— Но тем не менее он дотрагивался. Вновь и вновь дотрагивался, делая детей, детей, делая множество детишек. Только этим мне и пришлось заниматься в жизни: вынашивать и рожать детей. А моим самым дорогим, моим первым и самым сладеньким ребеночком был ты, дорогой мой Джимми. Джимми Скорпион, который, как я вижу, начал позволять себе отвратительные антисемитские замечания! Это что-то новенькое, не так ли? Откуда ты всего этого набрался? От твоей подружки, от так называемой преподобной Ванды Уандер? Алисия рассказывала, что эта женщина — известная антисемитка.

— Алисия ни черта не знает о Ванде!

— Может быть. Как бы то ни было, не намерен ли теперь и ты, сынок, начать делать детей? Или ты слишком занят, избивая этих мексиканских шлюх на конюшне? Какой же извращенный и больной, должно быть, у тебя ум! Как же ты должен ненавидеть женщин!

— Если уж я и ненавижу женщин, то исключительно потому, что моя мать — пьяная шлюха! — прорычал он, выхватил бокал из рук матери и швырнул его в другой конец комнаты. Бокал ударился о каминную полку и разбился вдребезги.

— Puta, puta! — кричал он, забираясь на постель. — Puta, puta! — Схватил обеими руками дряблую шею матери и начал душить. Мать издала булькающий звук. — И мой отец не-не-ненавидел тебя, — истерично вопил он. — И я тоже не-не-ненавижу тебя! Я и так уже д-достаточно от тебя…

— Джимми! — закричала от дверей сестра. — Боже мой! Чинина! Рауль! Он убивает ее! Джимми, остановись!!!

Она пробежала через всю комнату, схватила его руку и попыталась оторвать ее от материнского горла.

— Прекрати, прекрати же!

— П-пусти, п-пусти меня, Алисия! Отвали!

— Он заикается, совсем как его папочка. О Господи, папочка вернулся к нам!

В комнату влетел Рауль и ринулся к постели. Схватив другую руку Джимми, он с помощью Алисии сумел-таки оторвать сына от матери. Джимми грохнулся на пол; он дышал так тяжело, как дышит загнанное животное, в его глазах была одна только животная злоба.

— Я еще доберусь до тебя, старуха! — выкрикнул Джимми. — Сделаю так, что доктор Брюстер запрет тебя в психушке, я добьюсь этого, шлюха! С-с-сука ненормальная!

Стар растирала шею, на которой остались красные отпечатки в тех местах, где пальцы Джимми касались ее. Протянув руку к ночному столику, она взяла лежавшую там страничку.

— Нет, ты не сделаешь этого, ты ничего не сделаешь, потому что мой брат не позволит! — проскрежетала она. — Прочти вот эту телеграмму, скорпион. Читай же, ну!

И она бросила ему в лицо телеграмму, которая мягко спланировала на пол. Джимми поднял листок. Все еще тяжело дыша, прочитал:


«МИССИС СТАР ЛОПЕС, РАНЧО «КАЛЛФИЯ»,

ОКРУГ ОРИНДЖ, КАЛИФОРНИЯ

ДОРОГАЯ ПРИЕДУ В ЛОС-АНДЖЕЛЕС ЛИЧНЫМ ПОЕЗДОМ ЗАВТРА УТРОМ В ВОСЕМЬ ТОЧКА СКАЖИ ДЖИММИ, ЧТОБЫ БЫЛ У СЕБЯ ТОЧКА ЭТО ПРИКАЗ ТОЧКА Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ТОЧКА АРЧЕР».


Джимми медленно смял телеграмму, а его мать закурила сигарету, посмотрела на сына и усмехнулась.

— И ты будешь дома, не так ли? — спросила она, выдыхая слова вместе с табачным дымом. — Джимми ведь не посмеет ослушаться дядю Арчера, потому как дядя Арчер очень влиятельный. А теперь немедленно дай мне новый бокал. Мамочке ужасно хочется пить.


С 1890 года на протяжении полувека ни один символ, свидетельствующий о могуществе и богатстве, за исключением разве что яхты, не мог сравниться с личным железнодорожным вагоном. И когда все прочие мечты оказывались уже воплощенными: и особняк появлялся на Пятой авеню или на Ноб-Хилл, и к столу подавались золотые приборы, и в доме находилась целая армия слуг, а на стенах висели полотна старых мастеров — даже и тогда еще требовалось приложить некоторые усилия, чтобы приобрести обтекаемый частный вагон, который специалистами Пульмана будет приспособлен под личные вкусы и нужды владельца.

Такие частные вагоны прицеплялись к одному из так называемых «именных» поездов. Разъезжая на таком поезде, в таком вагоне по железным дорогам Америки, мимо ее крошечных сельских городков, мимо огромных американских городов, владелец вагона видел, как люди останавливаются, чтобы поглазеть на это чудо — памятник богатству на колесах. В мире, где Господь создал всех людей равными, оставалось лишь поражаться тому, как неравномерно распределялись денежные богатства между этими самыми людьми. Потому что если швырять подачки бедным слоям населения и своим богатством провоцировать социальные конфликты, то лучшего способа не сыщешь, как разъезжать по стране в вагоне, который стоил не менее ста тысяч долларов и был известен среди простых людей под названием «шкатулка».

Арчер Коллингвуд был не больше, но и не меньше подвержен слабостям, чем его коллеги-миллионеры. По вполне понятным причинам он не питал больших симпатий к социализму, а рассматривал частный вагон как единственный достойный способ путешествия по стране.

Его «Арабелла» представляла собой один из наиболее впечатляющих образчиков роскоши и инженерной железнодорожной мысли. Выкрашенный в темно-зеленый цвет и снаружи покрытый лаком, этот стальной вагон внутри имел богатые панели на стенах, хрустальные канделябры и плафоны под потолком, красные бархатные шторы и обтянутые чехлами элегантные стулья и диваны. Внутри «Арабеллы» была устроена также собственная кухня; кроме того, здесь находились две спальни и две ванные комнаты; отсек для сопровождающих лиц, в котором были еще две небольшие спальни и ванная; небольшая столовая и огромный кабинет. В вагоне имелся большой выбор вин, причем каждая бутылка была снабжена собственной этикеткой с указанием сорта вина и года урожая. Вина предназначались для гостей: Арчер и Арабелла были великими трезвенниками. Кнопки вызова прислуги (а в вагоне путешествовали три человека из числа прислуги) были сделаны из перламутра, тогда как краны и пробки в ваннах были изготовлены — из чего же еще?! — из чистейшего золота.

За шесть дней Арчер и Арабелла пересекли Атлантический океан. Оставив Арабеллу в Нью-Йорке, чтобы сделать кое-какие покупки, сам Арчер отправился через всю страну на трансамериканском экспрессе «Юнион Пасифик» — и на это ушло еще шесть дней. «Пятьдесят лет назад путь от побережья до побережья растягивался на многие недели, так что нынешние шесть дней, — подумал Арчер, — представляют собой явный прогресс». Когда в прошлом веке его мать из Европы отправилась в Калифорнию, у нее этот путь занял около полугода. Сейчас, облаченный в белоснежный пиджак стюард наливал ему свежего, только что сваренного кофе, Арчер смотрел через двойное, в деревянных рамах окно на пути вокзала Лос-Анджелеса, по которым к его вагону пробирался его племянник Джимми Лопес.

— Клод, — сказал Арчер, — сходите на вокзал и купите утренние газеты, все, кроме этой гадости «Экспресса». Вагон переведут на восьмой путь и прицепят к «Сан-Франциско Лимитед». Поезд отойдет в девять с восьмого пути, там вы и найдете мой вагон.

— Слушаюсь, сэр, мистер Коллингвуд.

Клод отнес кофейник на кухню и через заднюю дверь вышел из вагона в то самое время, как через дверь на противоположном конце вагона входил Джимми.

— Дядя Арчер! — крикнул Джимми, ослепительно улыбаясь. — Добро пожаловать в Лос-Анджелес!

Джимми был щегольски одет в аккуратно сшитый двубортный серый костюм, на голове его красовалась легкая прогулочная шляпа с полями. Подойдя к дяде, который сидел в кресле, Джимми протянул руку. Дядя ему своей руки не подал.

— Сядь, Джимми. Вряд ли наш разговор будет приятным.

— Стало быть, настолько неприятным, что ты не хочешь мне руку пожать?

Дядя посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Не вполне уверен, что хочу пожать руку убийце.

Пораженный, Джимми нервно рассмеялся.

— Ну, это провокационное замечание. Хотелось бы мне знать, кого это я убил?! Просто интересно, кого именно и когда.

Он уселся в кресло напротив, шляпу положил рядом, на столик.

— Одного из моих репортеров, Карла Кляйна.

— Как я мог убить человека, о котором никогда даже не слышал?

Арчер подался вперед.

— Зато, полагаю, ты слышал о проекте «Оуэнс Вэлли»?

— Разумеется. Это великолепная идея, которая спасет будущее Лос-Анджелеса. Я никогда не понимал, почему твои газеты выступили против этого проекта.

— Потому что Билл Малхолланд и лос-анджелесский городской Совет, черт бы их побрал, украли целое озеро и реку у кучки ничего не подозревающих фермеров из северных областей, вот почему. Потому что Малхолланд — который на свой лад может считаться, даю слово, гениальным торговцем водой — послал своих людей в северные области, и эти люди активно принялись скупать там земли и воды, причем провернули это все с такой стремительностью, что фермеры из Оуэнс Вэлли и очухаться-то не успели, прежде чем поняли, чем это им грозит. А теперь люди Малхолланда намереваются строить гигантский акведук, чтобы провести всю воду из Оуэнс Вэлли, а это в двух с половиной сотнях миль, в Лос-Анджелес. Эта затея обойдется налогоплательщикам во многие миллионы, превратит Оуэнс Вэлли в пустыню, но зато набьет карманы нескольким ловкачам. Это одна из наиболее крупных афер, до которых додумывались когда-либо жадные бюрократы и грязные бизнесмены.

— Погоди минутку! — прервал его племянник. — Тебе отлично известно, что Лос-Анджелес переживает одну из сильнейших засух за многие годы. Артезианские колодцы пересохли, и если городу не удастся получить новый источник воды, он перестанет расти и… развиваться! Какая же альтернатива проекту «Оуэнс Вэлли»?

— А тебе никогда не приходило в голову, что Лос-Анджелес изначально расположен в пустыне, что, может, именно в таком месте и не должно быть вообще никакого города?!

— Но это же глупо! Тут уже есть целый город, который с ужасной силой растет, и ему необходима вода. Та же самая проблема и у Сан-Франциско с резервуаром «Хетч Хетчи».