— Ну… хорошо… — Эмиль вышел из машины, подошел к Алене близко, очень близко, небрежно хлопнул ее по животу. — Говорят, ты плохо себя чувствуешь в последнее время?

Девушка отступила от него в сторону.

— Да нет… наоборот. Хорошо.

— Зачем ты ходишь без лифчика? — без паузы спросил Эмиль.

— Я?.. — Она растерялась окончательно. — Почему вы так решили?

— Без лифчика, по пустынным улицам, вечером… — продолжал он посмеиваться. — Ай-яй-яй… мало ли кто пристанет… В общем, давай-ка садись, я подвезу тебя домой. — Эмиль взял ее за руку и стал гладить, медленно ведя вверх по руке. — Или попьем кофе где-нибудь… Поговорим, как нам жить дальше… Всем…

Алена попыталась вырвать руку и чуть отвернулась. От него чем-то очень неприятно, приторно-сладко пахло.

— Н-нет. Не надо. Я не хочу с вами ни о чем говорить. Пустите меня.

Эмиль очень сильно сжал ей руку выше локтя, так что она вскрикнула. Он неожиданно отпустил ее, усмехаясь:

— Ну что ж. Иди, красавица.

Алена быстро пошла назад, в сторону дороги, туда, где она совершенно напрасно не села в троллейбус. Пройдя несколько шагов, она оглянулась. Эмиль уже сел в машину, но, видимо, смотрел на нее, с места не трогаясь. Когда она обернулась, автомобиль мигнул задними фарами два раза. Алена отвернулась и пошла дальше, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, а машина, дав задний ход, через пару секунд оказалась рядом с ней.

Эмиль опять высунулся из окна. Ему было далеко тянуться к окну, неудобно говорить, и от этого его лицо казалось искаженным и страшным.

— Ты плохое дело задумала. Имей в виду, — негромко проговорил он и быстро уехал.

Дойдя до ближайшей остановки, Алена достала телефон и набрала номер своей лучшей подруги. Наташа схватила трубку сразу и закричала:

— Алло! Подождите секундочку, ничего не слышу! Я сегодня придушу вас! Это я не вам, детям!.. Слушаю, да!

— Нат, можно я заеду к вам?

— Лека, ты? Вот орут, а! Петька, оставь ты ее в покое, я сказала! Ты представляешь, налепил девчонке в голову прищепок, она их с волосами выдирает! — Разъяренная Наташка, похоже, не очень пугала своих детей. — Зараза такая, отойди, я сказала! Лека, извини, у меня тут сегодня совсем все сбесились! Ты что говорила? Я вообще ничего не слышу! Вижу только — номер твой определился!

— Я приеду, можно?

— Нужно, нужно! Давай скорей, мы не будем ужинать, тебя подождем!

— Что купить?

— В аптеке скипидару, я жопу сейчас начищу этому идиоту!

— Ладно, я поняла, — засмеялась Алена.

Она хотела сесть в подошедший троллейбус, но потом решила все же зайти в супермаркет неподалеку и купить что-то для Наташи и детей. Взяв большую тележку, Алена пошла по рядам. Перед ней у полок с банками кофе остановился, перегородив дорогу пустой тележкой, симпатичный молодой человек лет тридцати, в добротном светло-сером костюме.

— Извините. — Отведя рукой его тележку, Алена проехала мимо.

Молодой человек посмотрел ей вслед. Алена пошла дальше. В следующем ряду она остановилась, чтобы выбрать детский шампунь. С некоторых пор полки и отделы с детскими товарами приобрели для нее особую прелесть. Неужели когда-то, и очень скоро, и ей все это пригодится? Не только памперсы и соски, а и шампуни без слез, паровозики, везущие зайчиков и медвежат, томные куклы, яркие книжки-раскраски, пластилин с блестками… Иногда Алена не могла удержаться и покупала что-то загодя — все равно время идет быстро…

Сейчас ей так хотелось купить ароматное мыло в виде танцующего бегемотика и спрятать его дома в пакет «на потом», где уже лежат ползунки, поильник и всякие невероятно приятные и трогательные вещи. Кира и Наташка говорили ей, что нехорошо покупать вещи для ребенка заранее, пока он еще не родился, что это плохая примета. Но Алене казалось, что, когда время придет, ей самой будет уже не до беготни по магазинам, а никто другой не сможет выбрать то, что нужно. Да и просить, судя по всему, будет особо некого… Разве что Федосеева, Кириного любимого ученика, он часто приходит на занятия к своей преподавательнице с пакетом сахара или куском мыла, заметив, что в прошлый раз чай опять пили несладкий и руки помыть было нечем…

Когда Федосеева в очередной раз ругали в институте за какие-то выходки и Кира пошла защищать его к ректору, она кричала: «Да он не чудной! Он нормальнее вас! Просто он свободный, спасибо его маме! А так он самый обычный! Правда, Федосеев? И руки любит с мылом мыть…» Федосеев, поменявший к празднику все плафоны в коридоре института на металлические светильники в стиле хай-тек, кивал.

«Он не хулиганил, он пространство вокруг себя преобразовывал!..» — не очень веря в собственные слова, убеждала Кира ректора. Просто она твердо знала: дети вообще, а таланты тем более, как трава, сами по себе, расти не могут. Самого гениального и необыкновенного можно загубить, выбросив его за борт. Или даже просто оставив без внимания и понимания… Что станется с гением, какие чудовищные формы может приобрести рвущийся наружу талант, если ему всю жизнь говорить нет…

Алена знала: матери всегда казалось, что она недодала чего-то дочери в детстве. Музыке учила, семь лет водила сама на занятия, больше некому было. Научила тонко чувствовать — других людей, музыку, живопись, книги. А вот твердости характера не научила — как бороться, выживать, добиваться желаемого. Или, может, природа у нее такая, отцовская. Вот ведь и умер он, как всегда говорила Кира, — от слабости характера, не осилив болезни, плохо боролся, не верил, что выздоровеет. Алена помнила, как худой, измученный болезнью отец грустно смотрел на нее со своей кровати и все звал ее, чтобы она подошла к нему поближе. Хотел сказать ей какие-то важные слова… Или поцеловать ее перед смертью, чтобы она знала, как он любил ее и не хотел оставлять… А она боялась. Что-то такое было в его глазах, что не пускало маленькую девочку подойти близко. Как будто это был уже не он…

Алена положила бегемотика в корзину и взяла пену для ванны для Наташкиных обормотов. Позади себя она опять увидела молодого человека в сером костюме. Бросив флакон в тележку, она быстро пошла дальше. Молодой человек явно последовал за ней. Алена взяла еще несколько мелочей и повернула к кассе. Расплатившись, Алена стала укладывать продукты и игрушки в два разных пакета, подумав, что неудобно показывать детишкам купленное для себя. Неподалеку она снова заметила его — он тоже только что расплатился и теперь укладывал немногочисленные покупки, исподтишка поглядывая на девушку.

Алена посмотрела молодому человеку в лицо, дождалась, пока он взглянет ей в глаза, и резко спросила:

— А что надо вам? Тоже — поговорить?

Тот ответил, внимательно глядя на нее:

— Почему нет?

— О чем? Как нам всем жить дальше, да?

Он смотрел на Алену в некоторой оторопи и только промычал что-то неопределенное, кивая при этом. Она продолжила тише, но так же отчетливо:

— Я себя хорошо чувствую. Ясно? Я ношу лифчик. И я задумала хорошее дело. Передайте всем, кто так старается!

Тот обескураженно развел руками:

— Извините, я не хотел… Просто вы мне понравились.

— Я знаю. Я поняла. Эмилю я тоже всегда нравилась. — Она подхватила пакеты, папку с нотами и быстро ушла прочь.

Молодой человек, совершенно ошарашенный, смотрел ей вслед.


У Наташки на просторной кухне, как обычно, валялись игрушки, книжки, бутылочки. Алена любила ее уютный дом, теплый, светлый, из окон которого был виден парк Покровское-Стрешнево.

Наташка с мужем переехали в эту квартиру, когда только родился старший, Петя, и года четыре они изнывали от того, что в медленно заселявшемся дорогом доме соседи строились и строились… Ломали стены, возводили недостающие перегородки, делали бетонные стяжки, полы с подогревом, навесные потолки. Только сосед слева затихнет, тут же въезжает, точнее, затевает широкомасштабный ремонт, на пять-шесть месяцев, сосед сверху. Когда наконец все построились, то Наташкин муж, Егор Матвеич, решил, что пора бы и подновить полы, потолки, сделать потеплее да посветлее. И началось все сначала.

Наташка ругалась, но в общем ремонту радовалась, вникая во все чертежи и проекты. Поскольку на работу она не ходила, то занималась домом и детьми увлеченно и всерьез, как работой — без отлынивания, без прогулов, с редкими «каникулами». Иногда в субботу утром Наташка кричала «Все!», бросала недоваренный суп и уезжала на полдня из дому. Все терпеливо ждали, когда она вернется — с покупками, с подарками, отдохнувшая, посвежевшая…

Сейчас Алена сидела рядом с Машей, расположившейся с рисунками за обеденным столом, и пыталась аккуратно освободить волосы девочки от нескольких оставшихся в них разноцветных прищепок. Малыш семи месяцев играл в плетеной люльке, стоящей на полу на высоких ножках с колесиками и передвигавшейся свободно по кухне. Наташа, жарившая блинчики, время от времени покачивала люльку, малыш тут же смеялся.

— Машунь, потерпи чуть-чуть… — Алена с трудом достала очередную запутавшуюся в светлых волосах девочки прищепку.

Та попросила:

— Теть Лек, все не вынимайте, три оставьте. Красную, желтую и зеленую. Папе хочу показать.

Наташа вздохнула:

— Они совсем сдурели сегодня. А Василь Егорыч, — она кивнула на младенца, — сейчас блины клянчить будет. Он, как запах слышит, прямо трясется.

Из-под стола вылез старший, девятилетний Петя.

— Я ему нарезал блинов. — Он показал Алене кругляшки, вырезанные из каких-то плотных листов.

— Молодец какой! — похвалила его Алена.

Наташа, краем глаза наблюдавшая за всеми, ахнула:

— Ты из чего их нарезал? Господи! — Она бросилась к Пете. — Ты где это взял? Убийца! Ты знаешь, что теперь будет?