– Слышите? Долго ждать не придется! – закричал Генрик.

В горле у него пересохло, голос звучал хрипло. Он остановился около Корню, ротного барабанщика.

– У тебя озябший вид, мальчик! Погрей руки, нам нужно слышать твой барабан.

Мальчик кивнул. На его посиневшем от холода застывшем лице выделялись большие испуганные глаза.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать, месье! – Барабанщик дрожал. Не прекращающиеся ни на секунду громкие крики раненого конника начали действовать на людей.

– Тринадцать! – во всеуслышание повторил Генрик. – Когда мне было столько лет, Корню, я еще бегал в детских штанишках, – Генрик понимал, сколь фальшиво должна звучать эта фраза, но даже в этот момент она вызвала восхищение у солдат – они любили своего польского офицера.

– Вон они идут! На перевале, ребята! – солдат возбужденно ткнул пальцем в сторону пруссаков, в безупречном строю переваливших через холм.

– Идут! Идут! – по всей длине французской колонны – от головы до хвоста – пробежало движение.

Каждая шеренга, достигнув перевала, не меняя шага, все той же твердой поступью, под монотонную дробь барабана спускалась вниз, и вскоре весь склон сплошь покрылся синими мундирами, увенчанными высокими шапками наподобие митры, разделенными между шеренгами лишь рядами сверкающих штыков. Затем на гребне возникли лошади. Напрягаясь всем туловищем и вдыхая тучи пара, они втащили на перевал тяжелые пушки, а за ними следом показалась и орудийная прислуга, подтягивавшая тяжелый груз и тем помогавшая животным взять высоту.

На перевале лафеты замирали на месте, а стволы орудия поворачивались маленькими черными жерлами навстречу французам. Генрик направился к де Вальфону, заставляя себя идти неспешным спокойным шагом.

– Они собираются стрелять через головы своей пехоты. Если мы останемся на дороге, батальон разнесут на куски, – сказал он тихо.

– Я прекрасно это понимаю, месье Баринский, – холодно ответил Луи.

Ветераны других сражений беспокойно посматривали то на своих офицеров, то на прусских артиллеристов, изготовившихся к стрельбе. Пехотинцы остановились примерно посередине склона, барабаны замолчали, и только раненый у ручья продолжал вопить безумолку.

– Почему бы нам не продвинуться в долину? Там они бы нас не достали, во всяком случае, не подвергая опасности собственных людей. – Генрику это казалось столь естественным!

– Приказа такого не было.

– Приказа! Но...

– Месье Баринский! Извольте присоединиться к вашей роте, а решения предоставьте принимать мне.

– Генрик с потемневшими от обиды глазами круто повернулся кругом, едва кивнув в знак повиновения головой.

– Да хранит тебя Бог, Генрик! – помягчевшим голосом произнес Луи ему в спину.

Пока Генрик шел к своему отделению, мимо него проскакал на большом черном коне штабной офицер, весь в золотых галунах.

– В колонну для атаки! Стройся в колонну для атаки! Немедленно! – орал он отчаянным голосом. Оглянувшись боязливо через плечо на стоявшие в ожидании вражеские пушки, он, взметнув за собой тучу пыли, галопом кинулся прочь, пригибаясь как можно ниже к конской гриве.

– Ему, видно, шрапнель не по душе, а?

– О, к вечеру ему будет, что рассказать о своих подвигах!

Ряды сплотились, образовав принятый для атаки плотный строй, в котором интервал между рядами составлял всего лишь два шага. Кто поплевывал себе на руки, кто ощупывал большим пальцем острие длинного штыка, а кто крестился и произносил краткие молитвы. Но все молчали.

– Солдаты полка де Майи! – Голос де Вальфона, расхаживающего вдоль рядов, был так спокоен, как если бы они находились на полковом плацу перед казармами.

– Нет нужды говорить, чего ждет от вас сегодня Франция. И чего жду от вас я. – Генрик вдруг обнаружил, что не может стоять неподвижно – ноги его как бы сами собой зашевелились, руки покрылись влагой, желудок переворачивался. Господи Боже мой, к чему столь продолжительное выжидание? Оно походит на заигрывание со смертью. Он вонзил в землю кончик шпаги, а руки положил на эфес, крепко сжав, чтобы унять их дрожь. Почему он не верхом на коне с тяжелой саблей в руках? Вот это война так война, не то, что это нескончаемое ожидание с подчеркнуто безразличным видом на открытой всем ветрам и врагам местности! Тут к нему приблизился Луи.

– Итак, мы получили приказ. Надеюсь, ты будешь им доволен. – Генрик в ответ улыбнулся. К ним присоединился Жак Бофранше, и все трое встали во главе батальона. Луи обнажил шпагу.

– Зейдлиц возвращается, – сообщил Жак. На некотором расстоянии от их правого фланга собиралась прусская кавалерия – кровоточащая, поредевшая, но по-прежнему строго удерживающая строй.

– Этот час будет, наверное, презабавным, – заметил Жак, да так беззаботно, что Генрик не мог ему не позавидовать.

Между тем пруссаки пали на склоне холма на колени и вознесли Всевышнему молитву. Какой-то голос читал ее громко вслух.

– Не трудитесь подниматься с колен, прусские мясники! – раздался громкий голос из рядов французов. На солнце нашло легкое облачко и набросило тень на коленопреклоненных солдат и артиллеристов, стоящих у своих орудий неподвижно и так прямо, что трудно было издали разобрать, где люди, а где прибойники, которые они держали в руках. Пруссаки поднялись с коленей, раздались слова команд.

– Сейчас начнется, – так же спокойно заметил де Вальфон и повернулся лицом к батальону.

– Корню, – приказал Генрик, – бей в барабан, зови в атаку.

Громкую дробь барабана заглушил рев, прокатившийся по рядам – так всем опостылело ожидание, – и батальон двинулся по склону вниз, к ручью. Одинокую дробь подхватили другие барабаны, впереди наступавших гордо развевалось на ветру полковое знамя.

– Держать ногу! Из рядов не выходить!

Французы ускорили было шаг, готовые ринуться вперед, как сорвавшиеся с цепи, но де Вальфон удержал их в прежнем темпе. «Ра-та-та-та, – отбивали неторопливый ритм шага барабаны. – Ра-та-та-та!»

– Спокойнее! Спокойнее! В строй, Гальвет! На место, Лимож! – Местность была неровная, и солдаты то и дело спотыкались. А на том берегу ручья им навстречу двигался противник.

– Луи! – Генрик показал кончиком шпаги на артиллеристов. Они пригнулись с фитильным пальником в руках к входному отверстию орудий. А в это время прусский авангард уже пересекал ручей.

– Forward, mes enfants![9] – крикнул Луи и, размахивая шпагой, бросился вниз по склону. – «Вперед!» – звали барабаны, им вторил детский голосок Корню, звонко врезавшийся в общий гул и грохот «Вперед, ребята, вперед!». Его маленькие руки изо всех сил били палками по барабану. Жак размахивал шляпой и во всю мощь своих легких орал с диким смехом. «Qui ose, gagne!»[10] Генрик бежал за ним, перепрыгивая через многочисленные камни, и тоже что-то выкрикивал по-польски. Строй, естественно, смешался. Батальон так и влился в маленькую долину – с широко раскрытыми орущими глотками и штыками наперевес.

– Vive la France! Vive la France![11] – Корню с непокрытой головой без устали лупил в барабан.

Тут пятнадцать орудий одновременно произвели залп, и свист снарядов заглушил все остальные звуки. Словно зазубренная коса прошлась по полку де Майи, вздымая по сторонам от себя жуткие тучи обломков костей и ошметков мяса. Генрик обтер лицо от попавших на него кусочков чьей-то плоти и продолжал двигаться сквозь дым, который заполнил долину. Поблизости раздавался голос де Вальфона. Позади него стоны и крики умирающих и раненых перемешались с диким ревом живых, продолжающих рваться вперед.

На перевале артиллеристы лихорадочно перезаряжали орудия, и когда Генрик добежал до ручья, из их жерл вырвались длинные языки пламени и дыма, грянул новый залп, и железный шквал, пронесшись над его головой, опустился на французскую пехоту. Теперь уже от строя не осталось и следа, каждый сам по себе бежал по склону навстречу врагам.

– Полк де Майи! – восклицал Генрик. – Вперед! Вперед!

Он почувствовал коленями холодную воду и сквозь плывущий по воздуху дым увидел на противоположном берегу белые гетры и портупеи пруссаков.

– Полк Майи, огонь! – Французы успели произвести один-единственный залп. С десяток пруссаков упали, но их место заняли десятки и десятки других. Генрик увернулся от направленного на него удара штыком, пригнулся как можно ниже в сторону – приклад мушкета просвистел мимо – и исхитрился сам всадить в противника шпагу. Клинок с трудом пробил синий мундир, брызнувшая из раскрывшегося рта кровь долетела до Генрика.

– Держись, ребята! Ни шагу назад! – непрестанно гремел громкий голос Луи над нечеловеческим шумом схватки людей, сцепившихся насмерть в ближнем бою. Де Вальфон был с непокрытой головой, лицо его стало черным, а на белом мундире особенно четко выделялись длинные красные пятна.

– Не сдавать позиций!

За спиной де Вальфона Генрик краем глаза заметил Жака с обрывками полкового знамени в руках. Его правая рука, раздробленная в локте, беспомощно висела.

Под торжествующим напором прусских гренадеров, вознамерившихся напрочь изничтожить зазнавшихся лягушатников, островок белых мундиров становился все меньше. Смертоносные взрывы картечи сотрясали воздух над головами сражающихся. Корню, расставив для опоры ноги, неустанно выбивал барабанную дробь и бросал врагам вызов своим звонким детским голоском, пока пуля не угодила ему точно в глотку.

Все больше окровавленных штыков вздымалось в продымленный воздух, пруссаки оттесняли французов в ручей, воды которого окрасились в красный цвет. Генрик вонзил шпагу в тело гренадера огромного роста, подхватил мушкет падающего гиганта, отразил один за другим два удара саблей, но на третий раз она вонзилась ему глубоко в левое бедро.

Заморосил мелкий дождик, вскоре сражающиеся заскользили по мокрой глинистой почве. Друзей Генрика скрывали клубы дыма, плотной пеленой накрывшие все вокруг. Рядом с ним отбивался от пруссаков Пингау.

– Мы все же захватим с собой на небо парочку прусских свиней, – воскликнул он, обхватывая обеими руками штык, вонзившийся ему глубоко в живот. Генрик уложил на месте убийцу Пингау и продолжал отчаянно рубить направо и налево, пока у него не отнялась рука и не отказало дыхание.