Единственный раз ее папуля признался в нежных чувствах к кому-то из членов своей семьи, весьма многочисленной, шумливой и воинственной, иногда объединявшейся в гневе на весь мир и выражавшей себя в скандалах, достойных таланта Гомера, говорил Мартин, ибо только Гомеру было бы под силу адекватно отобразить их. Хотя со временем поредели ряды родственников, все же пятеро детей, бесчисленные кузены и кузины, а также две старые-престарые тетушки все еще обретались на этом свете. Когда они встречались (на свадьбах и похоронах), не проходило и получаса, как начинались взаимные попреки, вспоминались старые обиды.

— Нельзя соединить масло и воду, — говорила Хилари Мадд, имея в виду семейство Мартина по отцовской линии, жителей Норфолка, сдержанных, но скрытных и упрямых, и семейство его матери — ведьминский котел кипучей валлийской крови.

В Норфолке предпочитают держать свои скелеты в шкафу, а в Уэльсе — тащить их наружу всем напоказ. Когда Малышка была ребенком, ее пугали и завораживали впадавшие в ярость тетушки и дядюшки, что уж там говорить об отце, обычно нежном с женой и дочерью, а тут оравшем не хуже остальных. Казалось, он терпеть не может ни брата, ни сестер, но стоило им съехаться вместе, и как будто у него не было никого ближе, с такой страстью он предавался воспоминаниям об их общем детстве. Правда, в этом была не столько любовь, сколько, возможно, чувство семьи, физического родства (у всех Маддов была небольшая голова, густые волосы и плохие зубы), ибо в жилах у них текла густая кровь, а не водичка, как могла бы сказать Хилари Мадд. Кстати, она никогда этого не говорила, подумала Малышка. Тем более своей приемной дочери…

Завернувшись в новый розовый шерстяной халат матери и думая о ней, Малышка почувствовала, что слезы подступили к глазам. Милая мафочка, самая любящая, самая родная, самая хорошая. Бывает такая форма добродетели, когда с виду человек вежливый, безобидный, но внутри железная дисциплина. Мафочка принадлежала к христианкам, которые считают свою веру не добродетелью, а даром Божьим, не угасшим благодаря ее отцу, священнику в Ист-Энде, который был очень похож (судя по словам Мартина) на того доброго Бога, в которого верит его дочь. Ей никогда не изменяют природные щедрость и доброта. Ее жизнь подчинена строгим и простым правилам, и ей редко приходит в голову судить людей, если только они не причиняют горе ее близким. Но и на разбавленное молочко она не похожа. Когда Мартин познакомился с Хилари в начале тридцатых годов, она исполняла обязанности сестры милосердия в приходе своего отца и как раз навещала беременную женщину, муж которой был известен вспыльчивым нравом. Он вернулся домой и напал на жену в присутствии мафочки, стал издеваться над ней и поносить ее, и тогда Хилари Мадд, схватив что попалось под руку, ударила его по голове, так что у него потекла кровь, а потом послала соседку в ближайшую больницу за помощью. Приехал Мартин, дежуривший в «скорой помощи».

— Вот уж было зрелище, — рассказывал он Малышке, которая любила эту историю. — В углу скорчился здоровенный пьяный мерзавец, весь в крови, а над ним Хилари со скалкой! Вот такая у нас мама!

В ту пору Мартин был врачом-стажером и жил при больнице. И мечтал специализироваться в психиатрии. Поженились они, как только он получил диплом, несколько лет прожили при старом сумасшедшем доме; там у них родилась дочь Грейс, которая умерла в 1943 году, за год до рождения и удочерения Малышки.

— Нет-нет, дорогая, не считай, что ты пришла ей на замену, — сказала мама, когда Малышка начала кое-что понимать. — Мы взяли тебя ради тебя самой. Но мне очень жаль, что ты не знала свою сестричку. Я уверена, ты бы любила ее, ведь она была очень ласковой девочкой. Большое счастье, что она была с нами, пусть и недолго. Хотела бы я, чтобы твой бедный папуля мог бы так же к этому относиться. Если бы он мог смириться с тем, что она была дана нам на время, а не навсегда! Я знаю, он был бы тогда счастливее. После ее смерти он места себе не находил. Ему и теперь тяжело о ней говорить.

У Малышки было счастливое детство, и она знала, что в первую очередь это заслуга ее матери. Умницу Мартина Мадда отличали своенравие и любовь к самокопанию, и его брак оставался прочным только благодаря целостной и сильной натуре Хилари. Малышка подросла и быстро в этом разобралась. Она видела, что мать успокаивает и поддерживает отца, хотя не понимала, как она делает это, и не вполне осознавала ответную нежность отца. Именно в те годы Малышка накрепко усвоила, что главное назначение женщины — утешать и поддерживать мужчину. Не поэтому ли она вышла замуж за Джеймса? Из подражания матери? Если ей нельзя походить на мать внешне, а ведь ей очень хотелось этого в юности — как она мечтала проснуться утром и обнаружить, что нет сильной темноволосой цыганистой девчонки, а есть хрупкая светленькая мафочкина копия, — то почему бы не стать такой же, как она, в браке с Джеймсом и не сделать для холодного, обиженного, несчастного человека то, что мафочка сделала для папули?

Ну и самонадеянность, вздохнула Малышка и зевнула, не отводя взгляда от своего усталого отражения в запотевшем зеркале. Пустая трата времени! Тринадцать лет она старалась втиснуть себя в чуждую ей роль. Ну не похожа она на мать, никогда не была похожа и не может быть похожа. Мафочка была хорошей от природы, ее доброта давалась ей без усилий, это — дар, полученный ею еще в колыбели. Стараясь походить на нее, Малышка копировала тень, а не сущность. Что ж, храбрая попытка, сказала она себе, весьма достойная, но ложная…

Сделав это признание, она почувствовала прилив счастья. С улыбкой глядела она на улыбавшееся ей отражение, и ей вдруг показалось, что она помолодела. С лица еще не сошла усталость, но оно разгладилось, стало как будто спокойнее. Может быть, оттого что она бросила Джеймса? Господи, какая волшебная легкость! Она словно выпущенная на волю узница! Неужели так? Малышка нахмурилась, стараясь разобраться в своих чувствах. Наверно, она должна чувствовать себя иначе в сложившихся обстоятельствах. Несчастной, виноватой — в конце концов, как бы мерзко Джеймс ни вел себя ночью, она в чем-то, и очень важном, обманула его ожидания. «Бедняжка Джеймс», — с раскаянием подумала Малышка, призывая на помощь привычную нежность. Это не сработало. И Малышка спросила себя: «Что со мной?» Она стала вспоминать, как сильно любит Пэнси, Адриана и Эйми, и немного успокоилась, поняв, что ее любовь осталась такой же сильной и горячей, как прежде. Лишь к мужу у нее не было теперь никаких чувств. Она не испытывала ни гнева, ни раздражения. Еще раз проверила себя. Потом громко произнесла:

— Я всегда любил твое Рождество.

И рассмеялась.


Телефон зазвонил, когда они завтракали. Удобно устроившаяся в родительской постели Малышка вздрогнула и пролила чай. Мафочка взяла у нее чашку, поставила на поднос и сказала:

— Не волнуйся, дорогая, папуля поговорит с ним.

Мартин ушел и закрыл за собой дверь, однако его жена и дочь слышали его громкий сердитый голос, что-то лаявший в трубку, хотя кабинет располагался по другую сторону крошечного холла. Достав кружевной платочек, Хилари Мадд промокнула пролитый чай.

— Если это Джеймс, я должна сама поговорить с ним, — сказала Малышка, неожиданно осознав, что рвется в бой.

Ей отчаянно захотелось сказать Джеймсу все, что у нее накипело. Вслушиваясь в голос папули, разбирая отдельные слова, она вся трепетала, ощущая прилив энергии. Ох, с каким бы удовольствием она сказала ему сейчас, как рада, что наконец-то освободилась от него, от его дурацких шуточек, от его хвастовства, от его грубости. Он даже не представляет, как ей легко было бы обругать его. Не со злости, а ради удовольствия…

И тут она почувствовала теплое прикосновение мафочки к своей руке.

— Бедная овечка, ты вся дрожишь. Не бойся, дорогая, тебе не нужно говорить с ним. Ты достаточно настрадалась, и ничего Джеймсу не сделается, если он узнает от папули, что мы думаем о нем. Сколько же тебе пришлось всего вынести! Хотелось бы думать, что нам с папулей удастся немножко тебе помочь. Тебе не надо щадить нас. Разделенная беда — половина беды. К тому же я могу понять, каково тебе сейчас. Женщина всегда поймет женщину. Особенно мать. Когда ты сказала, что тебе стыдно, я сразу поняла. Это было словно нож в сердце, и я поняла, как тебе больно! Так похоже на тебя — всегда считать виноватой только себя. Моя ласковая, добрая девочка.

Пытаясь возразить, Малышка покачала головой, но мать лишь крепче сжала ей руку.

— Не надо бравировать, дорогая. Так будет только тяжелее. Не бойся показать свое горе.

— Но я не…

Малышка умолкла, увидев страдальческий блеск в глазах матери. Мафочка очень переживает, но будет переживать еще сильнее, если подумает, что у нее бессердечная дочь. Постаравшись изобразить улыбку, Малышка наклонила голову, чтобы скрыть румянец стыда.

— Моя овечка, — прошептала мафочка и, обняв дочь за плечи, притянула ее к себе, чтобы уложить ее голову себе на грудь. Малышке пришлось неловко выгнуть шею, но она подчинилась любящей руке.

— Может быть, это и не Джеймс вовсе.

— В таком тоне папуля больше ни с кем не будет говорить, — возразила мать. — Разве что с родственниками. Но они не звонят спозаранку. Предпочитают ругаться за меньшую плату.

Она весело хихикнула и отпустила дочь. С благодарностью выпрямившись, Малышка потерла шею.

— Ох ты Боже мой, не надо бы мне смеяться, — сказала мафочка.

Малышка улыбнулась.

— Опять скандал?

— Кажется, Флоренс что-то задумала. Вчера вечером папуля разговаривал с ней. Громы и молнии почти полчаса. Не представляю, как он выдерживает. На его месте я была бы без сил.

— Для него это как хорошая пробежка. Разгоняет кровь.


Первый раз в жизни Малышка не только поняла своего отца, но и была заодно с ним. Для здоровья полезно время от времени давать волю злости. Когда он с блестящими глазами, раскрасневшийся, вошел в спальню, она почувствовала, как радостно заколотилось ее сердце.