Как-то вечером, когда в конторе остались лишь механик Александр Иванович Антипов и начальник участка, пожаловало несколько «обиженных» строителей. Один из них вошел в домик, а остальные задержались у входа. Почти на всех — матросские тельняшки, грязные брюки, разбитые сапоги. Лица небритые, волосы всклокочены, под глазами отеки, Александр Иванович этих «братишек» знал хорошо. Давно уже, как он выражался, они у него в печенке сидят. Уже не раз и не два просил он, чтобы они «по-человечески» относились к технике, берегли ее. Как об стенку горох! Грозился механик и судом, и штрафом… И это не помогало. Закоренелые рвачи, они старались «выжать» из техники все, на что она была, способна, имея в виду одну лишь цель: кубы и рубли. О ремонте, о надлежащем уходе за ней никто и не помышлял. В случае поломки машины — а на таких тяжелых грунтах, как такыры, они случались довольно часто — «братишки» смело обращались к начальнику участка и требовали взамен испорченного бульдозера новый. Предшественник Аннамурада Аннакурбанова все время шел им на уступки и даже ставил их в пример: вот, мол, какими темпами надо работать! Это, мол, маяки! Победители соревнований.

И они возомнили, что им все дозволено. Возглавлял «братишек» некий Иван Емельянов, по прозвищу Задира, человек вспыльчивый, злой. Чаще всего бульдозеры «ломались» именно у него. Такая же «беда» случилась у него и на этой неделе. Он уже ходил в новому начальнику и на правах «маяка» требовал у, него новый, только что поступивший на стройку бульдозер. Но вышла осечка: начальник отказал ему. Тогда Задира и его дружки решили пригрозить Аннакурбанову расправой, а в случае чего и не только… пригрозить.

Не торопясь, вразвалочку, Задира подошел к столу, за которым сидел Аннакурбанов, и, поклонившись ему нарочито вежливо, прохрипел;

— Мое почтение, начальник! Позвольте спросить, почему вы не даете новых машин?

— Я уже говорил почему, — сдержанно произнес Аннамурад. — Потому что вы портите их до срока, ломаете…

— Так ведь разве это земля? — совершенно неожиданно взвизгнул Задира. — Это же, прости меня господи, чугун! Попробуй, выкопай в нем русло. Зубы обломаешь!

— Другие копают и не обламывают, — все также спокойно возразил Аннамурад.

— А мы никакие не другие, черт возьми! — все больше расходился Емельянов. — Мы — маяки! И вы нам обязаны дать новые дизеля. Пусть на нас, маяков, равняются остальные!

— Да какие, к черту, вы маяки? — грозно сверкнув глазами, поднялся во весь рост Антипов. — Вы самые настоящие рвачи, одеколоны иванычи! А ну-ка, марш отсюда!

— Полундра! — крикнул вдруг Задира и, выхватив из-за голенища небольшой ломик, бросился на Антилоза. Но тот, опередив удар, схватил парня за запястье, повернул его от себя, и ломик стукнулся о деревянный пол. Потом, схватив Емельянова за грудь, повернул лицом к двери и вытолкнул наружу.

Дружки его струсили и не пришли на помощь, так как на поднятый им крик стали сбегаться люди из соседних вагончиков. «Маяки» быстро скрылись в темноте, выкрикивая угрозы в адрес начальника участка.

Не прошло и трех недель после приезда Байрамгельды на стройку, как прикатил Клычли Аширов.

— Вот мы и вместе! — обнимая друга, обрадовался Байрамгельды и зачислил его в свою бригаду. Надо сказать, что приезд Клычли не был для него неожиданным. Он верил: рано или поздно тот примчится. Удивило совсем другое — на стройку приехал его старший брат Бегенч. Это было событие.

Вернувшись как-то под вечер с вахты, Байрамгельды увидел на крыльце своего вагончика мирно сидевшего Бегенча.

— Здравствуй, брат! С приездом! — весело сказал Байрамгельды, протягивая ему руку. — Каким это ветром тебя занесло? Уж не отару ли ищешь в этих краях?

В это время вдоль вагончика шел Николай Карасев. Поравнявшись с братьями, он остановился!

— Брат? — спросил Карасев.

— Брат!.. — ответил Байрамгельды.

— Ну, так я и знал! — поддаваясь их радостному настроению, широко улыбнулся Карасев. — Двоюродный?

— Нет, родной!

— Ну-ка, постойте, постойте… — Карасев глянул на одного, на другого, видимо, сравнивая их лица, а пришел к выводу: — Верно, родные!

Сходство между ними действительно было, но небольшое. У Бегенча лицо круглое, мягче черты, гуще и шире брови.

Прерванный Карасевым разговор братья продолжили в вагончике. Подробно расспросив о родителях, о своей семье и семье брата, Байрамгельды теперь уже вполне серьезно решил узнать о цели его приезда.

Работать приехал. Строить, — просто ответил Бегенч.

— Но ты же ветврач?! Разве тебя не устраивает твоя профессия?

— Откровенно говоря, надоело мотаться по пескам. Редко бываю дома. Да и жена ворчит…

— А здесь? Разве, не придется кочевать и быть а разлуке с семьей?

— Знаю. Но все-таки — это канал… Ради него можно терпеть и разлуку.

Помолчали.

— А ведь я знал, что ты приедешь. Только не знал, когда, — снова заговорил Байрамгельды. — Я еще тогда это почувствовал, когда ты говорил о высокой честя быть участником великой стройки, Помнишь тот разговор?

Бегенч кивнул головой.

— Ну, в общем, я рад, что ты приехал, сказал:

Байрамгельды. — Хочешь, возьми на себя бригадирство?

— Нет уж… позволь мне остаться рядовым.

— Почему?

— Хлопот меньше. Потом, если откровенно, я не умею быть начальником. Как говорят, призвания нет.

— Ну, ладно. Устраивайся вот на этой койке. Скоро ужинать будем.

Обрадовались приезду Бегенча и Клычли с Аннамухаммедом.


5.

Пассажирский поезд из Красноводска приходит в Мары рано утром, еще до рассвета. Байрамгельды сошел с поезда, поискал на привокзальной площади такси, но машин не было. Пришлось идти пешком.

Он шел по пустынным, плохо освещенным улицам сонного города и с беспокойством думал о доме, о жене. И чем ближе подходил к родному селу, тем острее становилось это чувство тревоги. «Но откуда эта тревога? — думал Байрамгельды, — и почему она заставляет думать о чем-то мрачном и неприятном? Не потому ли, что любишь и хочешь, чтобы счастье твое было прочным?»

…Вот и знакомая улица, знакомые, с голубыми оконцами дома. Стук сердца уже отдавался в висках. Скорее бы!.. Как соскучился он по дому и как все-таки тяжела разлука! С особенной силой он понял это только теперь, когда до дома оставалось несколько шагов.

Волновалась и жена. Не час, не два простояла Огульмайса возле окна, внимательно вглядываясь в ночную темень, в предрассветную синь, чтобы встретить мужа. Ее тоже мучила тревога, и спать она не могла. Но вот, наконец, вдали показалась едва заметная, как призрак, легкая тень. Вот эта тень все ближе, все четче. И Маиса угадывает в ней знакомый облик, знакомую походку. Муж!

Байрамгельды открыл дверь и увидел жену о протянутыми к нему руками.

— Любимый, — еле слышно прошептала она. — И голос ее показался Байрамгельды милее и слаще самой волшебной музыки. — Я каждую минуту считала… И уже с полночи не сплю. Все жду, жду, жду…

Байрамгельды провел ладонью по лицу жены, стирая слезы и, волнуясь, тихо проговорил:

— Ну, будет, будет. Успокойся.

Майса затихла. Несколько минут они простояли, глядя друг на друга счастливыми глазами. Потом сели на кошму.

— Сейчас я принесу чай и что-нибудь поесть, встрепенулась Огульмайса и убежала на кухню.

Вскоре вернулась и села рядом.

— Ну, как ты? Здорова? Как дети, мать, отец, родственники? — спрашивал Байрамгельды. — Я тая волновался, скучал по тебе…

— А ты похудел. Нелегко, видно?..

— Ясно. Канал — не Ялта. Похудеешь, пожалуй!

Потом они замолчали. Целый месяц не виделись, говорить как будто не о чем.

Первым заговорил Байрамгельды. Глянув жене в лицо, он сказал:

— Мой солнечный, мой синеглазый цветок! Только там, в разлуке, я понял, как ты дорога мне и как трудно без тебя!

И это признание мужа было для нее самой трогательной и самой желанной наградой.


6

…В начале мая 1962 года вода Амударьи пришла в Ашхабад. Среди тех, кто привел ее и кого ашхабадца встречали как героев, была бригада Байрамгельды Курбана.

Когда торжества по случаю прихода воды закончились, его бригаду послали на строительство плотины Хаузханского водохранилища в поручили сооружать дамбы обвалования. Насыпаются они прямо на плотине, с четырех сторон. Получается земляная ячейка метров двести длиною и метров пятьдесят шириной.

Земснаряд, расположенный за плотиной, в небольшом озерце, подает в ячейку по трубе так называемую пульпу — смесь воды и песка. Вода уходит обратно, в карьер, а песок оседает на карте и заполняет ячейку.

Так по всей длине наращивалась плотина.

Байрамгельды набирал полный нож песку и выталкивал его наверх. И с каждым подъемом он видел слева, совсем ненадолго, широкую синеву водохранилиша. День был ветреный. К плотине одна за другой неслись вздыбленные волны. Байрамгельды смотрел на них и отходил за новой порцией песка. Потом подымался снова и снова видел закипавший пеной прибой.

Поднявшись в очередной раз, он увидел вдали на плотине худощавую фигурку парня. Байрамгельды не сразу поверил в то, что это его младший брат Курбандурды.

Байрамгельды спустился с бульдозера и побежал навстречу брату.

— Здравствуй, Байрам-ага! — поприветствовал Курбандурды брата.

— Я тебе говорил, чтобы ты сюда не приезжал? — не ответив на приветствие, строго спросил Байрамгельды.

— Говорил, — склонив голову, печально ответил Курбандурды.

Просил я тебя, чтобы ты не бросал родителей?

— Просил, — безропотно соглашался брат.

— Так вот… сейчас же возвращайся домой! — сделав сердитое лицо, крикнул Байрамгельды. — Быстро! Или я не знаю, что сделаю с тобой!..