наверное, нет нужды говорить, что это вовсе не означает, будто я забыл ее.

— Я сразу же заметила, что вы свято храните память о вашей жене. Должно быть, она была замечательным человеком.

— Вы совершенно правы, она была необыкновенной женщиной.

Неожиданно Элен задумалась, и ее черные брови сошлись на переносице.

— Мне кажется, что Жюль тоже не хотел бы, чтобы я так долго носила траур. Если бы у него была возможность попрощаться со мной перед смертью, он наверняка сказал бы мне об этом. И все же я нахожу; утешение в том, что до сих пор ношу траур по нему.

— Может быть, траур является для вас своеобразным щитом, которым вы отгораживаетесь от мира?

Слова Пиа поразили Элен, и ее собеседник заметил это. Она порой сама задавала себе этот вопрос, но сейчас он впервые прозвучал из уст постороннего человека, проницательность которого была просто удивительной. У Элен перехватило дыхание от волнения: месье Пиа был совершенно прав! Она действительно пряталась от внешнего мира в своеобразную раковину, словно улитка. Траур изолировал ее от других людей, защищал от их притязаний на ее внимание, укрывал от новых знакомств, встреч и неожиданных чувств, а значит, от новой боли и душевных ран, надежно замыкая ее в кругу привычных эмоций.

— Может быть, может быть, — качая головой, задумчиво произнесла она, избегая его взгляда. — Я сама не знаю, почему вдруг заговорила с вами о Жюле. Я обычно ни с кем не делюсь своим горем.

— Порой я слишком прямолинеен, надо признаться. Надеюсь, я не показался вам бестактным?

— Вовсе нет! — поспешила она заверить его.

— Если вас это утешит, я могу признаться вам, что тоже до сегодняшнего дня ни с кем не говорил о тяжелой утрате, понесенной мной.

Элен кивнула, она знала, как больно говорить о своем горе с окружающими.

— Как странно! — удивленно воскликнула она.

— Я пришла сюда сегодня утром для того, чтобы помочь вам, а вместо этого вы сами помогли мне своим участием.

— Лично я считаю, что мы оба оказали друг другу неоценимую помощь.

И они пристально взглянули в глаза друг другу. Встав, чтобы, наконец, уйти, Элен подала месье Пиа на прощанье руку, все еще удивляясь, что эта встреча приняла такой неожиданный оборот.

— Желаю вам успехов в вашем деле, месье Пиа, а ткацкой мастерской Дево — процветания.

— Спасибо, мадам Рош. Надеюсь, что нам вновь доведется увидеться в недалеком будущем.

По дороге домой Элен восстанавливала в памяти весь свой разговор с месье Пиа. Ей казалось, что вот-вот послышатся звонкие крики разносчиков газет, ведь известие о гибели урожая листьев шелковицы должно было прежде всего прийти из газетных сообщений. Однако все было тихо.

Когда Элен вернулась, выполнив поручение золовки, той не было дома. Она отправилась в своем портшезе, который как всегда несли Гастон и молодой конюх, на ткацкую фабрику, чтобы с глазу на глаз поговорить там с мадам Хуанвиль. Габриэль хотела сообщить своей управляющей о надвигающейся катастрофе и распорядиться, чтобы та повесила на двери фабрики дополнительные замки и была более бдительной, поскольку в такой обстановке могло найтись много желающих украсть запасы шелка-сырца, который буквально через сутки станет самым ходовым товаром.

Затем она поехала на склад и отдала там те же самые распоряжения, предупредив кладовщика, чтобы тот не терял бдительности. Правда, Габриэль не объяснила ему, в чем дело, рассудив, что скоро он сам все узнает из газет. Внезапно Габриэль вспомнила о тюках с пряжей, обнаруженных ею как-то на складе и свидетельствующих о махинациях Анри. Пользуясь своими личными ключами, она обошла склад и убедилась, что тюки исчезли. Габриэль ничуть не удивилась этому факту.

Вернувшись на улицу Клемон, она сбросила пальто и сразу же прошла в гостиную Элен, расположенную на втором этаже. В этой комнате, обитой бело-золотистым шелком, казалось, всегда сияло солнце — даже тогда, когда в оконные стекла хлестал холодный дождь, как это было сейчас. Элен уже переоделась в сухое, и только ее немного слипшиеся волосы, намокшие даже под капюшоном плаща, были еще чуть влажными. На подносе перед ней стояла шоколадница с горячим шоколадом и две чашечки.

— Проходи и садись, — пригласила Элен подругу, разливая дымящийся шоколад. — Мне надо многое рассказать тебе. Ты все успела сделать?

— Более или менее, — отозвалась Габриэль и взяла протянутую ей чашку. — Что слышно о Николя? Как обстоят дела в его мастерской?

Элен подробно рассказала ей обо всем, сразу же заметив, как изменилась в лице Габриэль и опустила глаза, когда услышала, что Николя жив и здоров. Ее очень порадовало известие о том, что склад Дево имеет годовой запас шелка-сырца.

— Мне было бы очень неприятно знать, что его ткацкие станки стоят, в то время как мои работают на полную мощность, — только и сказала Габриэль, выслушав рассказ Элен.

Уже лежа в своей постели, закинув руку за голову, Габриэль вновь подумала о Николя, удивляясь его предусмотрительности. Сделав такой большой запас сырья, Николя понес немалые расходы. По-видимому, он занял крупную сумму денег или даже заложил свое имущество. Он шел на большой риск, однако, вероятно, Николя полностью доверял месье Пиа и полагался на него, как на себя самого. Габриэль захотела познакомиться с этим опытным талантливым управляющим, о котором Элен так хорошо отзывалась.

Глава 10

Весть о надвигающейся катастрофе облетела город только на следующее утро. Паника охватила Лион, не затронув только Дома Рошей и Дево. Торговцы шелком-сырцом готовы были горло перегрызть друг другу за те запасы сырья, которые еще оставались у них на складах. Прогнозы были самыми мрачными. Британская блокада европейских портов, находящихся под контролем Наполеона, не оставляла никаких надежд на то, что шелкопромышлснникам Лиона удастся закупить сырье, ввозимое из Индии и Дальнего Востока. Многие владельцы небольших ткацких мастерских и мануфактур, а также те рабочие, которые были заняты в текстильной промышленности, чувствовали, что стоят на грани краха, который грозит им потерей средств к существованию. Каких-то двадцать три дня непрекращающегося ненастья принесли шелкоткацкому производству Лиона столько же вреда, сколько события Революции.

Некоторое время лионцы с надеждой говорили об урожае шелковицы, собираемом в горах, который созревал позже, чем на равнине, и мог значительно облегчить ситуацию. Однако надежды рухнули из-за постоянного тумана, нависшего над горами, который в конце концов привел к тому же плачевному результату, что и дожди на равнине. Еще одним сильным потрясением для лионцев явилось сообщение о том, что большое количество итальянского шелка-сырца, на продажу которого по начальным умеренным ценам надеялись шелкопромышленники, бесследно исчезло, так и не покинув Италию. Казалось, череде несчастий не будет конца.

Анри вернулся из Генуи, довольный своими успехами. Он мог бы поведать землякам о том, куда подевался итальянский шелк — если бы, конечно, захотел говорить об этом. С помощью своих генуэзских знакомых Анри перепродал сырье контрабандным путем англичанам, корабль которых стоял в сицилийском порту, — получив за это щедрое вознаграждение. Он и не подумал доставить этот шелк-сырец в Лион для ткацких станков Дома Рошей, поскольку такая сделка не принесла бы ему никакой личной выгоды. Но Анри вернулся домой не с пустыми руками. Он привез с собой три больших подводы, груженных шелком-сырцом отличного качества, которые проделали весь долгий путь в сопровождении нанятой им вооруженной охраны. По прибытии груза в Лион весь товар немедленно был перенесен на склад ткацкой фабрики Рошей во избежание неприятностей.

Когда, наконец, на склады фирмы поступили закупки, сделанные разосланными Габриэль агентами, она подвела итоги. Кроме приобретенного ею в короткое время шелка-сырца, в ее распоряжении были также остатки пряжи прошлогоднего производства шелководческого хозяйства Вальмонов, которые Эмиль — к немалому удивлению Габриэль — не успел продать, несмотря на свою недавнюю поездку в Париж. Правда, это был второсортный шелк, лишенный блеска, изготовленный посредством прядения из отработанных коконов, однако и ему непременно найдется применение в ткацком производстве, о котором так пеклась Габриэль. Она была искренне благодарна мужу за то, что он отдал ей свои запасы, вместо того чтобы продать их и выручить, таким образом, значительную сумму денег, хотя, конечно, Эмиль был не из тех людей, которые наживаются на чужом несчастье. Одним словом, Габриэль была уверена в том, что обеспечит своих ткачей работой в надвигающиеся тяжелые времена и выполнит все заказы, полученные на Лейпцигской ярмарке, многие из которых были очень интересными, требовали разработки новых великолепных узоров и высококачественной выделки ткани. Такая работа всегда приносила удовлетворение Габриэль.

Новости обо всех этих событиях, всполошивших Лион, дошли до Николя лишь к исходу лета. Почта работала из рук вон плохо, и поэтому Николя, до сих пор не получивший ни одного письма, страшно обрадовался чудом дошедшему до него посланию Мишеля Пиа. Это письмо долго следовало за своим адресатом, но что самое удивительное — оно не затерялось среди другой корреспонденции и не пропало в пути.

Изнуренный палящим солнцем, в расстегнутом мундире и пропитанной потом, прилипшей к телу рубашке, он нашел в конце концов апельсиновое дерево, отбрасывающее тень, под которым можно было устроиться и прочитать полученное письмо. Но прежде чем усесться, Николя убедился, что поблизости нет скорпионов. Одной из причин гибели людей в этом военном походе являлись укусы скорпионов, ранки в жарком климате быстро нагнаивались, и пострадавшие умирали от гангрены, несмотря на то, что военные лекари, пытаясь спасти им жизнь, ампутировали поврежденные конечности. Вторым бедствием, уносившим жизни французских солдат и офицеров, была дизентерия. Николя сам перенес это заболевание, но его вылечил денщик рисовым отваром, отвратительный вкус которого он, казалось, будет помнить до конца своих дней.