Никто не знал его истинных размеров, но оно было явно велико: ее семья владела Твинхем-Парком на протяжении нескольких поколений; красота же Эннис была выдающейся. Если кое-кто и считал ее чересчур высокой, а кто-то полагал, что красивыми могут быть только брюнетки, то таких критиков нашлось немного. Поклонники, коих у нее сыскалось великое множество, объявили ее самим совершенством, в ней их восхищало все – от копны золотистых волос и до кончиков ногтей. Ее темно-синие глаза всегда полнились таким светом, что это потрясало воображение, а один влюбленный джентльмен поэтического склада уверял, будто их сияние затмевает звезды. Они улыбались, эти глаза, расположенные под изящно изогнутыми бровями, а ее пухлые губы, казалось, были рождены для смеха. Что же до всего остального, то она обладала точеной фигурой, двигалась с поразительной легкостью, одевалась с изысканным вкусом и имела безупречные манеры, что расположило к ней даже таких поборниц нравственности, как престарелая миссис Мандевилль, которая объявила ее «очень милой девушкой, совсем не похожей на вас, пустых и жеманных мисс. Не пойму, почему она до сих пор не замужем?!»

Те, кто был дружен с ее отцом, знали, что он обожал дочь, и полагали, что именно здесь могла крыться причина того, почему она не приняла ни одного из предложений руки и сердца. Ничего удивительного, говорили эти умники, что она переехала жить в Бат теперь, когда он умер: наконец-то она собралась замуж, а скажите, каковы шансы встретить достойного джентльмена в деревенской глуши? Только одна леди увидела в этом нарушение приличий, но, поскольку сама она отличалась завистливым и склочным характером да еще имела на руках двух дочек-дурнушек на выданье, никто не обратил на нее внимания. Кроме того, с мисс Уичвуд жила немолодая кузина, а что может быть приличнее этого?

Итак, сэр Джеффри тоже оказался прав и мог поздравить себя с проявленными предусмотрительностью и умом. Очень скоро он смирился с создавшимся положением и обнаружил, что его отношения с сестрой даже улучшились. Что до мисс Фарлоу, то та никогда в жизни не была так счастлива и не наслаждалась таким комфортом. Ей казалось, что она не сможет в достаточной мере выразить свою благодарность дорогой Эннис, которая не только выплачивала ей щедрое содержание, но и окружила роскошью, начиная с камина в спальне и заканчивая правом пользоваться экипажем, когда ей хотелось прокатиться. Правда, она ни разу не воспользовалась этим разрешением, потому что, по ее мнению, это был бы крайне неблагодарный поступок. К несчастью, переполнявшая ее благодарность доводила мисс Уичвуд до белого каления, поскольку компаньонка без конца суетилась вокруг нее, выполняя совсем необязательные поручения, вызывая ревность верной горничной Эннис мисс Джарби, и развлекая ее, как она надеялась, неистощимым потоком пустой болтовни, как называла это Эннис.

Именно этим мисс Фарлоу и занималась на пути из Твинхем-Парка в Бат. Тот факт, что в ответ она получала лишь односложные реплики мисс Уичвуд, ничуть не смущал ее, равно как и не побуждал уменьшить поток своего пустословия. Напротив, она затараторила еще оживленнее, потому что ей показалось, будто ее дорогая мисс Эннис пребывает в несколько подавленном расположении духа, и она сочла своим долгом развеселить ее. Нет ничего удивительного в том, что ей не хочется покидать Твинхем, – мисс Фарроу вполне могла это понять, поскольку и сама испытывала легкую грусть: неделя выдалась такой славной!

– Леди Уичвуд такая милая! – оживленно начала она. – Положительно, так жаль уезжать отсюда, хотя недаром говорят: «В гостях хорошо, а дома лучше». Верно? Теперь будем ожидать Пасхи, когда все они приедут в Кэмден-Плейс. И тогда мы не будем знать, что делать с этими славными детками, не правда ли, Эннис?

– Не думаю, что они доставят мне какие-либо неудобства, – со слабой улыбкой отозвалась Эннис. – И Джарби тоже, полагаю, – сказала она, насмешливо глядя на свою горничную, восседавшую на переднем сиденье и крепко державшую на угловатых коленках шкатулку с драгоценностями своей хозяйки. – Первая же встреча маленького Тома с Джарби едва не стала и последней, честное слово, Мария! Пожалуй, если бы я не вошла в комнату в тот самый момент, она бы отшлепала его, и он того заслуживал. Правда, Джарби?

Гувернантка строго ответила:

– Искушение было велико, мисс Эннис, но Господь дал мне силы устоять перед происками дьявола.

– О нет, разве Господь дал тебе силы? – поинтересовалась Эннис, лукаво глядя на нее. – Я бы сказала, что малыша спасло мое вмешательство.

– Бедняжка! – снисходительно сказала мисс Фарлоу. – Такой отважный и шустрый! А какие смешные вещи он говорит! По-моему, я еще никогда не видела такого храброго ребенка. И ваша славненькая крестная доченька тоже, Эннис.

– Боюсь, бесполезно ожидать от меня восторгов в отношении маленьких детей, – с извиняющимся видом сообщила Эннис. – Полагаю, они понравятся мне больше, когда подрастут. А пока я предоставляю их маме и вам нежно любить и баловать обоих.

Мисс Фарлоу поняла, что дорогую Эннис мучает головная боль, чем только и могло объясняться отсутствие интереса к племяннику и племяннице. Она сказала:

– Почему вы позволяете мне болтать без умолку, когда я уверена, что у вас болит голова? Это не то отношение, которого я заслуживаю. Потому как ничто так не действует на нервы, как необходимость выслушивать досужую болтовню, хотя мы с вами не сидим у камина, пусть даже горячий кирпич у меня под ногами согревает меня, как гренку, когда неважно себя чувствуешь. И я ничуть не удивлюсь, дорогая моя, если голова разболелась у вас от погоды, потому что у меня, например, от холодного ветра часто случаются судороги, а сегодня ветер очень холодный, хотя мы и не чувствуем его в таком экипаже: самом удобном и красивом, на мой взгляд, какой только можно себе представить, но здесь просто обязаны быть сквозняки. И не следует забывать о том, что вы несколько минут разговаривали с сэром Джеффри, прежде чем сесть в него. Именно с этого все и началось, можете не сомневаться! Полагаю, все пройдет, как только вы снова окажетесь дома, а пока я не стану донимать вас своими разговорами. Вы уверены, что вам не холодно? Позвольте предложить вам свою шаль, чтобы прикрыть голову. А Джарби или я подержим вашу шляпку. Так, а куда же я сунула свою нюхательную соль? Она должна быть в моем ридикюле, поскольку я всегда кладу ее туда, когда отравляюсь в дорогу, потому что никогда ведь не знаешь, когда она может тебе понадобиться, верно? Но ее, похоже, здесь… А-а, вот она! Она провалилась на самое дно, а сверху ее прикрыл мой носовой платок, хотя как она попала под него, я просто ума не приложу, потому что отчетливо помню, что положила ее сверху, чтобы она была под рукой. Иногда я думаю, как странно, что вещи могут двигаться сами по себе, чего не станет отрицать никто!

Она продолжала в таком же духе еще несколько минут и, когда Эннис отказалась от шали и нюхательной соли, пожалела, что они не взяли с собой подушку, дабы подложить ее Эннис под голову, или что они не могут приготовить ей травяной отвар. Эннис в отчаянии смежила веки, и мисс Фарлоу, обратив на это внимание мисс Джарби и заявив, что они должны вести себя тихо как мышки, потому что мисс Эннис отходит ко сну, наконец угомонилась.

У Эннис не болела голова и она не тосковала, уезжая из Твинхем-Парка. Ей просто было скучно. Вероятно, унылая погода, пусть и не вызвавшая головной боли, и впрямь подействовала на ее настроение, но у девушки появилось чувство, будто впереди ее ждет будущее, такое же серое и тусклое, как небо над головой. Леди Уичвуд пыталась оставить ее в Твинхеме еще на несколько дней, уверяя, что вскоре пойдет снег, но Эннис не дала уговорить себя задержаться, пусть даже действительно случится снегопад, что она, впрочем, полагала крайне маловероятным. Сэр Джеффри, когда к нему обратились с просьбой высказать свое мнение, изрек:

– Снег? Ха! Вздор, любовь моя! Слишком сильный ветер, а холода нет и в помине. Естественно, мы с радостью оставили бы Эннис у себя, но если в Бате у нее назначены встречи, то мы не должны мешать и задерживать ее. Более того, если снег все-таки пойдет, то с Туитчамом на облучке она будет в полной безопасности.

Итак, Эннис получила позволение отправиться в путь без каких-либо дальнейших возражений со стороны своей встревоженной невестки, подумав про себя, что если действительно начнется снегопад, то ей лучше быть в своем доме в Бате, чем оказаться заживо погребенной в Твинхем-Парке. Снег так и не пошел, но сквозь свинцовые тучи не пробивалось ни единого лучика солнца, способного оживить насквозь промокший унылый ландшафт, а северо-восточный ветер ничуть не облегчал прочих неудобств промозглого мартовского дня. Вполне понятно, что пребывала она не в лучшем расположении духа, и из меланхолического созерцания собственного беспросветного будущего ее вывел пронзительный голос мисс Фарлоу, которая заверещала:

– О боже мой, неужели случилась авария? Быть может, мы должны остановиться? Взгляните сами, дорогая Эннис.

Вырванная из тягостных размышлений, мисс Уичвуд открыла глаза. Едва разглядев причину неожиданного восклицания мисс Фарлоу, она потянула за сигнальный шнур и, когда Туитчам остановил лошадей, сказала:

– Бедняжки! Разумеется, мы должны остановиться, Мария, и постараться помочь им в беде.

Пока ее ливрейный лакей спрыгивал вниз, чтобы открыть дверцу экипажа и опустить ступеньки, у нее достало времени, дабы во всех подробностях рассмотреть картину несчастья, постигшего двух путников. На обочине дороги под неестественным углом к ней лежал кабриолет, лишившийся одного колеса, а рядом стояли двое: женщина, кутающаяся в накидку, и светловолосый молодой человек, ощупывающий колени коренастой лошади, которую он вывел из оглобель кабриолета. В ту самую минуту, когда Джеймс, лакей, распахнул дверцу кареты мисс Уичвуд, юноша воскликнул:

– Что ж, по крайней мере, этот бедняга не пострадал!