Эмма уставилась на него.

— Сразу видно, что вы не джентльмен.

— Раз уж вы вели себя столь свободно с вашим банковским грабителем, то я могу сказать, что и вы не леди. Эмма, когда вы сердитесь, вы прекрасны, но верьте на слово, что краснеющая экс-девственница — далеко не самая лучшая ваша роль.

— Вы самый отпетый грубиян, какого только мне доводилось видеть. И я не давала вам разрешения называть меня по имени.

— Понимаю. Словом, мне сейчас недосуг спорить с вами. — Он открыл для нее дверь. — Надеюсь, вы будете счастливы с мистером Левином.

Эмма смотрела, как капитан подошел к рабочему столу и развернул свои карты.

— Ну ладно, пусть так. Поцелуйте меня.

Подойдя к Скотту, она подняла лицо. Мгновение капитан сверху вниз оценивающе смотрел на нее. Избегая встретиться с ним взглядом, Эмма отвела глаза.

— Я буду ждать, пока вы не соизволите посмотреть на меня, — наконец произнес он. — В самом деле, Эмма, не так уж я ужасен, чтобы даже не взглянуть на меня.

Она впилась в него взглядом.

— Только поторопитесь, у меня масса дел.

— У вас, раз уж на то пошло, какой-то совершенно удивительный способ наполнять сердце мужчины возвышенными чувствами. Но придет день, Эмма, и вы будете умолять, чтобы я поцеловал вас.

— После дождичка в четверг, когда свиньи летать научатся. Ну, так я жду!

Обняв ее, он впился губами в ее губы и не выпускал ее как минимум минуту. Наконец отпустил ее, и они посмотрели друг на друга. И опять на его тонких губах заиграла оскорбительная усмешка.

— Ну как, — поинтересовался он, — зажег я священный огонь в вашей груди?

— Не высекли ни единой искорки!

С этими словами она покинула каюту. Пройдя несколько шагов по узкому проходу, Эмма приложила руку к сердцу и тяжело привалилась к корабельной переборке. Глубоко вздохнув, подняла голову, посмотрела на раскачивающийся судовой фонарь. «Бог ты мой, — подумала она, — никто прежде не целовал меня так. Он заставил меня почувствовать себя прямо-таки девкой!»

Эмма распрямилась, и на ее лице вновь появилось решительное выражение. «Но все равно, я никогда не дам ему почувствовать, что мне это очень понравилось, — твердо решила она, направляясь к себе в каюту. — Самодовольная обезьяна!»

Глава седьмая

Пять лет.

Слова судьи отдались в мозгу Арчера, подобно ударам погребального колокола. «Арчер Коллингвуд, вы признаны виновным по обвинению в вооруженном ограблении. Таким образом, я присуждаю вас к пяти годам исправительного срока в государственной каторжной тюрьме».

И вот сейчас он сидел вместе с шестью другими заключенными в повозке, которую тянула четверка лошадей. На ногах были надеты стальные кандалы, наручники сковывали руки. Заключенным было запрещено переговариваться. Двое вооруженных конвоиров сидели сзади, равнодушно глядя на арестантов. Впереди, рядом с возницей, находились еще несколько вооруженных охранников.

Повозка остановилась перед каменной, высотой около двадцати футов, стеной тюрьмы штата Огайо, которая была расположена неподалеку от города Коламбуса. Медленно, створками внутрь, распахнулись огромные металлические ворота, и повозка с грохотом въехала на тюремный двор. Как только ворота вновь закрылись, лошади остановились. Задняя дверь открылась, и оба сидевшие в повозке охранника выбрались наружу.

— Ну, пташки, выметайтесь! — распорядился один из них. — Добро пожаловать в новый дом.

«Новый дом» представлял собой массивное каменное здание недавней постройки; оно состояло из четырех больших корпусов, которые, подобно сторонам четырехугольника, опоясывали собой внутренний тюремный дворик. На каждом углу дворика располагались зубчатые башни для охранников, а вся территория тюрьмы была огорожена большой стеной. Башни, выстроенные по моде в готическом стиле, превращали эту сумрачную тюрьму в подобие сказочного замка, где, возможно, мог бы обитать дракон.

Посмотрев на мрачную крепость, Арчер содрогнулся.

Пять лет.


— Я начальник тюрьмы Эдвард Ридли, — сказал интеллигентного вида человек в пенсне на остром носу. — Вы будете отбывать срок в одной из самых современных тюрем Америки. Цель вашего здесь нахождения — не только наказать вас за совершенное преступление, но и восстановить ваше моральное здоровье, чтобы к тому моменту, когда для вас придет время покинуть эти стены, вы смогли бы стать полезным членом общества.

Он сделал паузу. Арчер стоял по стойке «смирно» перед столом в просторном кабинете начальника тюрьмы; кабинет располагался как раз над главным входом в тюрьму. За последние два часа Арчер был раздет, прошел санитарную обработку, призванную уничтожить вшей, ему выдали два комплекта хлопчатобумажной униформы в горизонтальную полоску, две полосатые — «домиком» — крошечные шапочки; парикмахер обкорнал его волосы так, что на голове остался только небольшой, в дюйм, «ежик». Кроме того Арчеру присвоили номер — 4162. Как только он надел униформу, его привели в кабинет начальника тюрьмы. Он более не чувствовал себя человеком, он стал номером.

— Распорядок тюрьмы базируется на модифицированной Обернской системе, названной так по имени тюрьмы в Оберне, штат Нью-Йорк, — продолжал начальник тюрьмы. — Вам надлежит в течение всего светового дня соблюдать полнейшую тишину — как во время работы, так и во время еды. Передвигаться будете с кандалами на ногах, глаза должны быть всегда обращены вниз. Только вечером, возвратившись в камеру, вы сможете разговаривать, но только с сокамерником. Все скандалы и драки будут наказываться самым решительным образом. В случае каких-либо нарушений правил тюремного распорядка вы будете подвергаться одиночному заключению и посажены на хлеб и воду. Могу вам гарантировать, что это чрезвычайно неприятно. Так что мой вам совет — избегать каких бы то ни было нарушений режима.

Тем не менее я полагаю, что наше заведение основано на гуманных принципах. Вы молоды и впервые преступили закон. Я вовсе не намерен превращать вас в заматерелого преступника. Если вы будете вести себя вполне достойно, то можете получить, как мы это называем, «скидку». А именно: за каждые десять дней заключения, проведенные без нарушений тюремного режима, у вас будет вычитаться по одному дню срока. Таким образом, оказывается возможным уменьшить время пребывания здесь на одну десятую, в вашем случае — это шесть месяцев. Но стоит вам совершить хотя бы одно-единственное нарушение, и вся скидка будет аннулирована. Понятно? Можете говорить.

— Да, сэр.

— Отлично. Если вам понадобится священное наставление, можете получить Библию. Ваша камера номер 41. Желаю удачи, 4162. Введите следующего заключенного.

Надзиратель схватил Арчера за правую руку и вывел его из кабинета. Арчера провели затем по широкому коридору, на стенах которого красовались портреты губернатора штата Огайо и двух сенаторов. Наконец его подвели к еще одной металлической двери. Над ней была укреплена табличка: «Вы входите в корпус «А». Надзиратель, сопровождавший Арчера, позвонил. Открылся глазок, затем дверь.

— Заключенный 4162, определенный в камеру 41, — объявил надзиратель и впихнул Арчера внутрь. С его ног кандалы сняли, но на запястьях все еще оставались стальные наручники. Теперь и новый надзиратель обыскал Арчера. Они находились в небольшом вестибюле перед стальными прутьями решетки, которая протянулась от пола до самого потолка. По другую сторону решетки находилось просторное помещение высотой в три этажа. По правую сторону этого помещения располагались три яруса камер. Из стены выдавались стальные газовые рожки. За располагавшимися слева окнами, забранными крепкими решетками, виднелся тусклый дневной свет, которому, казалось, не хотелось проникать в это здание. Весь же корпус был пустым и до странности тихим.

— Заключенный 4162, определенный в камеру 41, — объявил второй надзиратель третьему, находившемуся по внутреннюю сторону решетки. При этих словах внутренний надзиратель открыл створку ворот, и Арчера впихнули внутрь корпуса. Надзиратель сразу же вновь запер ворота, затем схватил Арчера за левую руку повыше локтя; пальцы больно впились в руку. Надзиратель повлек Арчера по длиннейшему коридору, протянувшемуся по всему корпусу до металлической лестницы. Надзиратель был молодым, черноволосым мужчиной с рябым лицом.

— Тебе наверняка понравится сокамерник, 4162, — мягко сказал он. — Он индеец, ненавидит всех белых. А ты ведь самый что ни на есть белый, 4162, так что побереги ж…, иначе в одно прекрасное утречко проснешься, а ты уже мертв. Что на это думаешь, а?

Арчер хотел что-то ответить, но тут вспомнил: молчание. Чтобы скидка была. Надзиратель осклабился.

— Вижу, ты неглуп, 4162, не стал мне отвечать. Однако настанет день, ты забудешься и заговоришь. И вот уж тогда я отправлю тебя в одиночку. Мне, конечно же, очень бы не хотелось поступать так с таким славным парнем, как ты. Конечно, ты уже не будешь таким славным после нескольких недель, проведенных в одиночке.

И он захохотал. Рука Арчера болела. Кроме того, изо рта надзирателя отвратительно воняло табаком.

— Меня зовут сержант Вулридж, 4162, — продолжал тем временем надзиратель, пока они поднимались по ступеням металлической решетки лестницы. — Я пользуюсь уважением у арестантов. Очень большим. И с тобой мы также будем друзьями, 4162. А что тут делать, а? Только дружить и ждать, ждать и дружить. А ждать тебе придется ох как долго, 4162! Конечно, потому и даем тебе эту чудесную камеру во втором ярусе. Что-то вроде камеры с хорошим видом. Просторную, как, впрочем, и остальные здешние камеры. Ты и Джо Тандер. Он индеец из племени шоуни. И такое дерьмо, какое редко встретишь. Говорят, однажды он снял скальп у белого мальчика пяти лет. Представь себе! Ну вот мы и пришли, вот он, дом, уютный дом.