После такого заявления Перси умолк.

— Откуда ты знаешь, что не сможешь полюбить человека, который не разделяет твоих чувств к Сомерсету? Ты ведь не бывала нигде, кроме Хоубаткера. Твой жизненный опыт очень ограничен, Мэри.

Я не горю желанием вести другой образ жизни.

— Нельзя делать таких поспешных выводов, пока тебе не с чем сравнивать.

— Нет, есть. Но, как бы там ни было, у меня вряд ли будет возможность сопоставлять, не так ли?

Тут они услышали, как по лестнице спускаются Майлз и Олли. К своему удивлению, Мэри обнаружила, что сожалеет об их появлении, поскольку ей не хватало умиротворения, которое она испытала в объятиях Перси. Еще никогда они не были так близки. Раньше она не замечала, что у него под левой бровью родинка и что зрачки его глаз окружены сверкающим серебристым ободком.

— Ты всегда осуждал меня, правда? — спросила Мэри, сама удивившись столь неожиданному вопросу.

Густые светлые брови Перси удивленно поползли на лоб.

— «Осуждал» - не самое подходящее слово.

— В таком случае, недолюбливалменя. — Мэри затаила дыхание, ожидая подтверждения.

— И это не так.

— Тогда какое же слово я должна употребить?

Ее щеки пылали, но она твердо вознамерилась узнать, как он к ней относится. А потом он может убираться к дьяволу, и ее больше не будет интересовать его мнение.

Но не успел Перси открыть рот, как в комнату вошел Майлз, за которым по пятам следовал Олли.

— Вот ты где! — воскликнул брат, и на мгновение Мэри обрадовалась, подумав, что он искал ее. Но нет, ему нужен лишь Перси, поняла она, когда Майлз, не обращая на нее внимания, обратился к другу: — Я не знал, ушел ты или нет. Останешься на ужин? Еды полно, но Сасси хочет знать наверняка.

— Я не останусь, — произнес Олли, глядя на Мэри так, словно сожалел о своем решении.

Он ласково улыбнулся ей, и она ответила ему таким же движением губ.

— Боюсь, что я тоже не смогу, — сказал Перси. — К нам придут гости, и мать рассчитывает, что я сыграю роль хозяина дома.

— Кто они такие? — полюбопытствовал Майлз.

Дочь маминой подруги, с которой она жила в одной комнате, когда они учились в Беллингтон-холле, и ее отец. Девчонка собирается этой осенью поступать в пансион. Ее мать умерла, и они намерены узнать о школе побольше.

По крайней мере, именно под этим предлогом папаша прихватил девицу с собой, — заметил Олли, многозначительно подмигнув Майлзу.

Ну, папаша, по-видимому, из тех, кто всегда руководствуется скрытыми мотивами, и моя мать думает, что их визит - всего лишь предлог, — признался Перси. — Но разве каждая мать не считает, что все девушки вынашивают тайные планы в отношении ее сына?

«Нет, есть одна девушка, насчет которой Беатрисе не стоит беспокоиться», — подумала Мэри, ощутив укол ревности. Она нарочно повернулась к Олли и положила ладонь ему на рукав.

— Олли, ты уверен, что не хочешь остаться? Твое общество не помешает нам сегодня вечером.

— Я бы с удовольствием, крошка Мэри, но я помогаю отцу составлять инвентарную опись в магазине. Может, завтра вечером, если твое предложение останется в силе.

— Для тебя оно всегда остается в силе, Олли.

Если Перси и заметил, что его исключили из списка желанных гостей, то не подал виду. Вместо этого он улыбнулся Мэри своей знаменитой улыбкой.

— Договорим как-нибудь в другой раз, Цыганочка. Не забывай, на чем мы остановились.

— Постараюсь, хотя ничего не могу обещать, — отозвалась она, ощетинившись при употреблении прозвища, которое, как он прекрасно знал, она ненавидела.

— Ты уж постарайся.

— Эта твоя гостья... как ее зовут и кто она такая? — спросил Майлз, выходя вслед за друзьями из комнаты.

— Люси Джентри. Она довольно мила. О папаше сказать ничего не могу.

Дальнейшего разговора Мэри не услышала, поскольку «мальчики», как их называли в их семьях, вышли на улицу. Из окна гостиной Мэри смотрела, как Олли и Перси шагают вниз по подъездной аллее к своим сверкающим «пирс-эрроу»[5] подаренным в честь окончания университета. В июне Майлз был озадачен и обижен тем, что не обнаружил такого же подарка в конюшне, которую только предстояло переделать в гараж, поскольку у Толиверов еще не было ни одного из новомодных самоходных экипажей. Теперь он понял, почему отец ограничился коллекцией празднично перевязанных энциклопедий, которыми он мог воспользоваться в своей будущей работе.

На Мэри навалилась странная грусть, отчего настроение испортилось окончательно. Она жалела о том, что им с Перси не дали договорить. Сама она не собиралась возвращаться к прерванному разговору, а он, скорее всего, забыл о нем к тому времени, как выехал с подъездной аллеи. Она так никогда и не узнает точного слова, с помощью которого он бы описал свои чувства к ней, хотя догадаться было несложно. Это была жалость - жалость к тому, что она была Толивер, и к тому, что она отнеслась к своему наследству чересчур серьезно. Мэри не могла понять, почему Перси ведет себя столь насмешливо и легкомысленно. В конце концов, он был единственным наследником, призванным защищать и сохранять достояние семьи. Олли, несмотря на свою добродушную веселость, смотрел на возложенную на него ответственность гораздо серьезнее. Но более всего Мэри выводило из себя то, что Перси именовал ее любовь к Сомерсету «одержимостью», поскольку не испытывал такой же привязанности к «Лесозаготовительной компании Уорика».

Что ж, этого вполне можно было ожидать от тех, кто отрекся от своих корней. Уорики и Толиверы прибыли в Техас, намереваясь стать плантаторами, но семья Перси тут же переключилась на лесозаготовки, тогда как Толиверы остались верны своей мечте. Перси рассматривал «Лесозаготовительную компанию Уорика» как способ заработать на жизнь. А она относилась к Сомерсету как к образу жизни.

Удовлетворенная таким разграничением, Мэри направилась в столовую. Брат уже сидел на своем месте. В желтоватом свете керосиновых ламп они молча съели ужин, отстраненные и разобщенные.

«Кто такая эта Люси Джентри?» — думала Мэри, которой кусок не лез в горло. И действительно ли у нее есть планы в отношении Перси, как подозревает его мать?

Глава 7

— Мэри, можно пригласить тебя в кабинет на несколько минут?

Мэри, перебиравшая бобы, вздрогнула от неожиданности и подняла голову. В дверях кухни стоял Майлз.

— Конечно, — ответила она, хотя его тон испугал и озадачил ее.

В последнее время Майлз стал бесцеремонным и грубым. Он был совсем не похож на нежного и любящего брата, каким был когда-то. Мэри подобрала подол фартука, чтобы высыпать бобы в корзину, которую держала на коленях Сасси. Они обменялись вопросительными взглядами. За последний месяц экономка неоднократно выражала свое возмущение тем, как мистер Майлз обращается с сестрой.

У Майлза появилась привычка появляться и исчезать с таинственным видом, зажав под мышкой красные бухгалтерские книги. Мэри хотелось потребовать, чтобы он дал ей просмотреть их, но она не осмеливалась это сделать. Сейчас был не самый подходящий момент для того, чтобы настаивать на своих правах. Мэри боялась, что Майлз претворяет в жизнь теорию, вызывавшую жаркие споры между отцом и сыном.

У нее кровь стыла в жилах при мысли о том, что Майлз мог приступить к реализации своей политики невмешательства в жизнь арендаторов. Сбор урожая должен был начаться менее чем через месяц, и им понадобится каждый цент, чтобы внести деньги по закладной. Мэри очень хотелось поговорить с Лео, но Майлз каждый день забирал экипаж и арабских скакунов, оставляя в конюшне только старую кобылу, добраться на которой до плантации было невозможно. Мэри испытывала непреодолимое желание ознакомиться с бухгалтерскими методами, которыми пользовался отец, но если учетные книги не забирал брат, они хранились в ящике стола в кабинете, единственным ключом от которого располагал Майлз.

Мэри любила брата, но начала смотреть на него как на противника. В поместье Толиверов образовались два лагеря, и на стороне Мэри была одна Сасси. Остальные - прочая прислуга, мать, друзья, за исключением Олли, сохранявшего нейтралитет, - все были на стороне Майлза. Господи милосердный, Мэри уже начала мечтать, чтобы с Майлзом что-нибудь случилось, какая-нибудь мелкая неприятность, которая вынудила бы его вернуть ей плантацию. Мэри надеялась, что в конце концов он поймет, что не рожден быть плантатором.

— Ты хотел поговорить со мной о маме? — спросила она, опускаясь в кресло напротив большого письменного стола.

— Я хотел поговорить о тебе, — произнес Майлз нравоучительным тоном, который усвоил с тех пор, как стал главой семьи. Сам он с важным видом устроился за столом, положив на него локти и переплетя длинные тонкие пальцы. Отложные манжеты сверкали накрахмаленной строгостью, так же как и его манеры. — Мэри, я уверен, ты понимаешь, что для всех нас наступили нелегкие времена.

Мэри кивнула. Ей хотелось расплакаться от того, что между ними больше не было тепла.

— Смерть отца должна была объединить нас. Вместо этого после прочтения завещания у нас с мамой не осталось к нему почти никаких чувств. Мы оказались обманутыми и преданными. Мама чувствует себя униженной. Мы оба были несправедливы к тебе, я отдаю себе в этом отчет. У тебя появилось ощущение, что это ты виновата в том, что случилось, и я сожалею об этом, Мэри, правда, сожалею. Однако, глядя на тебя, я не могу отделаться от чувства, что ты каким-то образом причастна к условиям завещания.

— Майлз...

Он поднял руку.

— Позволь мне закончить, а потом ты выскажешь свое мнение. Господь свидетель, мне не нужен Сомерсет, но он должен был перейти к нашей матери. Она должна была иметь право продать его или оставить себе. Она должна была быть первой в списке привязанностей папы, а не Сомерсет и не ты. Вот что мы оба чувствуем, говоря простым языком. Кроме того, мы полагаем, что ты в восторге от папиного решения.