Она замолчала, жадно припав к стакану с водой, сухое горло задвигалось нервно, рывками. Выпив все до дна, вздохнула коротким всхлипом, отерла дрожащей ладонью рот.
— Ну вот… Теперь уже легче говорить… Я ведь любила ее сильно, без ума любила. Она поет, помню, а я в лица гостей смотрю, вся ревностью извожусь… Мы тогда с ней в небольшом поселке жили, при леспромхозе. Она буфетчицей в столовой работала, меня дома с нянькой-старухой оставляла, пока маленькая была. Помню, жду ее с работы, жду, ни есть, ни пить не могу… Да только не всегда она домой-то приходила. А я так и не спала всю ночь, плакала в окошко на луну… Все мне казалось, что ее обидеть могут там, в ночной темноте. Завою в голос, а нянька шикнет на меня злобно — спи, мол, никуда не денется твоя мать, у нее свои дела, молодые! Я замолчу, уткнусь лицом в подушку, трясусь вся…
— Мам, а она? Она тебя не любила разве? Она тяготилась тобой, да?
— Ну, не то чтобы уж совсем тяготилась… Нет, этого не было. Так, приласкает походя, на няньку-старуху накричит, если вдруг непорядок какой обнаружит… Нянька местом-то дорожила, она ей хорошо платила, да и продуктами из буфета прикармливала. Года-то тяжелые были, послевоенные. Нет, не скажу, чтобы я уж совсем ей в тягость была. Нет, тут другое…
Она снова замолчала, повертела в ладонях пустой стакан. Потом подняла на нее глаза, улыбнулась. И продолжила тихо, почти монотонно:
— Однажды я заболела очень сильно — не помню уж чем. Скарлатиной, что ли… Увезли меня в больницу в соседний поселок, в нашем-то поселке больницы не было. Долго я там лежала, выздоравливала. Худющая, как скелет, голова обритая — страшилище страшилищем! Раньше ведь не спрашивали — голову брили, и все. Терпи, раз в больницу попала. Помню, доктор там красивый был, молодой, улыбался мне — знаю, говорил, мамку твою, знаю… И подмигивал так, знаешь, по-свойски… А потом пришел и говорит — все, выписываю я тебя, Шурочка. Давай, собирай узелок, выходи на крыльцо, сейчас мама за тобой приедет. Я ей, говорит, лично по телефону сообщил, чтобы за тобой сегодня приехала… Я взвизгнула радостно, вмиг собралась, на крыльцо выскочила, жду! Ну вот… Все утро жду, весь день жду, потом уж вечер наступил… И знаешь, даже не поинтересовался никто — приехали за мной или нет. Персонал больнички и без меня с ног сбивался — эпидемия тогда была. Ну, сидит себе ребенок и сидит, мамку ждет… Если ждет — значит, приехать должна…
— А она… Она так и не приехала, да?
— Нет, не приехала. Стемнело, сторож двери больницы с той стороны закрыл… А что мне оставалось — я пешком домой пошла. В темноте, по лесной дороге, бритая, с узелком… Страшно, конечно, было, ужас как! Но сильнее страха мысль голову грызла — а вдруг с мамой что-то случилось, если приехать не смогла? Сначала все бегом бежала, плакала, потом уж выдохлась, брела кое-как… Под утро уже к поселку вышла. Десять километров, считай… Какой уж я там ходок была — после болезни…
— Ничего себе… А сколько тебе лет было, мам?
— Да что-то около шести.
— О, боже, ужас какой… И что? Пришла ты домой…
— Ну да. Пришла. Из последних сил поднялась на крыльцо, стучу… Слышу — за дверью шевеление какое-то, мамино хихиканье, шепоток… И вдруг — дверь открывается, и она! Вся розовая, красивая такая, разомлевшая, шелковый халатик на голое тело накинут… А из-за спины — усатое мужское лицо выглядывает. Улыбаются оба. Мама мне — ой, Шурка, да я ж про тебя забыла совсем! И рассмеялась весело так, пьяненько, голову назад запрокинула… А во мне, Анечка… Во мне вдруг лопнуло что-то, как рана гнойная, ударило в голову… Я даже заплакать не смогла.
Она вдруг задрожала плечами, лицом, сильно прижала к губам ладонь, глядя на Анну с ужасом.
— Мам, ну не надо, не плачь! Ну, было и прошло, чего вспоминать-то!
— Да я бы рада забыть, Анечка… Рада бы, да не могу, хоть убей… А еще — этот, который с усами… Он вдруг, знаешь, протягивает мне огромный кусок шоколада — вроде как гостинец. Раньше такой шоколад был — цельными кусками продавался, настоящий, немецкий, трофейный. Его с молоком надо было топить… До сих пор помню его вкус. Помню, а есть его не могу. Даже тошнота накатывает, когда вдруг шоколадом где запахнет…
Прижав руку к горлу, она поморщилась, сглотнула с трудом, будто и впрямь почувствовала запах шоколада. Потом улыбнулась, проговорила виновато:
— Ты прости меня, дочка, что я… Не надо мне было… Знаешь, я ведь никогда никому об этом не рассказывала. Вот, впервые, тебе…
— Понимаю, мам. Значит, ты эту боль чрез всю свою жизнь пронесла…
— Да, через всю жизнь. Так и не смогла от нее уйти, как ни старалась. Всегда она во мне была. Ну, а когда тебя родила… Ох, не знаю даже, как тебе объяснить…
— Да чего тут объяснять, мам, и без того все понятно. Ты решила, что твой ребенок должен получить двойную порцию любви, так ведь? И ту, которую ты от своей мамы не получила?
— Да ничего такого я не решала, Анечка. Оно само собой как-то… Прости меня, если что не так делаю, дочка. Я думала, лишней любви не бывает…
— Нет, это ты меня прости, мам! Прости… Я же не знала… Я вообще глупая была, не понимала ничего… Давно надо было вот так сесть, поговорить! Что же мы все такие железобетонные в своей цикличности, мам? Хотим отдать детям все самое хорошее, а получается… Ерунда какая-то получается…
Она вздохнула прерывисто, изо всех сил стараясь не расплакаться. Потянулась, пытаясь накрыть ладонями сухие мамины ладошки, аккуратно расположившиеся около пустого стакана. Но дрогнула рука, и стакан опрокинулся, подкатился к краю стола, разлетелся со звоном на мелкие осколки. Они ойкнули в унисон, пугливо поджав ноги под стулья, переглянулись.
— На счастье, мам! Пусть будет — на счастье!
— На твое счастье, доченька! В твоем доме стакан разбился! Пусть все у тебя будет хорошо… И с детьми, и с работой, и с личной жизнью… Ты ведь молодая еще, все у тебя будет…
Она лишь вздохнула, улыбнувшись. Потом подумалось вдруг — сказать, не сказать? Нет, не сейчас, наверное. Не та минута… Да и зачем такое — на ночь? Может, завтра… Или вообще — в воскресенье…
Утро пятницы началось с бытовой суматохи — у соседей с верхнего этажа прорвало трубу. Ржавые водяные пятна на потолке и в углах кухни увеличивались в размерах с каждой секундой, и они вдвоем с соседкой изнервничались в ожидании прихода сантехника. Бродили из квартиры в квартиру, как неприкаянные, звонили через каждые пятнадцать минут в жилконтору, дико изумляясь на спокойный ответ диспетчера — ждите, придет… Наконец, появился бравый парняга, перекрыл воду по всему стояку. И ушел. А когда вернется, чтобы прорыв заделать, не сказал. Новая беда — без холодной воды остались…
— Вот оно, мое счастье, мам! Не зря вчера посуда билась! — нервно посмеялась она, выливая в чайник остатки чистой воды из пятилитровой бутыли. — Надо срочный заказ делать, чтобы еще воды привезли! Вообще-то ее раз в неделю привозят… Да, кстати, не забудь, мам… Чистую воду привозят по понедельникам, надо всегда около семи часов дома быть… Если куда-то уходить будешь, не забудь Антону напомнить…
И осеклась от ее чуткого внимательного взгляда. Неловко пожала плечами, свернула разговор в другую сторону. Но осадок от взгляда остался — нет, вовсе не вызывающий прежнего раздражения, скорее наоборот, грустный осадок. Наверняка мама уже догадалась — что-то с ее дочкой не так, просто спрашивать боится, вчерашнее хрупкое понимание спугнуть…
Вдруг мелькнула в голове мысль — а может, позвать ее в кафе? Но тут же она эту мысль и отвергла — не надо, зачем вытаскивать на свет болезненные ассоциации… Мать-то ее тоже романсы пела… Нет, не надо. Лучше она ей вечером про Ивана расскажет. Хотя… И про Ивана тоже не надо. Что она может про него рассказать? Кто он ей? Получается — никто… Был Иван, и нет Ивана. И до субботнего вечера еще так далеко — целые сутки… Еще вечер пятницы, еще утро субботы, еще день субботы. Ох, как долго…
Так. Так! Что это за мысли такие, томительно ожидающие? Ну, наступит субботний вечер в кафе, никуда не денется. А дальше-то что? А дальше — вечер последний, воскресный? Здравствуй и прощай, называется? Нет уж, возьми себя в руки, Анька, тряпка. Эка, раскиселилась ожиданием. И не вздумай…
Казалось бы, и впрямь уговорила себя. Еще и соломки подбросила — может, он и забыл и про кафе, и про субботу! Мало ли, как дела повернулись? Тем более, как Филимонова утверждает, все столики до воскресенья еще со среды расписаны… Не будет же она у нее спрашивать, делал ли заказ на субботнее место клиент по имени Иван! Она ведь даже фамилии его не знает! То-то Катька повеселится от ее вопроса…
Как бы то ни было, а долгожданная суббота пришла. С утра мама затеяла пироги печь — запах по всей квартире пошел сытный, умиротворяющий. Часам к двенадцати заскочила Лерка, обнялась-расцеловалась с бабушкой, умчалась по своим делам. А она все ходила из угла в угол, как неприкаянная, все на часы поглядывала…
— Я смотрю, ты чего-то не в себе, Анечка? — осторожно спросила мама, — ждешь кого, что ли?
— Нет… Никого не жду.
— Может, съешь пирожка?
— Нет, мам, не хочу, спасибо.
— Ну ладно, как хочешь.
Выглянул из комнаты Антон с прижатым к уху мобильником, быстро проговорил кому-то — погоди минутку, я сейчас… Отставил руку с мобильником в сторону:
— Бабуль, да не уговаривай ее, нам больше достанется!
И подмигнул ей заговорщицки. Губы сами собой расползлись в улыбке — ох, как дорого это подмигивание стоит! Подошла, ткнулась ему носом в плечо, всхлипнула…
— Чего это вы? — удивленно уставилась на них мама.
— Да все нормально, бабуль. Просто мама немного расчувствовалась, понимаешь? Любит она меня, эгоиста несчастного.
— Антон!
— Ну все, все, мам, не буду…
— Я и правда очень тебя люблю, сынок.
"Знак Нефертити" отзывы
Отзывы читателей о книге "Знак Нефертити". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Знак Нефертити" друзьям в соцсетях.