Они перебрались на мягкую продавленную кушетку. Там занялись любовью: сначала он сверху, потом она забралась на него и попробовала завладеть инициативой, но ничего не вышло — мешал его живот. Кроме того, отвлекал телевизор, пришлось встать, чтобы выключить видео. Лера встала на четвереньки, Врублевский пристроился сзади, минут пять они барахтались в такой позиции, потом опять легли и закончили уже стандартно.

«Боже, неужели это я», — подумала Лера, глядя на себя в зеркало ванной. Белокурые кудряшки растрепались и спутались, помада размазалась по подбородку, под глазами отпечатались жирные черные пятна туши. Чтобы привести себя в порядок, она заплела растрепанные волосы в короткую косичку и ополоснулась холодной водой. Когда она вернулась, Врублевский крепко спал, свет из окна падал на его двойной подбородок.


Телефон упрямо трезвонил, но никто не поднимал трубку, это начинало раздражать. «Сколько же можно звонить?» — простонала Лера спросонья, но ответа не последовало, в квартире было пусто, Врублевский тоже исчез.

Она нехотя встала и поплелась к телефону, опоздала и разозлилась. Раскуроченная постель, мятые простыни, бокалы с ликером на столе, тошнота и головная боль… Тщетно старалась вспомнить, сколько же она вчера выпила в общежитии, а потом здесь?

Постояв под душем и отряхнувшись от сна, кое-как расчесала волосы маленькой мужской расческой с выломанными зубцами и пошла одеваться. Лера уже была готова уйти, когда дверь широко распахнулась и появился Врублевский. Он был бодр и свеж, одет в спортивный костюм и кроссовки, на щеках играл здоровый румянец, и весь его облик излучал удаль и отвагу.

— Привет! Как дела? — Врублевский был явно доволен тем, что вовремя вернулся и застал ее. — Ты что, уходишь? Оставайся, у меня хорошее пиво, не хочешь?

Лера подумала, что холодное пиво сейчас будет как нельзя кстати, и согласилась, но при условии, что потом она сразу же отправится домой. В отличие от Врублевского, успевшего позаниматься спортом и избавиться от похмелья, Лера чувствовала себя плохо. Она смогла сделать лишь два глотка пива.

— Я ухожу, Миша, — слабым голосом предупредила девушка, — а вечером вернусь.

Но писатель оказался настойчивым, он облизал губы и пошел в очередную атаку:

— Я так рад, что ты здесь, Лера, — он гладил ее по животу, — ты восхитительная девушка…

Она старалась не замечать его возраст, да это и не имело сейчас значения, потому что ей было нехорошо, ее мутило, и нужно было поскорее закончить этот визит. Да и так ли уж важно, сколько мужчине лет, если он имеет какое-то положение в обществе и даже совершает пробежки по утрам? Его брюшко и двойной подбородок не имели никакого значения.


Для Леры я добрая, рассудительная старая дева, душевная, совершенно бесполая и мало привлекательная. Меня это не огорчает, даже трогает такое доверительное, почти дочернее отношение. Она обращается ко мне за советом, делится обидами, плачется и ждет поддержки, а я ловлю себя на том, что все ее шатания по чужим постелям воспринимаю как выходки нашкодившего дитяти. Она почему-то считает, что небольшая разница в возрасте делает меня намного умнее и опытнее, и всерьез надеется на мой ум и опыт.

Каждый вечер она рассказывает о своих приключениях, а я даю советы. Слава Богу, мы живем вместе не первый год, и мне хорошо известны ее похождения. Но никак не могу понять, чего она добивается от этого старика.

Я специально нашла в библиотеке сборник его незамысловатых рассказов и, прочитав, долго и тщетно пыталась заинтересовать Лерку, но та лишь отмахивалась. Она прибегала в общежитие за деньгами или одеждой, ночи напролет проводила у Врублевского, а потом хвасталась, какие у того связи, какой он талантливый писатель и как интересно и в то же время тяжело с творческой натурой жить.

И действительно, Михаил Яковлевич ее баловал. Брал ее с собой на вечера и юбилеи, банкеты и фуршеты, и это Лерке особенно нравилось. Поначалу, правда, она жутко переживала перед каждым выходом в свет, ходила за Врублевским, как тень, и боялась вставить слово. Но при ближайшем рассмотрении представители творческого бомонда оказались своими в доску ребятами. Известный на всю страну деятель мог громко сказать какую-нибудь пошлость и зычным ржанием оценить свой же юмор или напиться вдрызг, а потом как бы невзначай положить руку Лере на бедро. Словом, для общения с ними вполне хватало тех манер, которые она усвоила в общежитии.

Большинство на этих сборищах составляли случайные люди: разодетые в соболя девицы и бизнесмены с неясным происхождением капиталов. Когда Лера убедилась, что выглядит гораздо привлекательнее очень многих дам света и полусвета, она окончательно избавилась от комплексов, и у нее появился свой круг знакомых.

Такая жизнь ей нравилась. Но тут, как назло, Врублевский засел за новую пьесу и заявил, что больше никуда выходить не будет. Целыми днями рылся в своем архиве, печатал на машинке, пил кофе и валялся на диване с бумагами.

Когда после обеда он садился за письменный стол, на Леру находил непреодолимый приступ бешенства. «Кому нужна твоя ахинея?» — думала девушка, пожирая труженика пера огненными глазами. Но Врублевский рассуждал иначе, он часто пускался в долгие и нудные разглагольствования о неординарности личности вождя, противоречивости эпохи, опасности вульгарного истолкования переломных моментов развития истории — от его речей у Леры сводило скулы.

— Неужели нельзя работать утром, а вечером отдыхать? — гнула она свое. — Да и вредно перетруждаться в твоем возрасте.

На ту презентацию они пришли с опозданием: чтобы попасть на нее, Лере пришлось устроить скандал. После торжественной церемонии Врублевский встретил знакомого кинокритика и завел бесконечный нудный разговор о коварстве коллег-»перевертышей». Лера оставила их.

У стойки бара к ней подошел парень явно артистической наружности — с длинной русой шевелюрой до пояса, ленточкой на лбу, в широком свитере грубой домашней вязки и затертых джинсах. Как старой знакомой, он предложил Лере выпить. Привыкшая к простоте нравов людей искусства, она не отказалась.

— Ты здесь одна или с кем-то? — поинтересовался он.

— Я здесь с Врублевским, это мой папаша, — соврала она, недолго думая, — но у него сейчас важный разговор, а у меня — свободное время.

Они закурили. Его звали Серж, он заканчивал актерский факультет ГИТИСа и мечтал о работе в московском театре, хоть столичной прописки и не имел. Они выбрали дальний столик и заказали бутылку ликера. «Я здесь живу недалеко, зайдем?» — предложил Серж, кося замутненным глазом в ее глубокое декольте.

Вместе с шестью сокурсниками он занимал две маленькие комнаты на улице Герцена. Прямо на пороге Лера споткнулась о какой-то ящик, оказавшийся сортиром здоровенного рыжего кота.

— Осторожно, лампочка перегорела, — предупредил Серж, но было поздно. Больно ударившись лбом о деревянную перегородку, она шагнула в темный, огороженный шкафами и занавесками угол.

— Вот мой ковчег, — Серж задвинул подальше под кровать таз с грязным бельем. В темном маленьком закутке было не повернуться. Бросив на кровать сумку, Лера предложила покурить на кухне.

В кастрюле на плите что-то кипело, разнося по квартире не сильно приятный запах, чуть позже растрепанная девица в футболке сняла кастрюлю с плиты и понесла в комнату.

— Это тоже артистка?

— Нет, просто живет с нашим парнем.

— Говорят, в театральном — сплошной бордель! — сказала Лера. — А трудно туда поступить?

Серж закатил глаза:

— Боже, как мне надоела эта тема! — Он демонстративно выдохнул в потолок ровное кольцо дыма и снова затянулся. — Блатных много, а так было бы нетрудно, если есть способности. Ясно?

— Спасибо, — Лера посмотрела на часы. — Мне пора уходить, уже поздно. Даже не знаю, зачем я сюда пришла.

— Останься, — спохватился Серж, — хотя бы ненадолго.

— Я серьезно не могу, — чуть мягче объяснила Лера, — папаша уже икру мечет. Ему домой пора.

— А чем он занимается?

— Пьесу пишет. Окончательно свихнулся: сейчас на спектакли о Ленине палками не загонишь, если только Владимир Ильич не скинет трусы и не займется на сцене онанизмом. Но у папаши фантазии на это не хватит.

— Ты уж совсем сурова к предку, нельзя же так…


После разрыва с Димой все мне было безразлично. Я коротко написала всем иностранцам и сейчас ждала ответов, но их все не было. Механически ходила в институт, возвращалась, варила супы из пакетов и яйца, по вечерам много читала и спала. С одинаковым безразличием я могла проглатывать второсортное чтиво и путевые заметки, просматривать русско-немецкий разговорник или справочник технолога-машиностроителя. Лерка поражалась моей всеядности, а мне хотелось просто уйти от реальности, как-то от нее отстраниться.

Казалось, жизнь моя проходит, а одиночеству не будет конца, но письмо Эдуарда Басарова возродило меня к жизни. Оно было написано несколько небрежно, с грубыми поправками, и состояло из общих фраз. Фотографии не было.

«Дорогая Регина!

Я благодарен тебе за письмо, которым ты откликнулась на мое объявление. Мы пока не знакомы, и я не знаю, с чего начать. Поэтому расскажу о главном. Мне чуть больше сорока, я надежный, добрый и интеллигентный, по образованию энергетик, сейчас работаю в научно-исследовательском институте научным сотрудником.

Женат не был, надеюсь на встречу с нежной, порядочной девушкой, по характеру спокойной, искренней. В своей избраннице хочу видеть такие качества, как честность, верность, духовная красота и чистота, способность дарить любовь и ласку.

Расскажи о себе подробнее, чем собираешься заниматься, какие у тебя увлечения, где хочешь работать? Если ты порядочная, верная и мудрая, напиши мне.

Всего хорошего.