Он встретил ее после кафе, как и обещал. Правда, припоздал немного. Вышла на крыльцо, а его нет… Даже растерялась поначалу. И, что греха таить, огорчилась. Стояла, оглядывалась, переминалась с ноги на ногу, как неприкаянная барышня, пока в свете фонаря не нарисовался знакомый силуэт.

— Простите, Анна, немного не рассчитал. Давно ждете?

— Да я и не собиралась ждать, бог с вами. Я только что вышла.

— Ну, вот и славно. Идемте. И возьмите меня под руку, а то опять поскользнетесь.

Молча вышли на освещенную улицу, она глянула в его усталое лицо. Боже, какая сосредоточенность. Идет и думает о чем-то своем, не имеющем к ней никакого отношения. Ушел в себя, и поминай, как звали. Зачем тогда провожать пошел? Не больно-то и хотелось…

— Вы, наверное, очень устали, Иван?

— Что? А, да, устал… Но это неважно.

И снова молчит, думает о чем-то своем. Так и до дома будут идти молча, что ли? Ладно, придется самой его тормошить…

— Так все-таки… Зачем вы со мной возитесь, Иван?

— Что?

Повернул к ней голову, глянул с удивлением. Под соусом этого удивления и вопрос прозвучал как посыл к некоторому с ее стороны кокетству. Фу, даже кровь к щекам прилила, так неловко стало.

— Утром, когда уходили, Иван, вы обещали… — начала вдруг пояснять неловко.

— Что я обещал?

— Да очнитесь, Иван! Вы мне обещали вечером на этот вопрос ответить! А сами идете и молчите! Я вас не обязывала меня провожать, между прочим! Вы сами напросились!

— Ах да, конечно! Простите, Анна. Я все еще от работы не могу отойти, весь день за компьютером провел, заказную статью сочинял.

— Вы журналист?

— Нет, что вы, бог обнес…

— А что за статья?

— Да это так, для одного дела нужно было.

— Понятно. Не хотите говорить, не надо. Я не любопытная. И все-таки зачем вы со мной возитесь? Надеюсь, это не эпизод неких психологических исследований?

— А что, я похож на психолога?

— Нет, не похожи. Хотя… Да кто вас разберет! Может, вы диссертацию пишете? Выискиваете всякие занятные прецеденты, исследуете… А что, бывает! Я недавно, например, фильм с таким сюжетом видела! И меня вот тоже вывели на откровенность… Зачем? Есть же у вас какая-то цель?

— Хм… Хм! У вас слишком сильно развито воображение, Анна. То я маньяк, то психолог-экспериментатор… Вы уж определитесь как-нибудь.

— И все-таки… Вы не ответили.

— Да уж, окрутило нас всех трудное время настороженностью. За обыкновенным добрым посылом уже черт знает что разглядеть пытаемся…

— Значит, у вас ко мне просто добрый посыл?

— Ну да. А что в этом такого? На любого человека может в одночасье накатить благое желание — просто помочь другому человеку. Да и вообще… — поднял он глаза к небу, — может, и мне зачтется когда-нибудь… Так сказать, авансом за земные грехи…

— А у вас что, много грехов?

— Много, Анна. Много. Вот вы утром про себя сказали — моральный урод, мать не люблю. А я про себя могу сказать, что я еще более весомый моральный урод… Только я урод кающийся, а вы еще нет.

Она вдруг немного струсила — слишком уж горестно-серьезно у него все это прозвучало, без привычной легкой насмешливости. Даже растерялась как-то. И ничего лучшего не нашла, как проговорить неуклюже:

— А вы расскажите, Иван… Возьмите да расскажите… Как вы мне утром советовали — облачайте свои грешные думы в слова, не стесняйтесь.

— А вам интересно?

— Ну я же про себя рассказала! Думаете, мне легко было?

— Ну да. Что ж, раз пошла такая пьянка… Ладно, попробую. Может, и вы из моего рассказа что-нибудь для себя возьмете. Вы не очень замерзли?

— Нет. Совсем нет.

Он повел плечами, вздохнул, будто собираясь с духом. Она глянула на него сбоку — ни следа от прежней легкой иронии на лице не осталось. Весь словно собрался, сосредоточился тяжело…

— Знаете, я по молодости очень был самолюбивый мужик, амбициозный. Такие планы наполеоновские на жизнь строил — сейчас вспоминать смешно… После института с чиновничьей карьерой потрепыхался, потом, как все шибко амбициозные, в бизнес ушел. Хотелось всего много и сразу — власти, денег… Чего там еще… Ну, в общем, не в этом суть. А суть в том, что я на этом грешном пути трех женщин предал. Трех жен. И четверых детей от этих трех жен. Уходил в один день, не задумываясь, оставлял после себя выжженное поле. И никогда на это поле не возвращался. Что там взросло — мне и дела не было… Уф-ф, как трудно все это проговаривать, даже самому уши режет…

— Да уж… Трудно, я понимаю.

— Да ничего вы не понимаете, Анна. И вообще — лучше пока не говорите ничего. Слушайте лучше. Так вот… Вынесло меня с бизнесом в Чехию — мы с партнером там недвижимостью занимались. И деньги у меня были, и дом хороший под Прагой, и молоденькая профурсетка под боком. И ни о чем я не задумывался, прожигал жизнь на европейских просторах, пока в жуткую аварию не попал… Две недели в коме провалялся, врачи говорили, никаких шансов у меня к жизни вернуться не было.

— Ничего себе… Но вернулись, выходит?

— Да, как видите. Знаете, Аня, мне иногда кажется, что я до сих пор так и живу, в коме… Будто даже помню свое состояние… А впрочем, не об этом сейчас. Очнулся, помню, в реанимации, еще глаза не открыл… И вдруг понял — один я. Один как перст. Никого со мной рядом нет.

— А эта… Подружка ваша?

— Да что — подружка… Она даже ни разу в клинике не появилась. Исчезла в неизвестном направлении. Говорят, в Амстердаме ее потом где-то видели… Ну, да бог с ней. Я ж понимал, с кем дело имею. А самое странное, что мне свое понимание ужасно нравилось. Вот и ткнули меня носом в мое понимание. Хорошо ткнули. И начались мои окаянные дни…

— Что, трудно реабилитация проходила?

— Нет. Не трудно. Да и не в этом дело. Понимаете, я другим из комы вышел… Совсем другим человеком. Однажды, например, ночью проснулся, и показалось вдруг, что рядом со мной, в больничной палате, все мои бывшие жены собрались… Лежу и думаю — а я ведь боюсь их! Даже глаза боюсь открыть, спящим притворяюсь!

— И что? Они и впрямь там были?

— Кто?

— Да жены ваши!

— Нет, конечно. Откуда? Что вы, Ань…

— Ну мало ли… Вдруг узнали о вашем несчастьи и приехали?

— Нет. Никого в палате, конечно, не было. А мне все казалось — дети мои тоже там, обступили кровать и стоят, смотрят… Все мои четверо детей, мал мала меньше. Я замер, лежу… А потом вдруг соображаю — чего ж они мал мала меньше-то… Они ж большие должны быть, последнюю годовалую дочку я пятнадцать лет как оставил… Открыл глаза — никого, только аппарат искусственной вентиляции легких попискивает. Тут меня по сбитым мозгам и шибануло — а ведь они где-то есть, дети мои… Взрослые уже, родного отца или забывшие, или презирающие до глубины души. Пытался их лица представить — и не смог… И понял вдруг — все, жизнь прошла. Если их лица не вспомню — точно умру. И заплакал… Нет, не от страха умереть, не подумайте. Страстно хотелось в исходную точку вернуться, в первое свое предательство. Понимал, что это утопия, что не простят мне, и все равно хотелось… И еще вдруг понял — неспроста меня судьба в эту аварию сунула и живым оставила, шанс дала. Хоть и хрупкий, но шанс.

Он замолчал, снова поежился, будто хотел сбросить с себя что-то. Чувствовалось, как трудно дается ему это признание — у нее и самой мороз по спине пробежал.

— В общем, оправился я кое-как. Вышел из больницы, предложил компаньону выкупить у меня долю в бизнесе. Он отговаривал, конечно… А только назад мне ходу не было. Вот, вернулся сюда, в этот город… К исходным, так сказать, точкам…

— И что? — тихо спросила она, не в силах выносить его молчания.

— Да ничего. Все предсказуемо, в общем. Никто из моих детей не захотел меня знать. Я уж не говорю про жен…

— А что с ними стало, с женами?

— Первая умерла, вторая замуж вышла, третья от горя спилась. Двое сыновей уже взрослые, одна дочка — студентка, еще одна школу заканчивает. Да, я всех разыскал, предстал перед ними — этакий раскаявшийся блудный папаша. А на что я рассчитывал — все правильно в конечном счете… Тут уж хоть святым родителем стань, и кайся, и клянись — ничего не поможет. Какая обида с детства в ребенка вложена, с той он по жизни и пойдет. А самое противное — будет свою жизнь вокруг этой обиды и строить. И не всегда правильно, часто совсем уж кособоко. Обида на родителей — это ж вещь такая, почва для всяких комплексов… Идет ребенок своей дорогой, хоть и кривоватой, а тебя все равно на нее не пустит. И уже не сделаешь ничего, не поможешь. Все видишь, а не поможешь, вот что самое страшное! Можно только по параллельной идти, крадучись за кустами да исподтишка наблюдая… И все время быть наготове, чтоб из-за кустов незаметно выскочить да соломки подстелить, если ребенок на своей дороге споткнулся. Что, в общем, я и делаю…

— Соломку подстилаете, что ли?

— Ну да. Как могу. У старшего сына вон трое детей, еще и бизнес трещину дал. У него как-то сразу все плохо пошло… Нет особой жилки в характере, понятно, без отца рос. А я отслеживаю, пытаюсь тайно ему помочь… Статью рекламную организовал, проплатил издание, еще и писал сам эту статью целый день. Писатель, блин… А завтра в Прагу хочу слетать, аферу одну с деньгами провести… То есть аферу наоборот. Уже договорился с одной конторой, что они мои деньги в качестве гранта ему на счет перечислят… И дочь тоже думает, что она на бюджетной основе в университете учится… А на самом деле с деканом о тайных взносах договариваться пришлось. В общем, так обстоят мои дела, Анна. Работаю Робин Гудом для своих детей, крадусь за кустами. И поверьте — это не им надо. Это мне самому надо, это я сам себе такую работу над ошибками придумал.

— Как грустно… И что, ни один из четверых так и не захотел с вами общаться?