– Ox, scusi![10] – воскликнула Тереза, поспешив исправить свою оплошность.

Паолина так же, как и Тереза, ждала от него слов одобрения, но он почему-то был явно не в духе.

– Ты готова? – осведомился он. – Если мы не отправимся туда сейчас же, мы можем опоздать.

– Да, я готова, – ответила Паолина, и, не обращая внимания на обиженное выражение лица Терезы, сэр Харвей вышел, увлекая Паолину за собой.

Палаццо Риччи едва ли не вдвое превосходило по размеру два соседних дворца, расположенных по обе стороны от него. Лакеи в фиолетовых с золотом ливреях помогли сэру Харвею и Паолине выйти из гондолы. Пол главного вестибюля был выложен лазуритом, канделябры, висевшие в нем, были из чистого золота. Глаза Паолины уже успели привыкнуть к роскоши, но при одном взгляде на палаццо Риччи у нее захватило дух. Она поспешила через анфиладу парадных залов туда, где в ярко освещенной гостиной их ожидал граф.

Здесь уже собралось около двадцати других гостей, и, приседая в реверансе, Паолина заметила, что все присутствовавшие дамы бросали на нее завистливые взоры, а сопровождавшие их кавалеры буквально сгорали от желания быть представленными ей.

Графиня Дольфин тоже находилась здесь, глаза ее весело блестели, алые губы были слегка приоткрыты, выдавая оживление, ее платье из расшитой золотом парчи, отделанное малиновыми лентами, казалось сказочным видением. Она тут же устремилась навстречу сэру Харвею и, подхватив его под руку, кокетливо взглянула на гостя и принялась осыпать его любезностями мягким, нежным, почти детским голоском, обладавшим своим особым неотразимым очарованием.

Паолина чувствовала себя принужденно. Ей трудно было сосредоточиться на том, о чем говорил с нею граф. Лишь спустя несколько минут она поняла, что впервые видела его без маски, и внешность графа не произвела на нее впечатления.

Бесспорно, он был очень хорош собой, с правильными, резкими чертами лица, большим, прямоугольной формы лбом, блестящими, глубоко посаженными глазами и чарующей улыбкой, которая не могла не расположить к нему собеседника.

– Я уже начал бояться, что вы не придете, – обратился он к Паолине тихо.

– Как мы могли быть настолько невежливы? – возразила она.

– Я уже потом подумал, что мне следовало послать вам более официальное приглашение. Я боялся, что когда вы вернетесь домой, то скажете себе: «Что это за чудак, которого мы подобрали на Сан-Марко? Нам незачем беспокоить себя из-за него. Нас ждет так много других, куда более заманчивых приглашений».

– Я не могу поверить, что вы столь низкого мнения о себе, живя в таком роскошном дворце, – смеясь ответила Паолина.

– Не забывайте, что мне он достался совсем недавно, – возразил граф. – На самом деле я очень скромный человек.

– В это мне тоже верится с трудом, – последовал ответ.

– Тогда я должен попытаться убедить вас, – произнес граф, – что в отношении вас я считаю себя покорнейшим и смиреннейшим из ваших слуг.

Неожиданно для себя девушка обнаружила, что тоже не была чужда кокетства. Все это казалось таким простым – короткий обмен фразами, выражение глаз, которое было намного более красноречивым, чем любые слова, легкий наклон головы, как будто молодой человек хотел уловить каждое движение ее губ, игривые нотки, иногда проскальзывавшие в ее голосе, отчего ее слова звучали более забавно, хотя сами по себе они были вполне обычными.

Затем, окинув взглядом комнату, девушка заметила, что сэр Харвей смеялся, и задалась вопросом, что такого могла сказать ему графиня, отчего ему стало так весело.

«Ее, пожалуй, нельзя назвать красавицей, – подумала Паолина не без некоторого оттенка злорадства, – хотя я готова допустить, что она по-своему очень привлекательна».

Со своего места она увидела, как графиня, поднявшись на цыпочки, прошептала что-то на ухо сэру Харвею, и, почувствовав внезапную боль в груди, к своему удивлению, поняла, что это было.

«Я ревную, – решила про себя Паолина. – Наверное, мне хотелось бы, чтобы сэр Харвей уделял внимание только мне. Как это ни нелепо, но это правда».

Граф между тем что-то сказал ей, но Паолина не разобрала ни единого слова из того, о чем он хотел ей поведать.

– Я... я прошу прощения, – пробормотала она, запинаясь. – Я думала о другом.

– А не обо мне, – подхватил граф. – Как вы жестоки! Я как раз говорил о том, что бал в палаццо Гритти, который должен состояться после обеда, обещает затмить своею роскошью все подобные празднества, которые когда-либо проходили в Венеции. Множество хозяек, как вам известно, соперничают друг с другом, пытаясь устроить нечто необычное, более изысканное, чем то, что было до них. Весь город полон слухов по поводу того, что нам предстоит увидеть сегодня вечером.

Паолина заставила себя проявить некоторый интерес.

– Должно быть, это стоит ужасно дорого.

Граф выглядел удивленным.

– Не думаю, что кого-нибудь в Венеции заботят деньги, – ответил он. – И, кроме того, для чего еще существуют деньги, как не для того, чтобы их тратить?

Паолина хотела возразить на это: «Очень неудобно, когда их у тебя нет», но вовремя сообразила, что это было бы неуместно, и просто пробормотала:

– В самом деле, для чего?

Графиня вела себя чересчур смело, подумала она. Конечно, карнавал есть карнавал, но ей совершенно незачем было касаться камзола сэра Харвея своими тонкими, унизанными драгоценными перстнями пальцами, улыбаться ему соблазнительно алыми губами, похожими на спелые вишни.

– Где же граф Дольфин? Он тоже здесь? – спросила Паолина довольно сухо, забыв, что маркиз однажды уже упоминал о том, что его сестра была вдовой.

– Бог ты мой, конечно, нет! – воскликнул граф. – Он умер три года тому назад. Он был ужасно скучным субъектом, и я не думаю, что Занетта когда-нибудь питала к нему привязанность.

– Занетта! Так ее зовут? – осведомилась Паолина.

– Прелестное имя, не правда ли? – отозвался граф. – И она из тех людей, с кем мне особенно приятно общаться. Судя по всему, ваш брат тоже находит ее весьма привлекательной.

– Да, это видно сразу, – холодно произнесла Паолина.

Без сомнения, сэр Харвей чувствовал себя превосходно в обществе графини.

«Почему я не могу вот так же заставить его смеяться?» Этот вопрос не давал покоя Паолине, и так как в глубине души девушка была уязвлена, она решилась уделить некоторое внимание графу. Но почему-то у нее отпало всякое желание кокетничать с ним, не осталось больше слов для обмена легковесными замечаниями. Вместо этого в течение всего обеда Паолина слушала, как граф рассказывал ей о себе, одновременно устремляясь мыслью туда, где Занетта и сэр Харвей почти шепотом вели между собой оживленную беседу, явно очень занимавшую их.

Никогда еще, как показалось Паолине, сервировка стола и сам обед не тянулись так долго. Час медленно проходил за часом, пока наконец дамы не встали из-за стола, удалившись в одну из туалетных комнат, чтобы привести себя в порядок перед балом и надеть маски.

– Ваш брат так мил, – обратилась графиня к Паолине. – Нам так много нужно было сказать друг другу за обедом.

– Я тоже это заметила, – ответила Паолина сухо.

– У нас появилось множество планов, – улыбнулась Занетта, – относительно того, как приятно, весело и беззаботно провести время. Он очень остроумен и – как бы это сказать по-английски? – светский человек с ног до головы. Мне всегда нравились англичане, но, увы, лишь немногие из них посещают Венецию.

Повернувшись так, чтобы видеть свое отражение в зеркале, графиня пригладила свои темные волосы.

– У вашего брата большие поместья в Англии? – осведомилась она тоном слишком простодушным, чтобы ее вопрос можно было объяснить чистым любопытством.

Сердце в груди у Паолины отчаянно заколотилось. Значит, графиня действительно проявляла интерес к сэру Харвею. Возможно, его замыслы касались не только ее будущего, но и его собственного. Графиня, без сомнения, могла обладать огромным богатством, не только принадлежавшим ей лично, как сестре маркиза, но и состоянием, которое она, вполне вероятно, унаследовала от своего покойного супруга.

Действительно ли сэр Харвей собирался жениться? Не думал ли он, что в этой игре все средства были хороши?

Сделав над собой усилие, Паолина ответила уклончиво:

– Вам нужно спросить об этом у моего брата. Я уверена, что он сам захочет вам рассказать обо всем.

Если графиня и была разочарована, то она ничем этого не выдала.

– Ваш жемчуг превосходен, – заметила она, взглянув на ожерелье на шее Паолины.

– Его подарил мне мой брат, – отозвалась Паолина и, увидев огонек, внезапно вспыхнувший в глазах собеседницы, тотчас безошибочно поняла, о чем она сейчас подумала.

Деньги! Деньги! Деньги! Это было то единственное, к чему все стремились, чем можно было прельстить любого. Как бы ни была богата графиня, она не собиралась выходить замуж за человека безденежного, который не мог принести ей новые земли, престиж и влияние.

Поднеся кончики пальцев к волосам, Паолина заметила, что они дрожали. Такую возможность она никогда не принимала в расчет, даже вообразить себе не могла ничего подобного. Сэр Харвей почему-то казался ей свободным от слабостей, присущих другим людям, и озабоченным лишь тем, как устроить ее брак. Ей ни на миг не приходило в голову, что его планы могли касаться и его собственного будущего.

«Если он женится на графине, – рассуждала про себя Паолина, – у него не будет причин и дальше заниматься мною. Он может бросить меня, оставить на произвол судьбы, забыть о моем существовании. Он получит все, что ему нужно, и без моей помощи».

Ей вдруг отчаянно захотелось объявить во всеуслышание правду и предостеречь графиню против них обоих, сказав ей, что они оба были всего лишь искателями приключений без единого пенни за душой, увидеть ужас и потрясение в ее глазах, когда ей станет ясно, что они не были даже братом и сестрой, а просто посторонними друг другу людьми, которых связывало только стремление завлечь в ловушку особ более богатых, чем они сами.