Тут я выронила вилку и наклонилась, чтобы ее поднять. Но она далеко закатилась под кровать, так что дотянуться до нее не было сил. Сделав отчаянную попытку подцепить ее циркулем, потеряла равновесие и шлепнулась на пол.

Лерка покатывалась со смеху:

— Ой, я умираю, ты совсем пьяная!

— Как мне подняться? — Я на четвереньках ползала по полу, хватаясь за все подряд. — Не могу встать, совсем захмелела.

Мне вдруг стало ужасно весело, я представила, как валяюсь на полу, цепляюсь за покрывала на кроватях и вместе с ними снова скатываюсь вниз. Лера попробовала мне помочь, но сама шлепнулась.

— Ой, потолок качается! — закричала она. Мы барахтались на полу, пока Лера кое-как не встала и не подняла меня. Перевернутый стул валялся посреди комнаты. Минут двадцать мы лежали пластом на кроватях, не шевелясь, только по инерции нервно хихикали.

— Никогда так по-свински не набиралась, — первой нарушила тишину я.

Лера попробовала заняться чаем. Через минуту я услышала, как в ванной что-то загремело. То ли уронила чайник, то ли упала вместе с ним, — я опять истерично расхохоталась. В конце концов она вернулась с чайником, полным воды, и с грохотом опустила его на плитку.

Мы решили заварить крепкого чаю и добавить в него остатки коньяка. Хмель улетучивался, оставляя на лицах болезненный румянец. Икая и всхлипывая, мы медленно приходили в норму.

За день до защиты Лера привела Рамиля Шайдуллина, который получил диплом неделю назад и теперь беспрерывно обмывал его.

Последнюю неделю в общежитии царила вакханалия: на полную мощность гремела музыка, на кухне в огромных тазах и кастрюлях варилась еда, разнося по коридору запахи мяса, плова, тушеной картошки, и в комнатах стоял пир горой — все поголовно ходили под мухой. Лера перехватила Рамиля прямо у плиты, пока тот еще не свалился с ног.

— Рамиль, — взмолились мы, — ты умный, во все врубаешься, помоги!

— Главное — подшипники, — изрек Рамиль, — остальное — ерунда!

— Подшипники — это с крестиком? — уточнила Лера.

— А для чего они здесь? — спросила я, ткнув пальцем в то место на чертеже, где стояли перечеркнутые прямоугольнички.

— Ну, вы даете, подруги. Абсолютно ни ухом ни рылом. Делайте хоть умное лицо, иначе хана.

Мы еле уговорили Рамиля написать нам небольшие «докладики», он нехотя продиктовал нам две страницы текста и коротко объяснил сборочные чертежи. На этом подготовка у нас закончилась.

Ночью поспать не удалось. Прямо под нашей дверью устроили танцплощадку технологи-нигерийцы. Они не придумали ничего лучшего, как вынести магнитофон с колонками в коридор. Лера пробовала навести порядок, но негры и их подвыпившие белые подруги только заливисто смеялись и тащили ее танцевать. Под утро все угомонились, и мы немного подремали.

В институт явились в начале одиннадцатого и оказались последними, — пришлось четыре с половиной часа подпирать стены и «думать думы». Как инженеры мы не состоялись, это ясно, но и задачи такой перед собой не ставили, так что жалеть вроде бы и не о чем. Но если проделано столько работы, обидно завалиться на защите.

Лере действительно было чего бояться — она переживала, что репутация прогульщицы и двоечницы может повлиять на результат. Мне особо переживать нечего, таких специалистов, как я, пруд пруди, но все-таки было страшно.

Наши опасения оказались напрасными. Защищаться в последний день традиционно приходили откровенные «чайники», члены комиссии это прекрасно понимали. Лера и я маловразумительно промямлили наспех заученные тексты и что-то невнятное пробубнили в ответ на вопросы. Получив по вожделенному трояку, довольные жизнью и собой мы возвратились в общежитие.

— Сегодня я напьюсь до чертиков, — заявила Лера.

Мы прикинули наличность: остатки от стипендий и последних родительских переводов, Лерины доходы за спекуляцию перекупленным у арабов барахлом — все это, конечно, ерунда, но кое-что сообразить можно.

Убрав чертежную доску, накрыли стол. Лере не терпелось поскорее открыть шампанское, она кое-как разложила на тарелки снедь и принялась за дело.

— За то, чтобы никогда не работать по специальности! — провозгласила она тост.

Мы набросились на курицу. Потом налили еще и выпили за здоровье членов комиссии, за институт, потом за общагу и за счастье в личной жизни.

— Восемь лет жизни коту под хвост, — не могла никак успокоиться Лера. — Постоянные стрессы — ты знаешь, они портят внешность? И каждый раз бояться, что заметят шпору и выгонят, как шелудивого кота. А этот дебил доцент Гнатюк? «Нечаева, вы пришли на консультацию по дипломному проектированию, а не в ночной клуб!» А какое твое дело, куда я хожу, старый козел? «Нечаева, назовите мне тему вашего проекта». А я виновата, если не могу выговорить эту ересь, как это… да я уж и не помню ничего. Вот какой мутью забивают наши головы!

После шампанского мы принялись за коньяк, настроение шло по восходящей, и недавние страхи казались уже смешными.

— Когда этот толстячок, как его… профессор Шатохин попросил что-то там объяснить на электрической схеме, я поняла, что пропала. Стою и думаю, на каком листе у меня электрическая, а на каком гидравлическая?.. А потом дошло — на самих же листах сверху и написано. Совсем мозги пересохли.

— А видела бы ты меня!

Незаметно мы выпили весь коньяк и шампанское, захотелось танцевать. Включили музыку погромче, чтобы отомстить неграм за бессонную ночь, и устроили себе импровизированный дансинг. Кассета оказалась с записью песен Принса. В порыве вдохновения решили изобразить леди из «Трио экспрессия» Бори Моисеева. Мы на полном серьезе совершали проходы по комнате, выделывали грандиозные па, изгибались и выбрасывали коленца. В конце концов, обессилев, рухнули на пол, заходясь в каком-то истерическом, гомерическом хохоте.

Потом потянуло на живопись. Я сняла со стены портрет Преснякова, размалевала его физиономию, подрисовала рога и бороду. Но шедевра не получилось, я скомкала портрет и швырнула его в форточку.

— Ура, Лера, попала, попала, смотри, он улетел! — радостно взвизгнула я.

— А давай сожжем весь этот мусор! — Лера потрясала охапкой черновиков, тетрадей, каких-то бумаг, накопившихся за время учебы.

Но остатки разума не покинули нас, пожар мы устраивать не стали. Страшно счастливые и совершенно усталые, упали на кровати и моментально уснули.


Получив вожделенные синие корочки, мы могли спокойно жить в общежитии до конца августа. Домой не спешили и за оставшееся время решили наверстать упущенное и посетить Кремль и Третьяковку, чего раньше сделать не удосужились и, как ни странно, угрызений совести не испытывали.

Последние дни в Москве были прощанием с вольной студенческой жизнью. Лера носилась по магазинам, примеряя украшения, наряды, обнюхивая духи и дезодоранты. Купить она почти ничего не могла, но запахи дорогой парфюмерии доставляли ей почти чувственное наслаждение. Она разглядывала дорогие прилавки фирменных магазинов, часто не удерживалась и тратилась на какую-нибудь мелочь.

Я обожала кино, поэтому ездила по кинотеатрам, стараясь пересмотреть все фильмы, о которых что-либо слышала или читала, соблазнялась легким чтивом, и скоро моя сумка наполнилась детективами, мелодрамами и фантастикой, перечитать которые я планировала дома. Скоро мы были вынуждены покинуть столицу.

Уезжали почти в одно время — Лера с Казанского, я с Ленинградского вокзала.

Мы вышли из общежития, нагрузившись сумками, чемоданами и коробками с барахлом. Никто не помог, не уступил место и не поднес сумки. Около часа мы ловили такси, но при виде наших огромных баулов машины прибавляли газу.

На вокзале носильщиков, как всегда, не оказалось. Приходилось часто останавливаться, ставить сумки на заплеванный асфальт, разминать онемевшие руки, опять хватать вещи и тащить их в толчее и сумятице к поезду.

— Гражданин, нам не по пути, случайно? — спрашивала Лера у мускулистых ребят с туристским снаряжением, многообещающе моргая глазками. Но те не спешили на помощь, непонимающе отшучиваясь.

Вдыхая копоть и гарь, я дотащилась до последнего вагона. Едва не испустив дух, вошла в купе, кинула сумки на пол и зло затолкала их ногами под сиденье. Измученная, одна в пустом купе, я с тоской смотрела за окно — через несколько минут состав тронется. Последние пассажиры бежали к поезду, прощались, целовались, что-то кричали друг другу. Толчок — и мимо поплыли замусоренные платформы, ржавые цистерны, кирпичные домики…

Я жила одна в двухкомнатной квартире, которую оставила мне младшая сестра, выскочившая замуж и укатившая с любимым в Новосибирск. Я наслаждалась свободным пространством, с трудом представляла, что буду делать с целой газовой плитой, — стандартная кухня казалась мне Лужниками. Часами валялась в ванной и ходила по комнатам без халата.

Город, в котором я родилась и куда вернулась после учебы, — классическая провинция на северо-востоке Эстонии. В нем есть пара ресторанов, десяток кафе, бары, магазины. Он живет тихой, размеренной жизнью: полупустые улицы под вечер и вовсе вымирают, жизнь кипит лишь у торговых точек, а центром культурной жизни считается городской рынок.

Первое время я активно ходила по книжным лавкам, пробуя выискать там что-либо достойное, заставляла себя просматривать газеты. Но скоро выяснилось, что московские газеты в Эстонию не поступают, а местные скучны, пусты, и слишком жалко выглядят на столичном фоне. Телепередачи можно смотреть только с шести часов вечера, и заняться порою просто нечем. Последней отчаянной попыткой вырваться из застойного провинциального быта стала поездка в Пюхтицкий монастырь.

Насладившись свободой, я задумалась о хлебе насущном и, взяв диплом и паспорт, направилась на биржу труда. Войдя в темное полуподвальное помещение, я заняла очередь, которая продвигалась на удивление быстро.