— Совершенно верно, капитан.

У Эммы создалось вполне отчетливое впечатление, что капитан Кинсолвинг, который был почти на целый фут выше ее, заинтересовался ею отнюдь не по служебной необходимости, и потому она решила держаться с ним холодно и официально, насколько это позволяют приличия.

— В ближайшие примерно сто дней мы будем нередко видеться друг с другом, — продолжал капитан, — и поэтому хорошо бы нам сейчас познакомиться.

Он довольно-таки нахально улыбнулся, так во всяком случае показалось Эмме.

— Вот не знала, что, приобретя билет на пароход, я тем самым взяла на себя обязательство подружиться и с его экипажем, — сказала она, думая, что после такого ответа капитан наверняка заткнется.

Но он смотрел на Эмму своими зелено-голубыми глазами, такими же нахальными, как и его улыбочка.

— Я вовсе не член экипажа, мисс де Мейер. Пока вы на борту моего корабля, я — Бог. Всего доброго. — Он повернулся, намереваясь уйти, затем чуть помедлил, заглянул в ее аметистовые глаза. — И я действительно думаю, мисс де Мейер, что если бы взглядом можно было убить человека, то я давно уже был бы трупом.

— Рыжий бык! — пробормотала она едва слышно, как только капитан скрылся в служебном помещении. — Он что же, думает, что и вправду Бог? Подонок!

Корабль продолжал скрипеть и постанывать, подгоняемый ветром, дувшим в направлении Гаваны.


— Но поймите, дорогая Эмма, на корабле он действительно Бог, — говорила ей графиня Давыдова минут двадцать спустя, когда они прогуливались по палубе. — Неблагоразумно так задирать нос перед капитаном. Пока мы в море, он распоряжается нашими судьбами.

— Может быть, это и так, но он показался мне просто самодовольным болваном!

Графиня рассмеялась.

— Вы обошлись с ним довольно-таки резко. Говорят, он один из самых богатых бостонских судовладельцев. Я также слышала, что его любовная жизнь полна скандалов и тайн.

— В самом деле? — спросила Эмма, у которой против ее воли эти слова пробудили определенный интерес. — И что же это такое?

— Ну, если бы мы с вами о них знали, то это уже не было бы загадкой, так ведь? А если и есть в мире что-нибудь вызывающее большее неудовлетворение, чем неразгаданная загадка, — то это загадка разгаданная.

Эмма улыбнулась. Ей был по нраву юмор графини Давыдовой, а легкий акцент русской дамы придавал ему элегантную пикантность.

— Но сказать не могу, как я рада, что цвет возвратился на ваши щечки, — продолжала графиня. — В последние несколько дней я наблюдала, как вы все более оживаете, и могу добавить, вашему отцу это тоже очень приятно видеть. Знаете, он очень волновался по поводу вашего здоровья. Но я сказала ему: «Время, дорогой мой Феликс, дайте ей время. Время лечит все раны, даже сердечные».

— Время никогда не сможет залечить мою рану, графиня.

— Пройдет время, и вы обнаружите, что в один прекрасный день лихой мистер Коллингвуд напрочь исчезнет из вашей памяти.

— Ну, это маловероятно хотя бы потому, что… — она набрала побольше воздуха в грудь, — что у меня будет от него ребенок.

Графиня Давыдова внимательно посмотрела на нее.

— В самом деле? — прошептала она.

— Боюсь, что да.

— И вы, разумеется, ничего не рассказали отцу?

— Нет, потому что, если честно, боюсь. Я так сильно люблю папу, и, кроме того, я совсем не уверена, что он захочет взглянуть на то, что случилось моими глазами. Я понимаю, что согрешила, и готова держать ответ за содеянное. Но мой бедный папочка, — Эмма тяжело вздохнула. — Боюсь, это известие может разбить его сердце.

— Конечно, это будет для него сильным потрясением, впрочем, этого и следует ожидать. Хотя, с другой стороны, ваш отец — трезвомыслящий человек, чем он, кстати, мне и нравится… Может быть, вам хотелось бы, чтобы я сообщила ему эту новость? Может, так будет лучше?

— Да! Я уверена, что так будет гораздо лучше. Я знаю, что папочка симпатизирует вам, и… Ну, словом, я надеялась, что вы сможете быть посредником. Жизнь поистине странная штука! Когда я впервые увидела вас, вы мне не понравились, и вот получилось так, что мы с вами подружились. По крайней мере я считаю вас своим другом.

Графиня слегка похлопала по руке Эммы.

— И я считаю точно так же, — с улыбкой сказала она, затем на секунду призадумалась. — Скоро мне придется рассказать обо всем вашему отцу. Конечно же, то, что вы теперь в интересном положении создает определенные проблемы, из которых отсутствие отца — не единственная.

— Что вы имеете в виду?

— Корабль пойдет вокруг мыса Горн как раз тогда, когда в Южной Америке зима. И наверняка будут жуткие ветры. Для женщины, которая собирается стать матерью, это совсем не то же самое, что отдыхать во Франкфурте, лежа в шезлонге, не так ли? Не исключено, что возникнут даже некоторые опасности.

— Я совсем не подумала об этом.

— Вы о многом не подумали. Но, увы, вот что такое любовь — наслаждение моментом и никаких мыслей о будущем. Милая моя, вы еще так молоды. Когда-то и я тоже была молоденькой, так что все это мне прекрасно известно, и потому я не говорю ни единого критического замечания в ваш адрес. Больше того, я должна помочь вам.

— Дорогая графиня, какая же вы добрая!

— Не столько «добрая», сколько практичная. И вообще, вы должны называть меня Зита. Потому что «графиня» звучит слишком официально. А Зита, по-моему, очень неплохое имя, так ведь? Когда мне было всего пять лет, я сама придумала себе это имя. Настоящее мое имя Ирина, точно так же, как у моей дочери. Но Зита звучит гораздо забавнее, вы не находите? В этом есть что-то цыганское. — Она улыбнулась. — Ну так как же преподнести эту новость вашему отцу? — Она пожала плечами. — Может, и вправду лучший путь — самый прямой: рассказать ему все как есть. Непременно после сытного обеда и стаканчика вина, может быть, даже после двух стаканчиков.

— У меня такое чувство, что вы очень хорошо изучили мужчин.

— О да, я немало про них знаю. Когда-нибудь я непременно расскажу вам историю моей жизни. Она почти такая же скандальная, как и жизнь капитана Кинсолвинга.

Образ высоченного рыжеволосого капитана возник в мыслях Эммы, которая неожиданно для себя обнаружила, что сгорает от желания выяснить, какие такие тайны были в капитанской жизни.


— Эта де Мейер из каюты номер три, — говорил тем временем Кинсолвинг своему штурману мистеру Розберри, — на редкость красивая.

— Ага, так и есть, капитан, — согласно кивнул мистер Розберри.

Мужчины стояли на кормовой палубе, за спиной рулевого. Мистер Розберри, молодой человек, уроженец Нью-Бедфорда, ранее бывший китобоем, поджидал, когда солнце скроется за горизонтом, чтобы можно было сориентироваться по звездам. И хотя ветер был сильный, что усложняло задачу, штурман надеялся, что ему удастся провести ориентировку. Как бы то ни было, а небо оставалось ясным, и звезды первой величины — такие незаменимые в северном полушарии ориентиры, как, например, Вега или Альдебаран, — должны были появиться на небосклоне очень скоро, как только зайдет солнце. В распоряжении штурмана будут считанные минуты, чтобы воспользоваться сектантом: требовалось, чтобы и звезды уже были различимы, и горизонт еще был достаточно хорошо виден. Оптимальные условия предполагали еще плюс ко всему тихое море, которое позволило бы сделать измерения с максимально возможной точностью. Однако мистер Розберри отлично знал, что идеальные условия бывают крайне редко, а в его профессиональные обязанности входило умение при всякой погоде ориентироваться по звездам. Ему нравилась работа штурмана, поскольку он был влюблен в звезды, красота и загадочность которых внушали ему благоговение.

Мысли Скотта Кинсолвинга были далеко от звезд. Он думал об Эмме де Мейер, ее аметистовых глазах, о ее груди и более сокровенных частях ее тела — все это сплошной чередой проносилось в воображении капитана. Скотт, будучи сыном рыбака, сколотил состояние тяжким трудом, и потому в душе его практически не осталось места для романтики.

— Действуйте, мистер Розберри, — вслух сказал он, — а я тем временем полежу у себя в каюте.

— Да, капитан.

— Постарайтесь получить как можно более точные координаты. Барометр падает, и я не исключаю, что в ближайшие несколько дней нам придется хлебнуть дерьма по самое горло. Потому я и хочу знать наше точное местонахождение.

— Сделаю, что смогу, капитан.

Как только Скотт покинул палубу и закрыл дверь, что вела в капитанские апартаменты, он автоматически отметил наличие на корабле положенных сигналов: красного для левого и зеленого — для правого борта. Скотт плавал с тех пор, как ему стукнуло четырнадцать, и его считали одним из наиболее умелых капитанов на «Китайском пути». Именно на этих маршрутах Скотту и удалось сколотить состояние. Компания «Китайская торговля» осуществляла перевозку товаров, произведенных на крупных фабриках Новой Англии, в далекий Китай, а обратно везла шелка, чай, специи, а также фарфор из Гонконга и Кантона. Многие коммерсанты, которые были связаны с торговыми операциями этого региона, со временем стали миллионерами. Пароходная компания Кинсолвинга, имевшая в своем распоряжении семь клиперов, сумела наладить отличный бизнес, и сам Скотт оказался вполне вознагражден за все тяготы своей профессии. Его уважали другие капитаны, хотя некоторые, наиболее занудные среди них, и говорили, что Скотту недостает подлинного совершенства в работе.

Дойдя до каюты, которая помещалась по правому борту, сразу под румпелем, капитан закрыл за собой дверь. Абнер Пибоди, прислуживающий ему четырнадцатилетний пацан, как раз зажигал огонь в лампах. Через иллюминаторы были видны последние отблески солнечного света.

— Кок как раз сейчас готовит суп из креветок вам на ужин, капитан.