– Да, потому что я не ездила на ней вот уже три дня, бедная моя! Она успокоится, когда седло нагреется у нее на спине. Отойдите в сторону, пожалуйста. Спокойно, Бесс, спокойно… По городу нельзя мчаться галопом.

– Клянусь Юпитером, мадам, вы отчаянная наездница! – воскликнул Ниниан, глядя на игривые и бесплодные попытки кобылы сбросить ее с седла. – Готов держать пари, на охоте вам нет равных!

– Такое впечатление, будто вы принимаете меня за охотника, который во время травли наезжает на собак! – парировала она. – Вы уже решили, куда мы едем?

– Да, к Лэндсдауну, если только у вас нет на примете чего-нибудь еще, мадам.

– Нет, пусть будет Лэндсдаун. Ну, Лусилла? Как она тебе нравится?

– У меня еще не было лучшей кобылы! – с восторгом ответила девушка. Грум подсадил ее в седло, и она попыталась ногой нащупать стремя, но запуталась в юбках. – О, какая досада!

– Эй, подожди, я помогу тебе! – сказал Ниниан. – Тебе удлинить или укоротить стремя?

– Укороти его, пожалуйста, на одно отверстие. Да, вот так. Спасибо!

Он проверил подпругу, подтянул ее и строго напомнил девушке, что лошадь к ней еще не привыкла, так что следует быть осторожной, и сам поднялся в седло. Они двинулись в путь. Ниниан с Лусиллой возглавляли процессию, а мистер Карлетон держался чуть позади, критически поглядывая на племянницу. Мисс Уичвуд ехала рядом с ним. Очевидно, вскоре он убедился в том, что между наездницей и чалой кобылой наметилось взаимопонимание, потому что повернулся к мисс Уичвуд со словами:

– Нет нужды ехать за ними впритык: похоже, она умеет обращаться с лошадьми.

– Да, – согласилась мисс Уичвуд. – Ниниан уверял меня, что я могу не беспокоиться, потому что Лусилла превосходно ездит верхом.

– Так и должно быть, – отозвался он. – Мой брат посадил ее в седло раньше, чем она научилась ходить.

– Да, – вновь сказала мисс Уичвуд. – Она рассказывала мне об этом.

Воцарилось молчание, которое было нарушено только тогда, когда они выехали из города и Ниниан с Лусиллой, оставив брусчатку позади, пустили коней рысью и умчались вперед. Мистер Карлетон заговорил первым, в свойственной ему откровенной манере:

– Вы все еще сердитесь на меня?

Она испуганно вздрогнула, будучи погруженной в свои мысли, и с неуверенным смешком ответила:

– О нет! Боюсь, я просто витала в облаках!

– Если вы сердитесь не на меня, то кто или что вывел вас из себя?

– Никто… никто не вывел меня из себя! – запинаясь, пробормотала она. – Почему вы так решили? Только потому, что я позволила себе замечтаться на минуту-другую?

Похоже, она заставила его всерьез задуматься. На лбу у него появилась морщинка, нахмуренные брови сошлись на переносице, глаза прищурились, и он напряженно уставился вдаль. Но, судя по всему, ответа там он не нашел, поэтому после короткой паузы криво улыбнулся и сказал:

– Не знаю. Зато я совершенно уверен, что случилось нечто такое, что вызвало ваше раздражение, которое вы пытаетесь скрыть.

– О боже! – вздохнула она. – Это так заметно?

– Мне – да, – коротко ответил он. – Я бы хотел, чтобы вы рассказали, куда подевалось ваше спокойствие, но, если не желаете отвечать, я не буду настаивать. О чем бы вы хотели поговорить?

Она повернула голову, с удивлением глядя на него со слабой улыбкой на губах и думая о том, какой он все-таки непредсказуемый человек. Он мог быть резким и бесчувственным, но в следующий момент, разозлив ее до невозможности, в его настроении происходила внезапная перемена; ее негодование улетучивалось, когда она слышала в его голосе грубоватое сочувствие и видела, как смягчается жесткое выражение его глаз. И вот теперь, встретив его проницательный взгляд, она разглядела в нем намек на улыбку и ощутила внезапный порыв хотя бы немного довериться ему. У нее не было никого, кому можно было бы излить душу, и она отчаянно нуждалась в верном конфиденте[33], ибо чем старательнее она пыталась сдержать в душе раздражение, тем сильнее оно становилось. Ей и в голову не приходило задаться вопросом, почему она считала, что мистер Карлетон может стать доверенным лицом, – она чувствовала это, и ей было достаточно.

Но все-таки она колебалась, и спустя мгновение он небрежным тоном произнес:

– Вам бы лучше раскрыть карты, чтобы тот гнев, который кипит у вас в душе, не сорвал крышку и не обжег всех, кто окажется рядом.

Подобное сравнение заставило ее рассмеяться.

– Как в котле с кипящей водой? Это было бы ужасно! Да, действительно, я вне себя от злости, но это пройдет. Вчера вечером в Кэмден-Плейс явился мой брат с сообщением, что сегодня намерен посадить мне на шею свою жену, двоих своих детей, их нянечку и, как я предполагаю, горничную моей невестки. На несколько дней, как он имеет наглость утверждать, причем без всякого предупреждения. Как вам это нравится? Я очень люблю его жену, но он разозлил меня до невозможности.

– Я прекрасно вас понимаю. Но чем вызвано подобное вторжение?

Глаза ее вспыхнули.

– Потому что он… – Она оборвала себя на полуслове, сообразив вдруг, что как раз мистеру Карлетону и не может открыть подлинную причину, которой руководствовался сэр Джеффри. – У Тома – моего маленького племянника – заболел зуб.

– Придумайте что-нибудь получше, – посоветовал ей он. – Полагаю, вы считаете меня тупоголовым, но вы ошибаетесь: это не так. И проглотить такую вздорную выдумку я не могу.

– Я ничего не выдумываю, – резко ответила она. – Если хотите знать, я считаю вас очень умным человеком, даже непревзойденным в своем роде.

– В таком случае не пытайтесь кормить меня байками, – заявил он. – Привезти все семейство в Бат только потому, что у Тома разболелись зубы? Какая чушь!

– Что ж, должна признать, это и впрямь выглядит неправдоподобно, но вроде правда. Моя невестка намерена показать Тома лучшему дантисту, и кто-то порекомендовал ей Уэскотта. Если вам это кажется нелепым, то я согласна с вами целиком и полностью.

– На мой взгляд, это откровенное хамство с его стороны, – заявил он напрямик. – А-а, вы не привыкли к тому языку, на котором я разговариваю, верно? Примите мои извинения, мадам.

– Охотно! Вы совершенно точно выразили мои чувства. То, что он этак мимоходом нарушил все мои планы, приводит меня в такое бешенство, что мне хочется рвать и метать! Только не говорите мне, что я раздуваю из мухи слона, потому что я и сама это знаю.

– Хорошо, не буду. Вы слишком воспитанны, чтобы излить свой гнев на Уичвуда, потому смело можете сорвать зло на мне.

– Не говорите глупостей! Мне совершенно не за что в данном случае злиться на вас.

– О, пусть это вас не тревожит! Я готов сознательно навлечь на себя ваш гнев, чтобы дать вам возможность выпустить пар. Не стесняйтесь, используйте меня!

– Мистер Карлетон, – сказала она, закусив губу, – я уже просила вас не говорить глупости.

– Но разве я не обещал вам, что буду дразнить вас специально?

– Помимо всего прочего, сэр, меня раздражает ваша способность неизменно оставлять последнее слово за собой, – резко заявила она. – И оно почему-то почти всегда оказывается невежливым.

– Вот так-то лучше! – одобрительно сказал он. – Вы уже почти избавились от раздражения. А теперь скажите, что вы думаете о том, что я вчера наговорил вам всяких гадостей и намеренно покинул вашу вечеринку? А если это не поможет вам успокоиться окончательно, можете смело критиковать, причем куда откровеннее, чем давеча в Питьевой галерее, мой порочный образ жизни и наклонности. Ну, а уж если и это не выгорит…

На щеках у нее заалел румянец, и она прервала его:

– Прошу вас, не говорите более ничего! Я не должна была говорить… того, что сказала… и я пожалела об этом, как только слова эти сорвались у меня с языка, и… и с того самого момента я хочу попросить у вас прощения. Но почему-то такой возможности мне не представилось. А вот сейчас она появилась, и… я прошу вас простить меня!

Он ответил ей не сразу и, искоса взглянув на него, она подметила, как по губам мистера Карлетона скользнула кривая улыбка. Наконец он сказал:

– А вот мне больше всего не нравится в вас, моя очаровательная оса, ваша способность ставить меня в безвыходное положение. Будь я проклят, если знаю, почему вы мне нравитесь!

Эти слова произвели на нее огромное впечатление, но она изо всех сил постаралась сделать вид, будто не придает им значения.

– Я тоже не понимаю, почему должна вам нравиться, ведь мы ссоримся буквально при каждой встрече! А еще у меня есть подозрение, что и дальше будет то же самое, сколько бы раз мы с вами ни были обречены встречаться.

– Вы в самом деле так думаете? – поинтересовался он, и в голосе его прозвучали жесткие нотки. – А у меня сложилось совсем иное мнение. – Он заметил, как она инстинктивно отпрянула, и с коротким сардоническим смешком продолжил: – О, прошу вас, не бойтесь! Я не скажу больше ни слова, пока не мытьем, так катаньем не добьюсь того, что вы перестанете недолюбливать меня. А пока давайте-ка догоним Лусиллу и молодого Элмора.

– Да, давайте, – согласилась она, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться столь неожиданной смене темы. В попытке заполнить неловкую паузу она сказала, переводя кобылу в галоп: – Должна признаться, что я сумела бы не дать воли своему раздражению – во всяком случае, мне очень хочется так думать, – если бы моя кузина Мария не выбрала этот самый момент для того, чтобы заговорить меня до смерти.

– Меня это ничуть не удивляет, – ответил он. – Если бы мне пришлось терпеть ее несносную болтовню хотя бы пять минут, я бы перерезал себе горло. Или ей, – после короткой паузы добавил он. – Хотя, пожалуй, нет: коллегия присяжных, не будучи знакома с нею, наверняка признала бы меня виновным в убийстве. Какая несправедливость иногда творится именем закона! И дело вашей кузины яркое тому свидетельство. Ее, разумеется, следовало бы удавить при рождении, но, очевидно, ее родители оказались крайне недальновидными.