И тут я увидела, что Володька Страшный улыбается. Смотрит на меня и улыбается. Но как будто кому-то еще, а не мне. Не знаю, почему мне так показалось. Приглючилось, наверное.

Но он, не переставая улыбаться, посмотрел уже явно на меня и сказал:

– Да ладно, нормально спросила, чего… Ничего мы не бедные. А одежда эта вся – моего старшего брата. Он в армию ушел, и еще по контракту там остался. А я его жду. И ношу его вещи. Скучаю потому что.

– А-а… – У меня отлегло от сердца. Зато оно снова превратилось если не в лошадиное, то в сердечко пони точно. И застучало быстро-быстро. Потому что пони чуть не заплакала.

– Варька, только ты никому не говори, ладно? – Страшный вскочил с лавочки.

Вскочил и снова уселся – чтобы, видимо, тоже успокоиться и не выдавать своего волнения. Конечно, он хотел оставаться страшным и суровым Страшным, хотел никому своих чувств не показывать.

– Не скажу, конечно! – уверила я.

И подумала: «Конечно, я никому не скажу. В плане чужих секретов я – могила. Ага, а по поводу своих секретов я… трепло – овечий хвост. Но это ладно. А Володька – наивный. Если он носит одежду брата, которая ему явно велика, но хочет, чтобы его трогательные чувства остались в секрете от окружающих, то почему он думает, что никто об этом не догадывается? Если брата его видели в этой одежде, а теперь видят Володьку – то что остается думать? И в то же время – одежда-то у него самая незамысловатая! Таких футболок, штанов и водолазок – да просто миллион! Вся деревня с одного рынка одета, да и поселковые пацаны экипированы на похожих торговых точках. Поэтому кому охота присматриваться и проверять – в свое или в брательниково одет сегодня Владимир Страхов? К тому же кличка Страшный, которая пристала к нему, говорят, с молодых юных лет, создает ему такой образ, когда на внешность его никто внимания и не обращает. Страшный – он Страшный и есть. Чего на него смотреть? Его лучше не злить, а то по чайнику можно получить – это да. Или на дело какое-нибудь подбить – это тоже круто, потому что он парень толковый. Так что никто Страшного не засмеет…»

Вот что я подумала. И успокоилась.

– Ты чего зависла? – осторожно толкнул меня в бок Володька. – Ты… Тебе смешно? Или думаешь, кому из ваших рассказать? Ладно, смейтесь, мне до фонаря.

– Да почему мы должны смеяться-то? – Я правда удивилась. Нет, зря он мои мысли не читает. Лучше бы прочитал – потому что пересказывать то, как я про него хорошо подумала, мне было лень.

– Ну, так… – Страшный пожал плечами под своей, нет, брательниковой широкой серой футболкой.

– Вот что, Володя… – заявила я. – Если ты думаешь, что я могу тайну, которую мне рассказали, всем разболтать, то зачем тогда вообще мне ее рассказал? Мог бы наврать чего-нибудь затейливого. Или сказать «не твоего ума дело». Я бы поняла. А раз уж решил секрет поведать, то…

– Да я как раз верю тебе! – взвыл Страшный. Да, я такая, кого хочешь доведу. – Ну, просто подумал, что это как-то… по-бабски. Ждешь брата – и молчи. А я…

– Это твое право. Потому что это только твой брат. – Я абсолютно была уверена в том, что говорю. Но вот что там еще заявил Страшный? – То есть что значит «по-бабски»? Ты что имеешь в виду?

– Варь, Варя, давай не будем ссориться… – снова испугался Страшный. – Я вообще имел в виду. Ну – вообще. Я ж ничего против-то… Я не хотел…

– Так я тебе правда нравлюсь? – не могла удержаться я. Спросить обязательно надо было.

– Правда… – Страшный совсем никак не ожидал моего вопроса. Наверное, потому так и ответил. И тут же сам «завис».

– А почему?

Страшный на системный запрос не отвечал.

А я не стала переспрашивать. Значит, не хочет отвечать. Может, не подумав, брякнул. Его право. Ладно…

– Я не знаю, как на такие вопросы отвечают… – наконец включился в сеть Володька.

– Да ладно-ладно, я просто так спросила, – замахала я на него руками.

Потому что испугалась – сейчас он скажет, как обычно в сериале, что я нравлюсь ему уже давно, несколько лет, что это чувство, проверенное временем, что ни одна девчонка ему так еще не нравилась. Что это серьезно. На всю жизнь, конечно же. Да, или что я не такая, как все…

Блин, и что ж я правда такая злая-то? Что за мысли у меня… как это называется… циничные? Что мне человек сделал плохого? Или я просто вредная? Или сериалов просто обсмотрелась, журналов обчиталась? Да я бы не сказала. В Москве я только и делаю в свободное от школы время, что на компьютере рублюсь. Или книжки читаю, когда компьютер занят. Это тут я как каторжная – ничего, слаще морковки (в смысле бабкиных сериалов и журналов из помойки), не вижу. Потому что книжек мне сюда взять не дали – чтобы от помощи в ведении хозяйства не отлынивала. Вот, наверное, и зверею. А вообще, нет… В школе я тоже пацанов обсмеиваю. Тоже в циничной форме. Поэтому они от меня, как от монстра какого, шарахаются. Так что никаких у меня романов. Даже на дискотеках никто танцевать не приглашает.

Ясно. Я противная. Вот никого и не интересую. Стерва потому что, наверное. Это мне девчонки в школе не раз говорили. Только у них это как-то уважительно выходило. Даже, я бы сказала, с легкой завистью. Я еще, помню, гордилась, когда слышала. Стерва – значит, не обидит никто. Вот мне как казалось. А на практике понятно, что гордиться нечем. Вот ведь…

– Слушай, я много бы отдал за то, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь! – вдруг произнес Володька. И я немножко не успела додумать свою мысль.

– А что такое? – спросила я. Ой, нет – хорошо, что он моих мыслей все-таки не умеет читать!

– Да ты куда-то пропадаешь, как будто вылетаешь. Вроде сидишь тут – а тебя на самом деле нету. Ты далеко где-то… И о чем ты думаешь?

– А что? – как попугайчик, повторила я.

– Да нет, все нормально. Интересно просто.

– А за что я тебе нравлюсь, ты все-таки не будешь отвечать? – спросила я, перехватив инициативу. Ведь мне действительно очень хотелось это знать. Для самой же себя.

– А обязательно надо говорить? – вопросом на вопрос ответил Володька. И уткнулся взглядом в землю.

Хитрый Страшный, получается? А может, у человека и правда чувства. А я как раз наоборот – дура бесчувственная. Потому что смотреть в бинокль, как Машка Кафтанова с Борюсиком целуется, – это можно. Или за той же Натахой незабвенной наблюдать – как она с кавалерами прохаживается. А чтобы самой поцеловаться… А что? Сейчас самая подходящая обстановка. Страшный – парень симпатичный. Так что можно. Всем надо, все целуются. А я чем хуже?

Но выходит, что хуже. Хуже. Да. Потому что я ни с симпатичным Володькой, ни с прекрасным Русланчиком целоваться почему-то не хотела. Ага, а как Лизке-дачнице демонстрировать, что Руслан – мой парень, это я могла? Могла.

Так в чем разница?

Я вспомнила сегодняшнюю, нет, уже вчерашнюю историю на Веселой даче. Конечно, заблокировав все неприятные моменты. Только про нас с Русланчиком вспомнила. И попробовала представить – вот он такой замечательный, красавец просто восхитительный и человек хороший. Смогла бы я с ним поцеловаться?

Я все-все представила.

И поняла: не смогла бы. Потому что неинтересно.

Я баран. Не взрослая девушка четырнадцати лет, на которой уже пахать можно (да, кстати, и пашут) и которую в Пакистане, например, уже давно бы замуж отдали. А тормоз. Лопух. Тюха.

Ну и ладно! Только пусть Страшный не обижается.

Да он, кстати, никаких поцелуев-то и не предлагал. Так что расслабьтесь, девушка!

Я и расслабилась. И сожалеть ни о чем не стала.

Потому что на улице светало. А меня ждало ДЕЛО.

Володька Страшный все еще терпеливо ждал, когда я вернусь к нему из своих мыслей. И дождался. Сколько минут я отсутствовала, пока обдумывала, что же мне делать с поцелуями, не могу точно сказать. Прилично, наверное. Потому что Страшный смотрел на меня уже изучающе.

– Ку-ку, я здесь! – поприветствовала я его. И, вспомнив о том, что последняя реплика была его, решила поддержать разговор. – Ну да, об этом, конечно, не нужно вслух говорить. Я правда рада, что тебе нравлюсь.

– Да?

– Да. Честно – рада. А ты… а ты тогда можешь мне помочь?

Ладно, видно, делать нечего. Пусть Володька из осуждающего меня народного заступника превращается в сообщника. Правда, Руслан тоже был сообщником. Но все закончилось… А, неважно, как закончилось. И фигня, что все повторяется. Такая, значит, жизнь.

– А в чем помочь?

– Говори: можешь помочь или не можешь? – Я была непреклонна. – Потому что я по себе знаю: если мне человек нравится, я для него на что угодно готова. А ты? Ты готов?

После такого вопроса у Страшного не оставалось выбора. Либо отказываться от своих предыдущих слов – про то, что я ему нравлюсь, либо соглашаться. Надо же, я и на шантаж способна…

– Или ты тоже откажешься от меня быстренько, как Руслан? – добавила я.

Бедный Володька оказался припертым к стенке.

– Ну чего, Володь?

– Да.

– Что?

– Да помогу, конечно. Только если ты хочешь… – начал Страшный, поглядывая на территорию Парасоловых.

– Да, именно это, – кивнула я. – Это надо сделать, Володька. Пусть они помучаются, побегают, пусть решают проблемы с дальними соседями, которых они обязательно зальют своим дерьмом. Или ты считаешь, что пусть мучаются только те, у кого они деревья и огороды ободрали? Есть справедливость? Ну?

– Есть, – вздохнул Володька. – Варька, тебе бы только на Лубянке работать. Ты прямо Железный Феликс какой-то. В юб…

– За Феликса спасибо. А вот «юб» не надо! – отрезала я. Хорошо, что Страшный не заметил, насколько он мне польстил с этим самым Железным Феликсом. – Никаких «юб». Как видишь, я в шортах. Но надо идти уже, а то рассвело, Володька.

Но мы даже подняться с лавочки не успели. Из-за поворота, прямо из мокрого, покрытого росой жасминового куста, к нам шагнула моя разлюбезная бабуленция, схватила меня и Володьку за шкирки и бесцеремонно заголосила:

– Я о ней переживаю, а она тут с кавалерами любезничает! Мала еще! Как на огород идти, бабке старой помогать, – так нет ее! А как под кустами сидеть – так запросто! Вот я тебя хворостиной, Варька! Выхожу из дома, слышу: бу-бу-бу, бу-бу-бу! Кто, думаю, там такой? Вроде не дачники. А это ты им тут спать мешаешь! Хочешь, чтобы все дачники съехали, да? Съехали они чтобы все, ты хочешь? А где мы новых будем искать, ты подумала? Нет, ты подумала? Чего молчишь?