Поэтому меня никто не должен увидеть.

Но… да, это действительно был голос доктора, а потом — мисс Карсон. И тут я их увидела. Они сидели вдвоем на стволе поваленного дерева. Я хорошо знала это место, потому что сама часто сидела на этом стволе.

Я подошла к ним сзади — в противном случае они бы меня увидели — и постояла некоторое время, наблюдая за ними. Они оживленно беседовали. Я не слышала о чем, но время от времени кто-нибудь из них смеялся, значит, они говорили о чем-то забавном. Доктор вел себя необычно. Я никогда прежде не видела его таким. А мисс Карсон… Она выглядела очень веселой. Она казалась счастливой.

Это было довольно странно — они оба в тот момент казались совсем другими людьми.

Я поздравила себя с тем, что услышала их раньше, чем они меня заметили. Иначе пришлось бы все объяснять, а мне совсем не хотелось признаваться, что я ходила к цыганам — даже мисс Карсон.

Я развернулась и тихо пошла домой.


После этого я еще раз ходила к цыганам. Роза Перрин сидела на ступеньках фургона и плела корзину, как в тот раз, когда я впервые ее увидела.

Она сказала мне, что Зингара уже уехала: нужно выполнять условия контракта. Люди в театрах очень любят ходить на ее выступления, сказала Роза, и она часто поет и танцует в больших городах — даже в Лондоне.

Мы немного поболтали. Роза спросила, понравилась ли мне Зингара.

— Очень, — ответила я.

Старуха сжала мои руки и сказала:

— Ты ей тоже очень понравилась.

В Коммонвуд-Хаусе что-то неуловимо изменилось. Но не поведение миссис Марлин — она была такой же капризной, как и прежде. Миссис Бартон уверяла, что хозяйка стала еще хуже. Она не ждала, пока закроется дверь, и начинала распекать доктора Марлина — снова и снова мы слышали, как она напоминает ему, что дом куплен на ее деньги и доктор всем обязан ей. Казалось, ей всем хотелось причинить боль. А поскольку Аделину было легче всего обидеть, миссис Марлин выделяла девочку и особенно сильно придиралась к ней. Она посылала за старшей дочерью и засыпала ее вопросами, чтобы проверить успехи в учебе. Аделина впадала в панику, терялась и путалась. Миссис Марлин сокрушалась, что родила такое жалкое создание, и намекала, что причина в неадекватности доктора Марлина и что ее вины в неполноценности дочери нет.

Мисс Карсон ждала, когда дрожащая, расстроенная Аделина выйдет из комнаты матери. Она вела девочку наверх, в классную комнату, где обнимала ее и вытирала слезы, приговаривая что-нибудь утешительное. Гувернантка уверяла Аделину, что она замечательно справляется с уроками и не должна обращать внимания на тех, кто утверждает обратное. Никто не причинит девочке вреда, пока мисс Карсон здесь. Сначала им придется иметь дело с ней.

Я обычно шла за ними следом и тоже старалась утешить Аделину. Она слушала и улыбалась. Обвив шею мисс Карсон руками, девочка прижималась к гувернантке.

К счастью, настроение Аделины легко менялось, и вскоре гувернантке удавалось убедить ее, что все хорошо — до следующего наводящего ужас вызова к матери.

Когда миссис Марлин в очередной раз потребовала, чтобы Аделина явилась к ней, мисс Карсон пошла к хозяйке вместо девочки. Эстелла, Аделина и я крутились у двери, ожидая, что произойдет.

Мы слышали громкий голос миссис Марлин и тихие ответы мисс Карсон. Спустя некоторое время гувернантка вышла. Лицо ее горело, глаза сверкали. Она выглядела очень сердитой. Я тогда испугалась, что ее уволят — и мысль о том, что ей придется уехать, приводила меня в отчаяние. Мы с Аделиной любили нашу гувернантку, и даже Эстелла признавала, что она «совсем неплохая».

Мисс Карсон поднялась к себе в комнату и закрыла дверь. Переполняемая дурными предчувствиями, я не выдержала и пошла к ней.

Она сидела на кровати и смотрела прямо перед собой. Я кинулась к ней, и она крепко обняла меня.

— Вы нас не покинете?! — со страхом воскликнула я.

Она не ответила. Вид у нее был несчастный, и я испугалась, что ей велено уехать.

— Я могла бы быть счастлива… так счастлива в этом доме, — сказала гувернантка печально, словно самой себе.

— Не уезжайте, — умоляла я, — не покидайте нас! Аделина этого не перенесет… и я тоже. Мы любим вас.

— Мое милое дитя, — ответила она, — я тоже вас люблю. Люблю этот дом, люблю… — Ее губы задрожали, когда она продолжила: — Миссис Марлин сказала, что я должна уехать. Она очень злая. Она ни о ком не думает, кроме себя. Бедный доктор… Что я говорю?! Ничего… ничего нельзя сделать, кроме…

Мне в голову пришла мысль: если миссис Марлин дала ей расчет, сделать ничего нельзя. Миссис Марлин всегда добивается того, чего хочет.

Я подумала о том, как плохо будет без мисс Карсон. Нечего будет ждать, разве что приезда дяди Тоби — а он так редко приезжает! Наверное, будут еще цыгане и Зингара — но у нее контракт. Ей так трудно вырваться.

Доктор вернулся домой. Мы все ждали, что произойдет, когда он пойдет в комнату к жене. Он всегда направлялся к ней, вернувшись с работы.

Из комнаты доносились крики миссис Марлин. Она, несомненно, очень рассердилась. Наконец доктор вышел из ее комнаты. Его лицо было белым как мел. Он пошел прямо в комнату к мисс Карсон и долго пробыл там.

Я так и не узнала, что именно произошло, но мисс Карсон не уехала. Доктор каким-то образом настоял на своем, как когда-то, когда миссис Марлин хотела отослать меня в сиротский приют, а он решил оставить.

В доме чувствовалась какая-то неуверенность. Никто не мог сказать, что случится дальше. Слуги шептались за закрытыми дверями. Казалось, мисс Карсон получила отсрочку. В любом случае, она осталась.

После этого она не появлялась в комнате миссис Марлин. И Аделина тоже. Бедная девочка была избавлена от этих пугающих визитов и знала, что именно мисс Карсон спасла ее.

Аделина была очень дружелюбной, и больше всех на свете она обожала мисс Карсон. Лицо девочки светилось от радости, когда она видела гувернантку. Аделина наблюдала за ней с неизменной улыбкой. Я знала, что она чувствовала себя в безопасности только в присутствии мисс Карсон.


Меня все больше занимало поведение доктора. Я стала чаще его видеть. Он очень изменился — проявлял все больший интерес к нашим занятиям, хотя раньше — до тех пор пока не приехала мисс Карсон — совсем не интересовался ими. Он часто заходил в классную комнату и спрашивал, как у нас идут дела.

Его появление не вызывало никакого испуга или тревоги. Мисс Карсон гордилась успехами Аделины, потому что теперь девочка немного читала, чего не умела делать до ее приезда.

Аделина вспыхивала от удовольствия, когда мисс Карсон говорила, что она должна почитать для отца и показать ему, какой она стала умницей. Девочка, сосредоточенно хмурясь, открывала книгу и, водя пальцем по строчке, читала:

— Три маленьких утенка плескались у пруда. Им солнышко светило, и пела им вода. Да только этим лодырям не крякать и не петь — давным-давно пора уже за партами сидеть.

Мисс Карсон хлопала в ладоши, когда Аделина поднимала глаза, гордая своими достижениями, и искала восхищения на лицах слушателей. Доктор присоединялся к аплодисментам. Аделина была довольна собой — и совершенно счастлива.

Интересно, думал ли доктор, так же, как я, о том, как сильно разнятся мисс Карсон и миссис Марлин?

Потом он интересовался, как дела у Эстеллы и у меня, и гувернантка показывала наши работы.

— Хорошо, хорошо. Это просто отлично, — говорил он, глядя на мисс Карсон.

— Я подумала, неплохо бы начать заниматься с ними французским, — сказала она однажды.

— Замечательная идея!

— Я постараюсь…

— У вас, я уверен, отлично получится, — сказал доктор, ласково улыбнувшись нам всем, включая гувернантку.

Он, вне всякого сомнения, одобрял то, что она делала, и я часто думала, какой счастливой была бы жизнь в доме, если бы не миссис Марлин.

Генри вернулся из школы. Он очень подружился с Лусианом Кромптоном и часто ходил в Грандж. Камилла тоже училась в школе, и когда она приехала на каникулы, мы были приглашены к чаю. Она рассказывала нам истории о школе, от которых волосы ставали дыбом, и Эстелла ей очень завидовала. Но я бы не променяла мисс Карсон ни на какие волнующие, отчаянные приключения.

Прошел еще один год. Атмосфера в Коммонвуд-Хаусе, кажется, постепенно менялась. Я часто слышала, как доктор смеялся. Даже когда он выходил из комнаты миссис Марлин, где она яростно упрекала и бранила его, у него не было того угнетенного, печального выражения, какое я видела раньше. Я часто слышала, как он напевает себе под нос что-то из опер Гилберта и Салливана, которые многие пели в то время. Ничего подобного он никогда прежде не делал.

А потом миссис Марлин стало еще хуже, ее все чаще беспокоили боли. Мы испытали некоторое облегчение, потому что доктор Эверест назначил ей препараты, обладавшие седативным действием, после которых она впадала в дрему. На первом этаже воцарялась тишина, и колокольчик умолкал.

Мисс Карсон казалась счастливой. Ее лицо светилось, и она была просто красавицей. Конечно, не такой, как Зингара, но от нее исходил какой-то внутренний свет. Аделина была счастлива. Она ходила и напевала себе под нос:

— Звездочка, свети, свети. Что ты на моем пути? Знак, посланье, маячок или просто пустячок?

Каждый раз, когда я слышу эту песенку, я мысленно возвращаюсь в те дни и, конечно, понимаю, что то были только предвестники бури, которая должна была вот-вот разразиться и накрыть всех нас.

Но тогда мы были счастливы. Даже Эстелла не вздыхала по школе.

Я замечала, что слуги постоянно шепчутся, но тотчас замолкают, как только появляется кто-то из детей. Что-то странное происходило в доме. Я размышляла, что это могло быть. В Коммонвуд-Хаусе была мансарда, которая состояла из комнаток неправильной формы со скошенными потолками. Именно там спали слуги. Под мансардой, на четвертом этаже была комната для игр и наши спальни — моя, Аделины, Эстеллы, Генри и, конечно, няни и Сэлли. Комната мисс Карсон была на третьем этаже. На втором этаже располагалась хозяйская спальня, в которой раньше спали доктор и миссис Марлин, а теперь — один доктор.