Позвонить Глебу? Да, да, конечно. Но сначала надо что-то сделать… Что вообще в доме искали и что пропало? Деньги самой Татьяны, их с матерью украшения хранятся в сейфе. Грабитель до него не добрался. Видать, просто за оконной шторой не заметил массивную дверцу. Альбинка заглянула в гардеробную — сначала свою, потом Глеба. Шубы, кожа, костюмы, дубленки на первый взгляд на месте. Телевизоры, приемники и прочая техника вроде тоже. В квартире все перевернули вверх дном, но ничего не взяли. Хотя… Она рванулась в ванную. Заслонку, которая закрывает пространство под ванной, похоже, ковыряли ножом — он так и остался на полу, — но не открыли. Она слегка на нее надавила, и составленный из керамических плиток квадрат плавно выдвинулся вперед. Отставив заслонку в сторону, она запустила руку в образовавшуюся нишу. Пакет с золотом скифов, который за долгие годы покидал свое убежище лишь на время ремонта, был там. Не исключено, что охотились именно за ним! Что же делать? Да, Глеба найти. Хотя… нет! Сначала попытаться навести порядок. Не надо Глебу знать, что в доме был чужой и учинил этот жуткий разгром, в поисках какой-то определенной вещи. Поднимет шум, начнет строить догадки. Как бы не вспомнил историю с пропажей скифского золота! Столько лет ничего ему не говорила — не надо и теперь. Того, что случилось, ничто уже не изменит.

Только сейчас Альбинка почувствовала едва уловимый алкогольный запах в ванной. Точно! Алкогольный! В ванной пахло джином, да и сама бутылка, наполовину опустошенная и без крышки, стояла на столешнице рядом с раковиной.

…Разложив вещи по местам, поставив на полки книги, она набрала Сашкин номер.

— Ты извини, что так поздно. Глеб ведь у тебя?.. Ему надо домой прийти. Мама умерла.

3

…Она молча закинула вверх руки, вытянула губы для поцелуя и прикрыла глаза. Глеб обнял ее и крепко прижал к себе.

— Сашенька, я так соскучился…

Рука по-хозяйски скользнула вдоль ее спины, ловко преодолела пояс трикотажных брючек и стала пробираться дальше.

— Опять без трусов, хулиганка!

— Тебе же легче будет меня раздевать.

— А с чего ты взяла, что я тебя раздевать буду? У меня сил нет — вчера напился у Тома как свинья.

— Тогда я сауну включу, пропарю тебя как следует, а потом сама трахну! — повиснув на его шее, блаженно улыбалась Сашка.

— Угу, — промурлыкал Глеб. — Сегодня все делаешь сама. Дежурной будешь! А я — завтра.

Сашка засмеялась. Взяв его за руку, провела в комнату и легко подтолкнула к дивану.

— Отдыхай, пьяница! Пойду тебе баню готовить, потом поужинаем.

— Принеси сначала мой спортивный костюм. Я переоденусь. — Глеб сладко потянулся. — И думай, чем кормить-то будешь! Позавчера съел твои голубцы, вышел на Тверскую и уже у телеграфа встретил срачевского. Еле до Думки добежал.

— Не сочиняй, Глеб! — Она метнула в него диванную подушку. — Я всегда стараюсь, когда готовлю тебе.

— Не! На Бронной за мной лучше смотрят! — веселился он.

— Знаешь… — Сашка вспыхнула и замолчала, давая понять, что шутка его дурацкая.

Глеб потянул ее за рукав и усадил на диван.

— Обними меня.

Одной рукой обхватив его за плечо, другой за голову, она прижала Глеба к себе и, чуть раскачиваясь взад-вперед, стала баюкать. Он дышал ароматом канифоли, соляной кислоты, скипидара, глины — всего, чем давно пропитались не только ее одежда, волосы, но даже сама кожа. Иногда ему казалось, что он стал токсикоманом, а тоска по Сашке превращалась в предвкушение запаха ее мастерской, усиленного ласковым теплом ее тела.

— Телевизор смотрела? — спросил он, не отрывая голову от маленьких упругих сисек.

Сашка дотянулась до подлокотника, на котором лежал блокнот, и показала Глебу: скупыми карандашными линиями она изобразила интерьер телестудии и сидящего в кресле Глеба. На лице широкая белозубая улыбка, но глаза смотрят на зрителя внимательно и даже строго.

— Здорово! Я у тебя всегда как живой!

— Живее всех живых! — Сашка радостно чмокнула его в макушку.

— А что я говорил-то, слушала?

— Не-а! Ты же знаешь, мир для меня — картинка. Но говорил ты как-то фиолетово.

— Как это?

— Ну… как все эти козлы, — беспечно и даже нежно заявила Сашка.

Глеб высвободился из ее объятий.

— Ты дремучий, Сашхен, как истопник в эпоху царизма.

— Почему в эпоху царизма? — Она поймала его руку и потерлась о нее щекой.

— Иди баню топи, дурнэнька Червона Шапочко, а я отдохну полчасика.

…Квартира на Большой Садовой, в которой всю жизнь прожил Сашкин отец, где родились и Игорь, и сама Сашка, в середине девяностых перешла к ней. Связано это было с двумя обстоятельствами: ее непомерно возросшим благосостоянием и освобождающейся площадью этажом ниже, то есть квартирой на первом. Именно ее Сашка приглядела для своей второй мастерской, так как та, что была выделена ей Союзом художников, — обшарпанная, всегда холодная халупа в районе Сокола, — уж очень была неуютна.

Карьеру большого скульптора Сашка так и не сделала. Не хватило характера и пробивной силы. Конкуренция даже среди мужиков-то была смертельная — куда там бабе! Редкие заказы, которые сулили деньги и славу, рвали друг у друга зубами, и очень скоро Сашка поняла, что никогда не будет чувствовать себя хорошо на этом поле брани. Приняв участие в трех-четырех громких выставках, какое-то имя она себе, конечно, сделала, и к ней стали иногда обращаться с частными заказами на памятники. Безымянные Сашкины шедевры незабвенным, дорогим и любимым появились на всех крупных московских кладбищах, по ни удовлетворения, ни настоящих денег это не приносило. Все, можно сказать, в жизни изменил случай.

Она заканчивала работу над помпезным безвкусным памятником, в котором по воле заказчика присутствовали и крест, и золотые ветви, и барельеф усопшего, и ваза для цветов… Заказчик, молодой парень лет двадцати, замучил Сашку частыми визитами в мастерскую и безумными идеями, связанными с «улучшением» памятника. В одно из таких посещений парень, уже довольно свободно ощущавший себя в ее мастерской, обратил внимание на мраморную головку девушки, сделанную Сашкой в духе любимой ею греческой архаики. Ради эксперимента и для развлечения она довольно неумело попыталась состарить камень и придать скульптуре древний вид. Но именно это и произвело на парня неизгладимое впечатление. Когда Сашка, продолжая игру, сказала, что это археологическая находка, образец античной скульптуры седьмого века до новой эры, парень прибалдел и спросил, не продается ли скульптура. Сашка с серьезным видом ответила, что продается, но, к сожалению, слишком дорого — иначе она и сама бы купила…

В тот день она загнала «архаическую Грецию» за семьдесят тысяч в заморской валюте. Но — лиха беда начало!

Очень скоро она достигла значительных успехов в подражании античным мастерам, освоении рецептов старения камня и впаривании подделок незадачливым коллекционерам. Хотя такой высокой цены за голову девушки или юноши — она специализировалась на парных «архаических» головах — ей никогда больше не давали.

После успеха с мрамором Сашку начал точить вдохновенный и неистовый азарт фальсификатора. Ей хотелось попробовать себя во всем — в мозаике, керамике, металле, кости. Но желание отреставрировать золотую серьгу из Миколкиного клада не оставляло выбора. Сашка принялась осваивать особенности приемов античных ювелиров: литья, чеканки, ковки… технику работы с зернью и филигранью. На свет вновь появилась коробочка с «Крымской смесью», и Сашка попыталась сделать новую серьгу — пару к другой, неповрежденной.

Оборудования своего не было. Пришлось мыкаться по чужим мастерским, но результат был неплохим. Конечно, служить парой к старой сережке новодел не мог, но как отдельно взятое изделие — вполне вводил в заблуждение кажущейся древностью. Сашка сработала вторую и, выдав серьги за ольвийскую находку черных археологов, продала.

Дело пошло, но творить Сашке по-прежнему было негде — не дома же! Выгораживать «ювелирный уголок» в своей мастерской она не хотела. Слишком много там ошивалось народу. Как раз в это время и появилась квартира внизу, хотя Сашкиной проблемы она полностью все равно не решила.

Устроиться наконец удобно она смогла, когда купила новое жилье для своей семьи — большую двухкомнатную квартиру на улице Красина для родителей и бабы Наты и там же небольшую двухкомнатную для брата.

Став хозяйкой обоих этажей, Сашка соединила их маленьким лифтом. Внизу разместила мастерскую, где работала с ювелирной и греческими головками на стадии «последний штрих», сауну и маленький бассейн. Наверху осталась жилая половина. По-новому перегородив пространство, она сотворила там моднющий и очень функциональный интерьер.

Глеб полюбил Сашкин дом, замечательно там отдыхал, часто проводил у нее выходные, иногда просто приходил на ночь, бывало, даже заскакивал неожиданно днем — то ли действительно скучал, то ли проверял, не пасется ли там в его отсутствие какой-нибудь вольный трахальщик. Он сильно ревновал Сашку. Считал, что нет такого мужика, который не делал бы охотничью стойку в ее присутствии.

К самым эротическим часам, проводимым с ней наедине, он относил то время, когда наблюдал за Сашкой в мастерской. Ему нравилось смотреть на нее, даже когда она занималась таким скорбным делом, как выбивание цифр на памятнике в своей унылой холодной халупе на Соколе. Но настоящим храмом стала для него мастерская на Большой Садовой. В хитром Сашкином ремесле у Глеба появились любимые секреты. Иногда она позволяла ему приобщиться к ним. Доверяла, например, операцию состаривания золота. В стеклянную трехлитровую банку, наполовину заполненную песком вперемешку с мелкими монетками, опускались бусы-серьги. Глеб закрывал банку пластмассовой крышкой и встряхивал ее, как шейкер, до тех пор, пока мягкий металл не покрывался крошечными царапинками и потертостями. Глеб относился к этому занятию чрезвычайно серьезно и всегда беспокоился, не слишком ли попортил золотые штучки, которые Сашка так красиво сделала своими волшебными пальчиками. А от того, как смело и безжалостно она наносит повреждения на «античные» головки — пострадали якобы от бремени тысячелетий, — у него и вовсе учащался пульс. Однажды неудачный удар резца раскроил мраморную башку, как арбуз, и Глеб так разволновался, что Сашке пришлось бегать по соседям в поисках валидола.