— Что все это значит?

— А на что это похоже? — мрачно ответила экономка. — Клянусь, у меня такое чувство, будто здесь больше никогда не будет так, как прежде.

Мэри охватили недобрые предчувствия, когда она остановилась на пороге, с тревогой глядя на мать, лежащую в шезлонге. В чертах ее алебастрового лица и напряженной позе ощущалось отчуждение. Прежние тепло и живость покинули Дарлу. Перед Мэри лежала незнакомая женщина в бледно-лиловом домашнем платье.

— Ты спрашиваешь, что еще он мог сделать? — повторила Дарла Мэри. — Я скажу тебе, моя дорогая доченька. Он мог любить меня сильнее, чем свою землю. Вот чтоон мог сделать.

— Но, мама, ты бы продала ее!

— О да, это большой недостаток, — продолжала мать, словно не слыша ее. — Он мог бы, по крайней мере, справедливо разделить наследство между сыном и дочерью. Та полоска, что досталась Mайлзу, почти ничего не стоит. Каждую весну ее заливает водой.

— Тем не менее это часть Сомерсета, мама.

В самом худшем случае, — тем же мертвым голосом продолжала Дарла, — Вернон мог бы принять в расчет мои чувства и подумать, как будет выглядеть в глазах наших друзей тот факт, что он оставил благополучие своей супруги на усмотрение дочери.

— Мама...

По-прежнему не открывая глаз, Дарла сказала:

— Любовь твоего отца была моим главным сокровищем, Мэри. Это большая честь - стать его женой, быть выбранной из всех тех женщин, на которых он мог жениться, а ведь среди них были и красивее меня...

— Ты самая красивая, мама, — прошептала Мэри, давясь слезами.

— Его любовь дала мне жизнь, положение, имя. Но теперь мне кажется, что это было лишь притворство. После смерти Вернон отнял у меня все.

— Но, мама...

Голос Мэри дрогнул и сорвался. Слова упрямо не шли с языка, потому что в глубине своего шестнадцатилетнего сердца она знала, что мать права.

Мэри, которая уже тогда не терпела слабости, едва ли могла винить мать за то, что та чувствовала себя разбитой и опустошенной. По щекам девушки текли слезы, когда она опустилась на колени рядом с шезлонгом.

— Папа не хотел сделать тебе больно, я знаю, не хотел.

Она положила голову матери на грудь, но даже в тот момент, когда ее слезы орошали бледно-лиловое платье, в глубине души Мэри радовалась тому, что Сомерсет достался ей, и она поклялась, что, каких бы усилий ей это ни стоило, она никогда не расстанется с плантацией. Никогда. Она придумает, как помочь матери, станет работать не покладая рук, чтобы та и впредь могла носить шелка и атлас, которые очень любила. Сомерсет будет большим и могущественным, а фамилию Толиверов станут уважать настолько, что никто и никогда не осмелится отпустить какую-либо колкость в адрес матери. А потом, спустя некоторое время, окружающие забудут о предательстве Вернона Толивера и поймут, что он правильно распорядился своим наследством. Все увидят, с какой любовью и уважением относятся к Дарле Толивер ее дети и внуки, и боль исчезнет навсегда.

— Мама?

—Я здесь, Мэри.

Но шестое чувство подсказывало девушке, что Дарла уже никогда не будет той женщиной, которую знали они с Майлзом. Мэри отдала бы все на свете, только бы вновь увидеть мать красивой и счастливой или пусть даже скорбящей. Все на свете, кроме Сомерсета, поправила себя Мэри и пришла в ужас от этого открытия.

И ее вдруг до глубины души пронзило чувство утраты, столь же невыносимое, как и в то мгновение, когда рука отца выскользнула у нее из пальцев.

— Мама! Мама! Не оставляй нас, не оставляй!

Девушка, находясь на грани истерики, заплакала, вцепившись обеими руками в неподвижную фигуру.

В тот вечер, сидя в закатных сумерках в гостиной, Мэри почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, стоя в дверях, обтянутых черным крепом. Это оказался Перси Уорик. На его неподвижном лице застыло серьезное выражение, которое она привыкла истолковывать как неодобрение. Должно быть, Майлз уже успел рассказать ему и Олли о завещании и, без сомнения, они разделяли мнение ее брата.

Неразлучная троица - Майлз Толивер, Перси Уорик и Олли ДюМонт. Во время похоронной службы трое друзей привлекли внимание Мэри. Как же они были не похожи друг на друга: невысокий и пухленький Олли, Майлз - неисправимый оптимист, высокий, стройный, честный, настоящий рыцарь, ожидающий повода обнажить меч. И Перси, самый высокий и красивый из них, сдержанный и рассудительный... Аполлон, наблюдающий за ними. Мэри ощутила укол зависти. Как здорово было бы испытать чувство дружбы, которая связывала их. А ее друзьями были лишь отец и дед.

Я могу войти? — спросил Перси, и в густых летних сумерках его голос прозвучал раскатисто и гулко.

Это будет зависеть от того, что ты хочешь сказать.

Ее слова вызвали у него на губах знакомую насмешливую улыбку. Мэри и Перси никогда не разговаривали. Они состязались. Это началось пару лет назад, когда мальчики приезжали домой на каникулы из Принстона. Как Майлз и Олли, Перси закончил учебу в июне, а потом поступил на работу в лесозаготовительную компанию отца.

Перси коротко рассмеялся и шагнул в комнату.

Ты все так же остра на язычок, едва только речь заходит обо мне. Полагаю, ты не хочешь зажигать свет?

— Ты полагаешь правильно.

«Как же он красив», — с тоской подумала Мэри. Сумерки лишь подчеркивали блеск его светлых волос и бронзовый оттенок кожи. Перси проводил много времени на открытом воздухе, и это было видно по его подтянутой мускулистой фигуре. Там, на востоке, у него было много девчонок, которых Мэри представляла... фарфоровыми куколками. Она слышала, как Майлз и Олли подшучивали над победами Перси в сердечных делах.

Мэри приняла прежнюю позу, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.

— Майлз уже вернулся? — Ее голос был хриплым от горя и усталости.

— Да. Он поднялся наверх с Олли, чтобы навестить твою мать.

— Полагаю, мой брат рассказал тебе о завещании. Ты этого не одобряешь, разумеется.

— Разумеется. Твой отец должен был оставить дом и плантацию твоей матери.

От удивления и гнева Мэри вскинула голову. Перси славился тем, что воздерживался от поспешных суждений.

— Кто ты такой, чтобы рассуждать о том, как должен был поступить мой отец?

Перси подошел и остановился рядом с ее креслом, сунув рук в карманы и серьезно глядя на нее. Его лицо оставалось в тени.

— Я тот, кому небезразличны ты, твой брат и твоя мать.

От этих слов ее гнев моментально угас. Мэри отвернулась, судорожно смаргивая слезы и стараясь проглотить комок в горле,

— Надеюсь, твоя забота не помешает тебе оставить мнение о нас при себе, Перси. Мой отец знал, что делает, и если ты утверждаешь, что это не так, то лишь усугубляешь и без того отвратительное положение вещей.

— Ты говоришь так из желания защитить отца или потому, что чувствуешь свою вину?

Мэри заколебалась. Ей хотелось - нет, она отчаянно нуждаласьв том, чтобы рассказать ему о своих чувствах, но боялась, что Перси станет думать о ней еще хуже.

— А как считает мой брат? — вместо ответа поинтересовалась она.

— Он полагает, что, унаследовав Сомерсет, ты вне себя от радости.

«Вот оно. Мнение моего брата уже известно всем», — подумала Мэри, и эта мысль причинила ей острую боль. А ведь она так старалась не выдать своего внутреннего ликования, но, оказывается, ей не удалось обмануть ни Майлза, ни мать, и теперь они ненавидят ее за это. Глаза защипало от жгучих слез, и Мэри вскочила с кресла и подбежала к окну. На небе взошла бледная луна.

— Цыганочка, — прошептал Перси, и не успела она опомниться, как он подошел к ней и прижал ее голову к своей груди.

А еще через мгновение она жалко лепетала, захлебываясь слезами и уткнувшись носом в его галстук:

— Майлз о-обвиняет м-меня... в том, что папа написал завещание именно так, правда? И мама т-тоже. Я потеряла их, Перси, потеряла навсегда, как папу.

— Это стало для них потрясением, Мэри, — сказал он, гладя ее по голове. — Твоя мать чувствует себя преданной, а Майлз обиделся из-за нее, а не из-за себя.

Но я же не виновата в том, что папа оставил все мне. Я не виновата в том, что люблю плантацию, как Майлз и мама не виноваты в том, что не любят ее.

Знаю, — ответил Перси, и в его голосе прозвучали сочувствие и понимание. — Но ты можешь все исправить.

— Как? — спросила Мэри, поднимая голову, чтобы выслушать совет, который он готов был ей предложить.

— Продай Сомерсет, когда тебе исполнится двадцать один, и раздели между вами вырученную сумму.

Если бы Мэри увидела, что вместо волос у него на голове шевелятся змеи, то и тогда не была бы так шокирована. Она отпрянула от него.

Продать Сомерсет? — переспросила девушка, не веря своим ушам. — Ты предлагаешь продатьСомерсет?

— Я предлагаю тебе поступить так, чтобы спасти ваши отношения.

— Выходит, я должна купитьнаши отношения?

— Мэри, ты переворачиваешь все с ног на голову. Страсть к Сомерсету настолько ослепила тебя, что ты не видишь реальных причин недовольства твоих матери и брата.

— Я вижу! — вскричала Мэри. — И знаю, что чувствуют мама и Майлз! А вот никто из вас не видит того, что для меня теперь дело чести выполнить обещания отца.

— Он ничего не говорил о том, что ты не можешь продать плантацию, когда тебе исполнится двадцать один год.

— Неужели он завещал бы ее мне, если бы думал, что я продамее?

— А что будет, когда ты выйдешь замуж, а твой муж не захочет делить жену с плантацией?

— Я никогдане выйду замуж за человека, который не разделяет моих чувств к Сомерсету!