— Если ты назовешь хоть еще одно имя, получишь от меня в глаз!

— Не назову, — став вдруг очень серьезным, сказал Альдо. — Та была слишком хороша для того, чтобы жить на земле, и я надеялся, что воспоминание о ней послужит тебе оберегом, потому что с ней трудно сравниться. А Торелли — всего лишь заурядная стерва, но при этом довольно опасная…

— Потому что не стала млеть перед тобой, а отправила куда подальше! Торелли — совершенство. Какой у нее дивный голос! А красота? Изящество? Наконец, обаяние! Перед ней невозможно не преклоняться…

— Сирены тоже пели божественно, но Одиссей приказал прикрутить себя к мачте, чтобы не поддаться их чарам. Ладно! Нечего больше воду в ступе толочь, и так все ясно. В общем, желаю тебе счастья и удачи. Теперь, если пожелаешь, можешь охотиться за химерой. Тебе о ней известно ровно столько же, сколько и мне.

— Значит, ты отказался?

— С большим удовольствием. Эта химера никогда не была мне по душе. Ее хозяин был исчадием ада, вокруг него потоками лилась кровь! Постарайся поберечь себя. И не ссорься с Уишбоуном. Он и в самом деле очень славный человек. К несчастью, впал в безумие, и ты тоже готов за ним последовать. Желаю тебе удачи и прозрения!

— Пошел к черту! С ним и оставайся!

Морозини вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь. В конце коридора он встретил крайне озабоченного Теобальда.

— Князь уезжает?

— Да, Теобальд, это лучшее, что я могу сделать.

И неожиданно протянул руку верному надежному слуге, который с почтением пожал ее. У двери Альдо обернулся и попросил:

— Не упускайте его из виду, заботьтесь о нем. Если вдруг что случится, звоните мне.

На улицу Альфреда де Виньи Морозини отправился через парк Монсо, в этот час почти пустынный. Кое-где работали садовники, сгребая последние листья. С серого неба сочилась морось, как в Бретани, совершенно не располагая к прогулкам, но печаль и запустение парка как нельзя лучше соответствовали настроению Альдо, и он не без удовольствия брел по тихой аллее, глубоко засунув руки в карманы своего английского пальто. Он чувствовал что-то вроде ностальгии, потому что шел по этой аллее в последний раз и без стыда признавался себе, что готов заплакать.

Тетушку Амели он нашел в одиночестве. Она сидела в маленькой гостиной рядом с зимним садом и грелась у большого мраморного камина, где весело полыхал огонь. Перед ней стояла чашка кофе и лежала груда свежих газет. Она брала одну за другой, с громким треском разворачивала, просматривала, нахмурив брови, и отправляла их на пол, словно сердясь за что-то на каждую из них. И уже не наводила на них изящного лорнета, украшенного изумрудами, у нее на носу сидели обычные демократические очки.

— Если хочешь кофе, позвони Сиприену, — сказала она Альдо. — Можешь и для меня попросить чашечку, этот уже остыл.

— Можно узнать, что вы ищете, тетя Амели?

— Искать нет никакой необходимости! Я нашла даже больше, чем хотела! У писак-сплетников нет ничего более интересного для публики, чем эксцентричные выходки Торелли. В каждой газете что-нибудь да есть. А сколько фимиама! Цветов! Восторга! Пустых слов! Она чудо из чудес! Зато твоя репутация поставлена под удар, как утверждают эти прохвосты. От деталей я тебя избавляю. Что там с Адальбером?

— Примерно то же самое, что и во времена Алисы Астор. Может быть, даже хуже. Тут же не только красота, которой в самом деле не отнять, но еще и ангельский голос, так что Адальбер попал в настоящее рабство. А я-то надеялся, что история с неизвестной царицей отвратит его от мегер. Потому что Торелли настоящая мегера, и я готов заложить голову, что она мегера из мегер! Кстати, а где наша План-Крепен?

— Не думаю, что Мари-Анжелин одобрила бы причисление Торелли к мегерам. Она в церкви.

— Она что, не ходит больше к шестичасовой мессе?

— Ходит, конечно. Но в церкви Святого Августина сейчас проходит поклонение Святым Дарам, и я думаю, она хочет замолвить словечко Михаилу Архангелу, своему любимому святому, чтобы он занялся Торелли.

— Не говорите мне, что План-Крепен молится о ней!

— Избави Боже! Она уповает на его огненный меч. Ей бы очень хотелось увидеть, как этот меч обрушится на певицу, в которой она видит откровенную пособницу сатаны. То, что Адальбер не устоял перед ее чарами, окончательно разбило ей сердце. Признаюсь, я ей сочувствую. А что же ты? Ты уезжаешь? — грустно спросила маркиза.

— Не вижу причин оставаться здесь дольше. Адальбер спит и видит, когда я покину Париж. Но не волнуйтесь, тетя Амели, я попросил Теобальда позвонить мне, если что-то случится, и я сразу же примчусь. А что до Мари-Анжелин, пусть решит, чего она на самом деле хочет. Целую неделю она всячески давала мне понять, что ждет не дождется моего отъезда, потому что боялась Полины, а теперь что? Хочет, чтобы я остался?

— Наша План-Крепен непоследовательна, как большинство женщин. И большинство мужчин, кстати, тоже. Ты тоже из их числа.

— Я? Что вы имеете в виду?

— Полину. Не стану скрывать, я очень люблю ее. А ты?

— Не понимаю, что вы хотели бы от меня услышать.

— Меня не интересует, любовники вы или нет, я хочу знать, любишь ли ты ее.

— Кажется, вы забыли о прекрасном Оттавио. Он следует за ней как тень, и не похоже, чтобы это ей было неприятно.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Ты ее любишь? Мне ты можешь все сказать, ты ведь знаешь. И я могу все понять, потому что ты дитя моего сердца…

— Если честно, сам не знаю. Это может показаться идиотизмом, но это так. Я не могу разобраться в своих чувствах, когда думаю о ней.

— А с тобой такое часто происходит? Я хочу сказать, ты часто о ней думаешь?

— Даже слишком часто, когда она рядом. Если говорить откровенно, я… я страстно ее желаю, — тихо проговорил Альдо.

— Тогда послушайся моего совета, пусть не самого добродетельного: уступи разок своему желанию, и ты избавишься от наваждения.

Альдо отвел глаза в сторону, тщетно надеясь избежать проницательного светлого и мудрого взгляда. Но разве можно было от него спрятаться?

— Я уже сделал это, — едва слышно признался он.

— И?

— Только и мечтаю вернуться к ней… Как вам объяснить?..

— Не нужно ничего объяснять… Все и так понятно. Нет сомнений, что она тебя любит. Женщины такой мощи не размениваются. Они отдают себя целиком и безоглядно. А значит, в тебе говорит не только чувствственность, но и сердце, и тогда мой единственный тебе совет: немедленно уезжай! Я знаю, что не в правилах семьи Морозини пасовать перед опасностью, но эта уж слишком влекуща. Ты можешь лишиться немалой части самого себя.

— Я это знаю и поэтому разумно возвращаюсь к семейному очагу.

Госпожа де Соммьер недовольно поджала губы.

— Как же мне это не нравится! В твоих словах будто стынет суп и шлепают домашние тапочки. Твоя жена не заслужила этого! Она слишком хороша собой, и в ней столько породы! А как ей пошло на пользу материнство! Она расцвела, как никогда!

— Досадно только, что она ушла в детей с головой. Видит бог, я обожаю трех своих ребятишек, но бывают минуты, когда я кажусь себе лишним и не нахожу моей Лизы… Той Лизы, какой она была в первые дни нашей семейной жизни.

— Но вспомни хорошенько те первые дни. Не считая каких-то жалких шести или семи недель, которые вы провели вместе, твоя бедняжка Лиза не один месяц прожила в тени столетней смоковницы по вине хитроумного раввина! Ее единственной собеседницей была неплохая, в общем-то, женщина, хотя разговоры с ней вряд ли обогащали и увлекали ее, тем более что этой женщине было приказано молчать. Не забудь еще, что твоя жена была в это время уже беременна, а тебе никогда не узнать, что это такое! И дальше было не легче, она снова ждала ребенка, а ты носился неведомо где с Адальбером, хотя, надо сказать, все-таки волновался за свою семью. Это внушает мне надежду, что ты по-прежнему любишь свою жену, несмотря на кое-какие черты, которые она унаследовала от своих предков-гельветов.

— Конечно, я люблю Лизу! Иначе с чего бы так мучился?!

— Значит, поспеши на свой поезд и отправляйся в Венецию, жизнь сама расставит все по местам.

Альдо встал, подошел к маркизе и с нежностью обнял ее, поцеловав в щеку благодарным поцелуем.

— Спасибо вам, тетушка Амели! Мне бы надо вспоминать почаще, что я могу и вслух произнести, как я вас люблю!

— Не сомневаюсь, мой дорогой, — улыбнулась она в ответ, тоже поцеловала его и вытерла повлажневшие глаза.


Вечером Альдо Морозини, исполненный самых благих намерений, но все-таки опечаленный тем, что Адальбер так и не появился у маркизы де Соммьер, приехал на Лионский вокзал, откуда отправлялся Симплон-Орьент-экспресс, готовый всего лишь через двадцать четыре часа доставить его домой.

Путешествовать в темно-синих вагонах этого прекрасного скорого поезда было одно удовольствие. Альдо высоко ценил его комфорт и не противоречащую хорошему вкусу роскошь, изысканную кухню и безупречное обслуживание. Путешествие было приятно; в это время можно было побыть наедине с самим собой, можно было обдумать свои проблемы, не опасаясь, что тебя потревожат; полюбоваться чудесными горными пейзажами и голубыми озерами за окном, помечтать, куря сигарету или сигару… Однако все эти удовольствия при первом же повороте колес мог уничтожить какой-нибудь зануда-знакомый, превратив сладостный эгоистический рай в докучный ад. Единственным выходом в этом случае было сказаться больным и не выходить из купе. Но и мнимая болезнь не гарантировала спасения: навязчивый знакомый, возомнив себя братом милосердия, мог усесться у вашего изголовья, измерять пульс и читать вслух газетные новости. Тогда оставалось последнее средство: послать его к черту и разругаться в прах… А ведь в обычной жизни он мог быть приятным, необременительным человеком…