Казя покраснела, ей померещилось, что она слышит слова любви, произносимые его голосом: «Как я желаю тебя... Такой женщины, как ты, я не встречал никогда» -Казя скользнула взглядом по поверхности моря туда, где на горизонте еле-еле чернелась отдаленная линия Финского побережья. Ветер накинулся на листок в ее руке, и тот затрепетал, как бы живя самостоятельной от Кази жизнью. «Взятие Мемеля генералом Фермером, конечно, замечательная новость...» Для нее, для Кази, замечательной новостью было сообщение о том, что Алексей надеется приехать в отпуск. «Это не означает, что я его заслужил: в сражениях я не участвовал, ни одного пруссака в глаза не видел. Скачу туда и обратно с донесениями, в то время как мои друзья покрывают себя славой». Алексей надеется, что Екатерина не слишком обременяет Казю поручениями, что Казя ждет и продолжает любить его, как любит ее он. В глубоком раздумье, Казя, закончив читать письмо, продолжала стоять у линии прибоя. Вода то лизала носки ее туфель, то откатывалась назад, то снова подступала, гремя галькой. Алексея могут убить, а она может умереть; могут рухнуть дворцы и поколебаться троны, а вода в море по-прежнему будет вздыхать безостановочно.

Казя так же медленно пошла обратно, стараясь шагать след в след. Екатерина и Станислав стояли очень близко друг к другу, Казя видела, что они беседуют, но о чем – ей не было слышно. Затем он обнял Екатерину.

– Моя дорогая, любимая, – прошептал он, губами отодвигая непослушный локон с ее лица. Она, однако, мягко, но решительно отстранила его.

– Что случилось? Я тебе надоел?

Она взглянула ему прямо в глаза. И вдруг, к полной неожиданности для себя самой, почувствовала, что он попал в точку. Пока его не было, она беспокоилась и страстно желала его увидеть, а теперь...

– Сними этот дурацкий парик, – ответила она, засмеявшись, чтобы не выдать себя, – Ты в нем смешон.

– Раньше ты никогда не возражала против моих переодеваний. Да и вообще, раньше у тебя ничто не вызывало возражений, лишь бы мы были вместе, – произнес он жалобным тоном, который Екатерина ненавидела.

– Будь ты на моем месте, ты бы понял, что есть на свете кое-что поважнее, – отрезала Екатерина. И тут же пожалела о своей резкости. Ее глаза потеплели, и она взяла его за руку.

– Прости, дорогой, я не хотела тебя обидеть. Просто устала очень. Я ведь так волнуюсь за ее величество! Да не я одна, волнуются вокруг все. Но терпение, Станислав! Время все расставит по своим местам. Ты больше не сердишься на меня?

Увы, он не умел на нее сердиться. На этот раз она сама подставила ему губы для поцелуя.

– Ну, а сейчас займемся делами, – приказала она, одергивая платье. – Принес?

Это было совершенно в ее стиле. Ее внутренний мир был разделен на несколько совершенно замкнутых, а, следовательно, не сообщающихся между собой частей – для государственных дел, для дружеских бесед, для литературных затей и, наконец, для любви. И она ни в коем случае не допускала, чтобы одна часть мешала другой.

Понятовский вытащил бумагу из кармана. Екатерина уселась и начала читать, а Понятовский беспокойно озирался вокруг. В еще ярких лучах заходящего солнца между деревьями засверкали оконца маленького дворца. Екатерина на миг оторвалась от чтения.

– Не беспокойся, кроме нас, здесь никого, а дежурит сегодня верный Левашов.

– А часовые? Они берут взятки. Одни берут у меня, а другие...

– Берут только у тех, кого я хочу видеть. – Она наклонилась, чтобы скрыть улыбку, и продолжала чтение. Докончив, Екатерина с досадой взглянула на Понятов-ского. Совсем не это ей хотелось узнать из докладной Бестужева.

– Но в ней ничего нового! – воскликнула она. «После кончины ее величества императором будет провозглашен великий князь, а его супруга, великая княгиня Екатерина, будет соправительницей государства». Мелкий неразборчивый почерк, каким был написан документ, Екатерину раздражал не меньше, чем его содержание.

– Он по-прежнему хочет одного – урвать от пирога кусок пожирнее, – сказала она укоризненно. – Вот, смотри, прежде всего, он желает получить звание подполковника гвардии. Но это далеко не все – кроме того, ему хочется стать председателем коллегии иностранных дел, адмиралтейства и военных дел. – Она в раздражении уронила документ себе на колени. Понятовский стоял за ее плечом, нервно комкая в руках парик.

– Еще совсем недавно Бестужев говорил, что необходимо устранить Петра от управления Россией, – сказала Екатерина, глядя не на Станислава, а на мелькающее близ моря красное платье Кази. «Тогда он вынашивал совсем иной план – посадить на престол моего сына, а меня сделать регентшей при нем. Но он постарел, стал осторожнее, боится ступить на тонкий лед, как бы не провалиться и не сломать себе ногу», – подумала она, а вслух произнесла: – Сядь рядом со мной, Станислав.

Они сидели молча – ее рука в его руке, наблюдая, как солнце заходит, быстро приближаясь к своей гибели. Время от времени она произносила какую-нибудь незначительную фразу, и он отвечал, но мыслями она была целиком в будущем. Она ощущала свежий ветер честолюбия, с раннего детства наполнявший парус корабля ее жизни. В ее ушах звучали ликующие крики приветствий огромных толп народа, заглушаемые радостным перезвоном церковных колоколов. Но пока это был лишь шум ветра в кронах деревьев. Она вздохнула. Бриз крепчал, повеяло прохладой. Бестужев ей не помощник. И муж не помощник, и мужчина, что сейчас рядом с ней, тоже ничем не сможет облегчить ее путь. Остается рассчитывать только на свои внутренние силы и волю к победе, к тому, чтобы выжить!

– Похолодало! – Она вздрогнула всем телом.

– Пойдем в дом, – предложил ее любовник. Обеспокоенный, заботливый, он засуетился вокруг нее. – Тебе никак не следует простуживаться.

– Но я ведь не стеклянная, – нежно возразила она, но, тем не менее, дала увести себя из сада.

Они прошли в столовую, так как Екатерина сообщила, что проголодалась. Слуги быстро накрыли стол и принесли холодную телятину, цыпленка, рыбу в пряностях и травах. Теплый свет тяжелых канделябров отражался в бокалах с вином и на врезанных в деревянную обшивку стен картинах, которые в свое время вывез из Англии и Голландии царь Петр. Из всех покоев Монплезира – а каждый из них являл собой хоть и миниатюрную, но жемчужину – Казе больше всего нравилась именно столовая. Она пленяла своим уютом и покоем.

Екатерина вытерла губы льняной салфеткой и отодвинула тарелку от себя. К ней вернулось хорошее настроение, ужин прошел весело, Екатерина много смеялась и смешила остальных рассказами о своем детстве в Зербсте. Обычно она пила только воду, но на сей раз разрешила себе выпить стакан вина, который развязал ей язык и оживил цвет лица.

– Помню, однажды мы всей семьей поехали в Гамбург слушать оперу. Главную роль исполняла певица в синем бархатном платье – вот, как сейчас, вижу перед собой эту даму невероятных размеров, – которая горланила так, что сцена сотрясалась, а нам казалось, что ее голова вот-вот оторвется и улетит прочь. При каждой ее гримасе я в испуге начинала плакать, да так громко, что маме пришлось вывести меня из зала. Она была в ярости.

Казя, видевшая княгиню воочию, хорошо представила себе эту сцену.

– Я вечно чего-то требовала. Даже моя любимая Бабета не могла справиться со мной и, подчиняясь моему капризу, укладывала меня спать в родительскую постель. Я закрывала глаза, делая вид, что заснула, а затем садилась верхом на подушку и скакала на ней до полного изнеможения. О, я проехала на ней не один десяток миль.

Понятовский смотрел на Екатерину влюбленными глазами, не переставая улыбаться. О, если бы она всегда была такой веселой, счастливой, женственной до мозга костей.

– Был такой период, когда моему дяде Георгу казалось, что он в меня влюблен, – продолжала Екатерина. – Он пробирался тайком в мою комнату и разговаривал со мной загадками, недоступными моему пониманию. Он подстерегал меня по всему дому, чтобы, встретив, осыпать комплиментами, которые в устах этого старого человека – бедняге было не больше двадцати девяти лет в ту пору – казались мне весьма забавными. Мама очень хотела, чтобы я ответила ему взаимностью. Она, безусловно, любила своего брата больше, чем родную дочь. Тем не менее, как видите, судьба распорядилась иначе. – Екатерина налила себе из кувшина вишневой наливки.

– Но мне хотелось чего-то большего, чем дядя Георг. Хотя меня, как и вас, Казя, вечно преследовала мысль о том, как бы не кончить свои дни в монастыре. – Она помолчала. – Жизнь полна сюрпризов и нередко поворачивается совершенно неожиданной стороной. А сложись все иначе – и у меня не было бы вас двоих, – Екатерина протянула к ним руки, но улыбка сбежала с ее лица.

– Что за грохот, черт возьми! – вскочил на ноги Понятовский.

– Это мой супруг возвращается домой! – мрачно пояснила Екатерина.

– Нет-нет, Казя, не уходите, оставайтесь со мной. А это, Станислав, быстро с глаз долой! – она сунула ему в карман докладную записку Бестужева. – Передай канцлеру, что я обдумаю его предложения и тогда мы их обсудим.

В коридоре раздался женский голос.

– И Воронцова с ним!

Дверь распахнулась настежь, и великий князь втащил за руку свою любовницу. На нем было что-то вроде плаща желтого цвета, в свободной руке он зажимал облезшую глиняную трубку. Оба они раскраснелись, их волосы растрепались.

– Мы весело проводим время, правда, милая Елизавета? Жаль, тебя не было с нами, Екатерина. Мы сначала ужинали в лесу, а затем долго шлепали босыми ногами по воде. Ужас, как холодно, у меня пальцы на ногах застыли. – Петр загоготал, плюхнулся на стул и, пытаясь налить себе вина из бутылки, большую его часть пролил на скатерть.

Графиня Воронцова стояла как неприкаянная, переминаясь с ноги на ногу и неуверенно глядя на Екатерину. Карие глаза навыкате делали ее и вовсе уродливой, Казя даже подумала, что никогда не встречала такой непривлекательной женщины. Темная кожа цвета оливков была испещрена оспинами, один глаз немного косил, спина же упорно сутулилась, как ни старалась Воронцова держаться прямо. Одно из мясистых плеч покрывали свежие ссадины, а цветная отделка платья на груди порвалась.