— У вас не достанет мужества взять меня силой, — сказала Эмма.

— Спорный вопрос, тем более, что вполне очевидно, что насиловать вас мне не придется.

— Не уверена, что вы отважились бы в приличном обществе произнести вслух это отвратительное слово.

— Ну, раз уж на то пошло, наше общество с каждой секундой становится все менее приличным.

Его зелено-голубые глаза не пропускали ни малейшей детали, глядя на нее. Эмма сняла с себя две последние юбки и осталась в одной лишь рубашке и белых панталонах с оборочками.

— Ну же! — поторопил он. — Ожидаю увидеть завершающий этап.

— У вас мораль мартовского кота!

— Совершенно верно. Впрочем, как и у вас. Или вы будете сейчас говорить, будто бы девичья скромность не позволяет вам обнажиться перед представителем противоположного пола? Если так, то смею заметить, что вы зашли уже слишком далеко, чтобы подобный аргумент звучал мало-мальски убедительно.

— Ваше отношение мне кажется возмутительным, а ваша неимоверная грубость лучше, чем что бы то ни было, доказывает, что вам не дали решительно никакого воспитания, — сказала она, снимая панталоны.

Он рассмеялся.

— Вот в этом вы совершенно правы, дорогая. Действительно, мне не дали никакого воспитания, но я люблю воспитывать других. А теперь должен признаться, что ноги у вас настолько стройные, что подобных им я, пожалуй, и не встречал. Скрывать их под одеждой — это просто стыд и срам! До чего же все вы, женщины, глупые: надеваете на себя уйму всяких юбок и всего такого. Но насколько я могу судить, подарочек мистера Коллингвуда потихонечку начинает обозначаться. Или, может, это наша еда такая питательная?

Эмма нахмурилась: она слишком хорошо знала, что все ее юбки стали ей тесны.

— На вашем месте в подобной ситуации я вовсе не стала бы упоминать Арчера Коллингвуда, — сказала она.

— Великий банковский грабитель. Без сомнения, он из тех, кто крадет у богатых, чтобы затем отдать украденное бедным?

— Именно это он и сделал, с той лишь разницей, что бедным оказался он сам! И вообще, он очень добрый и милый — к сожалению, именно этих качеств недостает вам.

— Клянусь Богом, Эмма, я буду трахать вас до тех пор, пока вы не забудете о самом существовании Арчера Коллингвуда!

Ей был отлично известен смысл глагола «трахать», но другое дело, что употребление этого слова так вот запросто, в ее присутствии, произвело на нее впечатление разорвавшейся бомбы.

— Какое омерзительное слово!

— Поверьте, вы забеременели вовсе не от слова!

Скотт поднял ее на руки, перенес на постель и осторожно уложил на спину. Эмма не отрываясь смотрела на него. Его возбудившийся пенис стал подобен симитару — кривой турецкой сабле, и Эмма была более чем поражена его размером. Скотт забрался на постель и оказался на Эмме.

— Ты прямо-таки колдунья, — прошептал он, — но прекрасная колдунья…

— Более красивая, чем Чинлинг?

— Умираешь от любопытства, так? Я лишь могу сказать, что если она сравнима с лунным светом, то ты — со светом солнца! Не знаю, удовлетворит ли тебя подобный ответ.

— Нет.

— И тем не менее на данный момент ничего иного я не скажу. Сейчас я занят другим.

Он лег на Эмму, его широкая грудь, поросшая рыжими волосами, прижалась к ее груди, и Эмма буквально утонула в исходящей от него мужской силе. Она вынуждена была даже признаться себе, что его огромная жизненная энергия, физическая сила и мощь приводили ее в трепет, хотя он был насмешлив и груб.

Впоследствии она говорила себе, что без особых усилий сумеет привыкнуть к его вульгарности.

— Ну как, на сей раз удалось мне зажечь твой священный огонь? — поинтересовался Скотт, когда лег рядом с ней.

— По крайней мере, дымом уже пахнет, — промурлыкала Эмма.

Он рассмеялся.

— Нет дыма без огня. Сейчас, я уверен, ты хочешь услышать, что все это время ты не выходила у меня из головы. Что ж, готов признаться: именно так и обстояло дело. Ты не выходила у меня из головы. Всю прошлую ночь, пока бушевал этот проклятый шторм, я не переставая думал о тебе.

— В самом деле?

— Да, в самом деле. Дело в том, что я, возможно, влюблен в тебя, однако природная глупость не позволяет мне понять этого. Сейчас же я могу с полной уверенностью сказать, что ты меня совершенно не любишь. Твое сердце принадлежит этому Робин Гуду из штата Огайо. Однако же я человек слова. Ты обидела меня, Эмма, и именно поэтому я взял назад свое предложение. Однако же оно все еще остается в силе. Здесь, на судне, я не могу сочетать браком самого себя, однако, как только мы прибудем в Буэнос-Айрес, мы сможем пожениться надлежащим образом, так что ребенок, который у тебя сейчас в животе, будет вполне законным. Что ты на это скажешь?

— Ох, Скотт, может быть, ты и вправду меня любишь! — в восхищении воскликнула она. — А теперь признайся: разве тебе не было прекрасно?

Он тихо засмеялся в ответ.

— Бог мой, кажется, ты решительно не можешь успокоиться на сей счет. Ну хорошо, признаюсь: это действительно было прекрасно. — Тут Скотт высунул язык и состроил уморительную гримасу.

Она засмеялась и шутливо толкнула его в бок.

— Ты жуткий человек!

— Да, но этот самый жуткий человек вторично сделал тебе предложение и так до сих пор и не услышал ответа.

— А если я скажу «да», можно мне будет переехать в эту каюту и жить здесь до конца пути? Я терпеть не могу свою каюту, она такая крошечная…

— Если я правильно понял ход твоих мыслей, тогда да. Ты сможешь перебраться сюда. Но после того, как станешь миссис Скотт Кинсолвинг. А до тех пор я заставлю тебя вести себя надлежащим образом.

Она скорчила гримаску.

— И когда же мы прибудем в Буэнос-Айрес?

— Если ветер не ослабнет и не переменит направление, то недели через две.

Она прильнула к Скотту и провела ладонью по его груди и плоскому животу. Ощущение было такое, будто она погладила нового замечательного плюшевого медведя.

— Но до тех пор будет ли мне позволено время от времени приходить сюда в гости? — шепотом осведомилась она.

— Да, — прошептал он ей в ответ. — Ты можешь приходить в мою каюту всякий раз, как только твой отец направится в каюту графини Давыдовой.

Эмма резко привстала и изумленно посмотрела на него.

— Ты шутишь! — прошептала она.

— Нет, не шучу.

— Неужели папочка и Зита?.. Я обратила внимание, что они симпатизируют друг другу, но неужели они…

— Они, действительно, как кролики солидного возраста. Мальчик, который мне здесь прислуживает, держит меня в курсе всего, что происходит на судне.

— Папочка был так одинок с тех пор, как умерла мама. О, я так рада, что они полюбили друг друга!

— Не столько полюбили, сколько подошли друг другу в постели. Не путай кислое с пресным.

Эмма вновь опустила голову ему на грудь.

— Ты и вправду жуткий человек.

— Ты это уже говорила.

— А что, разве нельзя повторить? Ты — жуткий человек. И очень грубый.


— Скажите, я правильно поступаю? — спросила Эмма.

— Что выходите замуж за капитана Кинсолвинга? О да, безусловно, — ответила Зита. Они разговаривали, стоя на палубе возле борта: корабль как раз входил в порт Буэнос-Айреса. — Странно, что вы еще сомневаетесь в этом.

— Я во многом сомневаюсь, — печально сказала Эмма. — Во-первых, конечно, Арчер. Я понимаю, что предаю его…

— Моя дорогая, но разве можно быть такой глупой! — прервала ее русская графиня. — Если уж на то пошло, вы делаете для него самое лучшее, что только возможно: вы нашли его ребенку ответственного и умного отца.

— Да, пожалуй…

— И кроме того, капитан Кинсолвинг будет отличным мужем. Он вам наверняка нравится, не так ли?

— Да, он мне симпатичен, — сказала Эмма. Но она солгала. На самом деле она все больше и больше думала о Скотте как о человеке восхитительно красивом, хотя подчас у Эммы недоставало мужества самой себе признаться в этом. — Но у него такие манеры! И эта ужасная привычка бравировать передо мной своим незнанием многих вещей. Он, конечно, делает это, чтобы шокировать меня, но все это мне кажется просто безвкусным.

— Ох, мужчины всегда остаются мужчинами. Например, половина высокопоставленных лиц в России бьют своих жен и матерятся похуже крестьян. Может, капитан Кинсолвинг не вполне идеальный человек — а кто идеальный? — но он сделает вас счастливой. А если вы захотите, то сможете даже и приручить его, воспитать по собственному вкусу. В этом — половина прелести супружеской жизни: приручить дикое животное под названием «мужчина». И он любит вас, я уверена в этом.

— Да, не исключаю, что немного любит, хотя, конечно, любит в его понимании этого слова. Только вот сердцем он с Чинлинг, равно как и я — с Арчером. Так что я едва ли имею право слишком критиковать его. — Эмма вздохнула. — И до чего же странным получится этот брак!

— Только не будьте слишком уж уверены, что его сердце принадлежит этой самой китаянке, — сказала Зита, поплотнее заворачиваясь в черную накидку. — Равно как не следует слишком верить в то, будто бы ваше сердце всецело принадлежит Арчеру.

Эмма удивленно взглянула на нее.

— Но я уверена в этом!

— Знаете, дорогая моя, время подчас делает такие кульбиты! Время и физическая близость. Я никогда не верила, будто отсутствие человека укрепляет любовь к нему. Как правило, бывает наоборот: с глаз долой — из сердца вон. Странно, но на причале я не вижу своей дочери! Ведь она наверняка должна была получить мое письмо.

Столица Аргентины была накрыта свинцовыми тучами, холодный ветер рождал барашки на воде. «Императрица Китая» наконец пристала к муниципальному причалу, на котором, за исключением портовых грузчиков, не было сейчас ни души. Эмма перевела взгляд на корму, где в окружении нескольких морских офицеров стоял мужчина, за которого она должна будет днем выйти замуж. Скотт внимательно наблюдал за процедурой швартовки. В тысячный раз Эмма спрашивала себя, каковы же ее истинные чувства к Скотту, и в тысячный раз не находила ответа. Даже речи не могло быть о том, получает ли она наслаждение, занимаясь с ним любовью: наслаждение было столь велико, что Эмма подчас содрогалась при одной только мысли о том, что подумала бы дорогая мамочка, узнай она о распутстве своей дочери. Да, именно распутстве, ибо это слово как нельзя лучше характеризует то, чем занималась Эмма на протяжении последних двух недель. Разумеется, мамочка никогда бы не разрешила ей выйти замуж за гоя, не говоря уж о том, чтобы позволить дочери лечь с гоем в постель. Однако как в категориях морали, так и в категориях религии Феликс оказался значительно более либеральным человеком, нежели его покойная жена. Эмма понимала, что в значительной мере это объясняется связью отца с Зитой, которая вовсе не была еврейкой, так что Феликс был не в том положении, чтобы читать дочери мораль. Кроме того, к удивлению Эммы, она выяснила, что Скотт абсолютно не интересуется вопросами религиозного толка, что лишний раз доказывало отсутствие предвзятости в отношении Скотта к другим людям. В то время как антисемитизм бурно распространялся в Америке, Скотта он абсолютно не затронул.