Комиссар выпрямился и вызвал секретаршу.

— Отправляйтесь в архив и выясните, что там у нас есть относительно прославленной певицы Лукреции Торелли. Потом зайдете ко мне и возьмете письмо.

— Если письмо срочное, я могу начать с письма.

— Нет, начните с архива.

Секретарша ушла, а Ланглуа решил связаться с Гордоном Уорреном, суперинтендантом Скотленд-Ярда.


Следующий день был весьма несладким как для комиссара, так и для друзей и близких исчезнувшего Морозини. Журналисты, вопреки запрету главного комиссара, не могли расстаться с соблазнительной темой и деньгами, которые она сулила, и вновь принялись строчить статейки со всевозможными «сенсациями». В одной из газет была опубликована даже фотография, правда, весьма дурного качества, — обнявшаяся парочка на берегу озера Четырех кантонов.

— Да это может быть кто угодно! — рявкнул комиссар, стукнув кулаком по столу, на который только что приземлилась эта «утка». — Но раз бесстыжие журналисты не желают внять голосу разума, мы устроим… Немедленно вызовите ко мне главных газетных китов! — отдал он приказ ближайшим сотрудникам, которых собрал на утреннюю планерку.

— Что вы задумали, господин главный комиссар? — осведомился один из присутствующих.

— Скоро увидите! И пригоните сюда еще несколько оголтелых писак, которые поднимают тиражи своих газетенок за счет двух человеческих жизней, не думая о том, какой вред они приносят! Чтобы завтра в одиннадцать были у меня в кабинете! Разделите между собой телефоны и обзвоните! Дюрталь и Соважоль, вы остаетесь! — сказал он в заключение своей речи и бросился в кресло.

— Всегда одни и те же, — пробурчал старичок Этьен Бланшар, который столько лет служил в полиции, что мог себе позволить не обращать внимания на всплески ярости патрона.

Впрочем, признаем правду, весьма редкие. Зная, что подобные приказы его не касаются, Бланшар спокойненько продолжал сидеть на своем месте, закурив трубочку, словно ничего не произошло. Надо сказать, что он пользовался и еще одной редкой привилегией: говорил с патроном на «ты», потому что знал его всю свою жизнь.

— А найдется у тебя что положить на зубок этим журналистам? — обратился он самым мирным тоном к главному комиссару.

— Спрашивай не у меня, а у них, — кивнул комиссар головой на двух своих помощников. — Дюрталь только-только из Швейцарии!

— И что же?

— С уверенностью могу утверждать две вещи, — отозвался тот. — Госпожа Белмон не отступила ни на шаг от того, что, очевидно, было намечено ею ранее: из Брига она поехала в Лозанну, а из Лозанны, через несколько часов, в Париж. Кстати, рисунки мадемуазель… дю План-Крепен творили чудеса и в ресторане в Бриге, где госпожа Белмон завтракала в ожидании поезда на Лозанну, и в Лозанне, где на вокзале ее сразу заметили. Относительно Морозини мне сказать нечего, в Бриге его никто не видел.

— Как это?

— Сойдя с поезда Симплон-Орьент-экспресс, он испарился.

— Его, должно быть, ждала машина!

— Нет, я считаю, что все происходило не так. Морозини сошел с поезда, но из здания вокзала вышел не Морозини.

— Каким образом вы это поняли?

— Благодаря привокзальному туалету в Бриге. Уборщица в то самое утро нашла там пару темных очков, выпавших из кармана человека, которому больше не нужно было прятать свое лицо. Отсюда нетрудно заключить, что владелец очков, необычайно старательно кутавшийся в шарф на Лионском вокзале из-за так называемого насморка, которым князь Морозини совершенно не страдал на улице Альфреда де Виньи, не имел никакого отношения к князю Морозини.

— Из этого мы можем заключить, — подхватил Ланглуа, — что и госпожа Белмон, и соучастник пресловутой «любовной истории» были похищены в Париже. Иными словами, под самым нашим носом. Она по прибытии на Лионский вокзал, а он — едва покинув улицу Альфреда де Виньи. Их увозило одно и то же такси.

— Вы нашли это такси?

— Нет еще, но скоро найдем, — вмешался в разговор Соважоль. — Я с добровольной и ревностной помощью бывшего русского адвоката Разинского, чьим номером воспользовался похититель, прочесал частым гребешком все «G7», принадлежащие компании. Замечу также, что Разинский — близкий друг полковника Карлова, которого все здесь знают. Так вот, ни один из их коллег не подходит под описание, данное шофером госпожи де Соммьер водителю, который увез Морозини. Теперь мы думаем, что то же самое такси-призрак увезло в неизвестном направлении и госпожу Белмон.

С каждым новым словом молодого человека старичок Бланшар все больше мрачнел и даже забыл о своей трубке.

— Необычное, однако, дело! Злостные намерения и большие деньги! Как ты думаешь, Ланглуа, кто мог это завертеть?

— Может быть, какая-то мафия?.. Судя по весьма широким возможностям…

— И обо всем этом ты собираешься доложить прессе?

— Разумеется, нет. Я собираюсь призвать их к порядку и напомнить об ответственности. Появившись в один прекрасный день, Морозини сделает себе состояние, подав на них в суд за клеветнические статейки. Такая перспектива заставит призадуматься мелкую сошку, которую я призову сюда вместе с китами.

— Не позабудь в особенности писаку из «Фигаро». Ему есть о чем призадуматься. Кстати, ты читал сегодня «Фигаро»?

— Не было времени.

— Прочитай заметочку на седьмой странице! Хорошо написана, черт побери!

— В «Фигаро» все пишут хорошо!

— Подписана неким Фредериком Симоне, который, не знаю уж почему, считает нужным напомнить, что Морозини попал под подозрение в деле о двух убийствах в Шиноне: коллекционера ван Тильдена и его слуги. Сказать по чести, меня немного удивило, что главный редактор газеты позволил опубликовать такую заметку.

— Это тем более странно, что Симоне в настоящее время заменяет в некотором роде Мишеля Бертье, который, слава богу, идет на поправку. А Бертье друг Морозини. Согласитесь, что эта заковыка требует объяснения. Как бы там ни было, завтра мы наведем порядок в головах всех этих резвых субчиков!

— Наконец-то! — воскликнула Мари-Анжелин, проглядев еще одну из кипы свежих газет, которые она только что купила, возвращаясь из церкви, и разложила на постели госпожи де Соммьер. — Наконец-то эти идиоты поняли, что к чему! Великое время настало!

— Сами они ничего понять не могли. Спасибо нашему другу Ланглуа. Можно считать, что он собственноручно подписал все их сообщения!

В самом деле, во всех ежедневных газетах, с небольшими изменениями, в зависимости от их политической ориентации, появились сообщения о том, что главный комиссар Ланглуа, собрав журналистов, напомнил им об ответственности за публикуемые статьи и назвал преступными те, которые были опубликованы в последнее время относительно госпожи Белмон и князя Морозини, в то время как их семьи испытывают такое горе. Комиссар высказал уверенность, что госпожа Белмон и князь Морозини стали жертвами похищения и похищены были в совершенно разные дни. Поэтому пора прекратить двусмысленные и недвусмысленные намеки на «романтическую» подоплеку исчезновения и дать возможность полиции спокойно работать.

— Очень хорошо! — улыбнулась маркиза, снимая очки. — А теперь уберите эту груду газет и попросите, чтобы нам принесли завтрак. Я проголодалась и понять не могу, чем там заняты Сиприен и Луиза.

Мари-Анжелин не могла не рассмеяться.

— Ровно тем же, чем мы: они читают газеты, которые только что купил Сиприен.

Она села без церемоний на край кровати и добавила:

— Такое газетное единодушие не может пройти незамеченным. Как вы думаете, известие о нем пересечет Ла-Манш?

— Думаю, что да. Полагаю, что заданную в Париже генеральную линию должны поддержать не только лондонские газеты, но и газеты в Америке.

Появились подносы с завтраком, обе женщины замолчали, потом возобновили разговор:

— Кстати, насчет Америки, как могло случиться, что господин Белмон до сих пор не подал о себе никаких вестей?

— Он не считал нужным вмешиваться, пока речь шла о любовном приключении. Полина уже в том возрасте, когда отвечают за себя сами. Но теперь я уверена, что мы очень скоро его увидим.

— Если только он не отправился в кругосветное путешествие на одной из своих обожаемых яхт!

— В декабре?

— Почему бы нет? Он настоящий морской волк. И потом, лично я не вижу никаких причин, по которым нельзя плавать в декабре. Достаточно иметь крепкий желудок.

— Как ваш, например. Я уверена, что вы без малейшего труда переплыли бы через Па-де-Кале.

План-Крепен стала пунцовой и принялась повсюду искать свой носовой платок, хотя он был на своем обычном месте, в ее левом рукаве. Когда она наконец его отыскала, то ограничалась тяжким вздохом.

— Признаюсь, я бы страстно желала его переплыть!

— Чтобы появиться перед Адальбером и рассказать, что ему следует предпринять. Ох, милая моя девочка, если бы я была уверена, что у вас есть хоть один-единственный шанс быть выслушанной, я бы давно вас туда отправила, потому что и меня никогда не страшили никакие бури и ветры. Но над нами только посмеются! Лондон не так далеко от нас, новости из Франции поступают туда регулярно, и я убеждена, что наш обезумевший египтолог знает обо всем ровно столько, сколько и мы. Не забывайте, что он сейчас соревнуется с Уишбоуном, а тот должен был давно уже обратить внимание на «дело Морозини». И наверняка воспользовался бы им, стремясь избавиться от соперника, который сейчас получил преимущество, поселив даму в своей квартире.

— Так вы хотите сказать, что для Адальбера мы больше ничего не значим?

— Вы и я, вполне возможно, что-то значим. Мы же с вами живем не в Венеции, как-никак соседи, и по этой причине стали его приятной привычкой. А вот что касается Альдо, то не знаю, что и думать. Может, он считает его чересчур привлекательным?