Большинству людей нелегко существовать с сознанием, что их выбросили на обочину жизни, а еще труднее — умирать; особенно тем, кто познал вкус почета и власти, кто ощутил на своей бренной ладони вес золота, которое не разрушается и не тускнеет от времени.

Анхор возвращался домой в сумерках. У писца было много работы, но он не огорчался: если ум и руки человека заняты, ему не грозит голод и горькая слава бездельника. Анхор успел заслужить уважение жителей городка неутомимым трудолюбием и неподкупной честностью; его почтительно приветствовали, приглашали в гости, у него спрашивали совета самые влиятельные и богатые в Эффе люди. В Фивах такое было невозможно, там он навсегда остался бы одним из многих.

По прошествии пяти лет воспоминания о столице напоминали сон. Иногда Анхору чудилось, будто он никогда не видел, как величественные треугольники пирамид сверкают под лучами солнца, как играют красками выстроенные вдоль берегов Нила храмы, как зеленеют покрытые мирровыми деревьями террасы, как копошатся напоминающие маленьких черных муравьев рабочие, занятые на строительстве гигантских сооружений, возводимых по прихоти божественного фараона.

Анхор смирился со своей участью. При этом ему очень хотелось, чтобы судьба его детей сложилась иначе.

Размышления писца прервал местный ювелир, которого звали Мена. Мужчины остановились и раскланялись, а после Мена смущенно произнес:

— Не хочется об этом говорить, но я должен, ибо слухи разлетаются быстрее, чем выпущенные на волю птицы. Вчера я пришел домой раньше времени и случайно услышал разговор своего старшего сына с его приятелем Хетесом. Ты знаешь этого юношу?

— Он сын лекаря Баты, к которому я часто обращался, — спокойно ответил Анхор.

Мена нервно облизнул губы и, собравшись с духом, промолвил:

— Хетес хвалился моему сыну, будто тайно встречается с твоей женщиной, Харуей. Мальчишки думали, что их никто не слышит, потому Хетес говорил очень громко, да еще и смеялся. Разумеется, когда он ушел, я призвал сына к ответу. Сначала он отпирался, а позже сознался, что Хетес довольно часто рассказывает о своих похождениях, причем не только ему. Прости, но я считаю своим долгом предупредить тебя.

Пока ювелир говорил, Анхору казалось, будто ему на голову льют кипящую смолу, а когда Мена закончил, почудилось, что его выпотрошили живьем. Он купил Харую у ее родителей, но купить любовь женщины невозможно, потому Анхор довольствовался покорностью наложницы. Он никогда не думал, что Харуя может выйти из повиновения, отдаться другому мужчине.

Писец постарался взять себя в руки.

— А если Хетес лжет?

— Возможно. Но в любом случае нельзя допустить, чтобы сын Баты позорил имя такого уважаемого и известного человека, как ты! — заметил Мена.

— Да, это так, — медленно произнес Анхор, глядя на ювелира невидящим взглядом. — Скажи, если я предъявлю обвинение Харуе и Хетесу, ты и твой сын выступите свидетелями?

Мена кивнул.

На этом они расстались, и Анхор пошел домой не разбирая дороги. Ему случалось сталкиваться с предательством посторонних людей, но он никогда не думал, что самый больной удар может нанести член его семьи! В глубине души он знал, что Хетес говорил правду. В последнее время Харуя была сама не своя, хотя и старалась это скрывать. Анхор вспомнил, как Небет жаловалась на то, что молодая женщина не занимается детьми, что она часто ходит на рынок и чрезмерно увлечена косметикой и нарядами. Тогда он не придал этому значения, поскольку не привык вникать в подобные мелочи. Писец объяснял слова Небет ее ревностью. Вот уже много месяцев Анхор не заглядывал в спальню жены; он проводил ночи только с наложницей, ибо она была красивее и моложе. Однако Харуя все чаще находила предлоги, чтобы уклониться от близости со своим господином. А у писца было так много дел, что он и сам нередко предпочитал сон любовным утехам.

Вернувшись домой, Анхор велел жене подать ужин и медленно жевал, не понимая, что он ест. Небет молча прислуживала мужу; она всегда делала это сама, не доверяя служанкам. Харуи не было видно, и Анхор не стал спрашивать, где она и что делает.

После ужина писец отправился спать, а на следующий день не пошел на службу.

Анхор собирался поговорить с Харуей, но судьба изменила его замыслы: в то утро торговец Бата отправил своего сына в дом писца с лекарством, который тот попросил приготовить. Обычно этим делом занимались слуги, но к самым важным и уважаемым людям Бата приходил сам или посылал Хетеса.

Юноша как ни в чем не бывало вошел в дом человека, имя которого он опозорил и словом, и делом.

Солнце стояло высоко над головой — торжественно сияющий, великий, безмолвный бог, способный озарить любой уголок земли, но не могущий осветить глубины человеческой души.

Анхор увидел своего тайного оскорбителя с террасы дома и вернулся в комнату, где обычно занимался делами. Там, среди свитков и принадлежностей для письма, предметов, символизирующих нечто вечное и нерушимое, он ощущал себя значительным, уверенным и спокойным.

Когда Хетес вошел и поздоровался с хозяином дома, тот долго и пристально смотрел на него, затем произнес ровным тоном:

— Расскажи мне о том, что ты говорил сыну ювелира Мены.

Как богатые богатеют, а бедные беднеют, так с годами умножается честность совестливых людей и убывает стыд наглых и подлых. Хетес чуть заметно отшатнулся, но при этом его красивое лицо осталось невозмутимым.

— Я ничего ему не говорил!

— Совсем ничего? Про себя и про... Харую...

— О чем вы? — В голосе юноши было столько неведения, что Анхор на мгновение невольно усомнился в справедливости своих обвинений.

Писец собрал волю в кулак. Он не заслуживает того, чтобы над ним смеялись сопливый мальчишка и презренная женщина!

— Если ты не знаешь, я позову свою наложницу и спрошу у нее.

Во взгляде Хетеса промелькнула растерянность. Он знал, что женщина может испугаться и выдать их тайну. Тайну, которую он столь неосмотрительно разболтал своим приятелям! Юноше было некуда отступать, и он продолжал стоять, будто пригвожденный к полу. Его тревожный взгляд скользил от предмета к предмету, при этом упорно избегая хозяина дома. Хетесу нестерпимо хотелось повернуться и убежать, но что это даст? Тем самым он лишь подтвердит справедливость обвинений, которые предъявил ему писец.

Анхор вызвал слугу и велел привести Харую.

Наложница вошла, не подозревая о том, зачем ее позвали к господину. Увидев Хетеса, молодая женщина разом побледнела и сникла. Казалось, она вот-вот лишится чувств.

Писец не дал ей опомниться.

— Хетес во всем сознался. Теперь твоя очередь!

— Я вовсе не... — начал юноша, но не успел закончить. Харуя упала на колени и с такой силой прижала руки к груди, словно собиралась вырвать собственное сердце.

— Прошу, не казни моего возлюбленного!

Анхор судорожно вздохнул. Он ошибался, думая, что жизнь способна нанести роковой удар только однажды.

— Твоего... возлюбленного?

Харуя не смотрела на своего господина — ее взгляд, полный любви, страдания и безнадежности, был устремлен на Хетеса.

Юноша сделал шаг назад и воскликнул:

— Она лжет! Я никогда не был ее любовником!

— Был. Она не лжет, так же как не лгут Мена и его сын, — твердо произнес Анхор. — Я призову их в свидетели, и тебя отправят в тюрьму.

— Она... она меня соблазнила! Не давала мне прохода, замучила приставаниями! Я... я не хотел! — закричал Хетес.

В глазах писца промелькнула искра презрения. Его наложница смотрела на юношу с горестным изумлением и смертельной мукой.

— Убирайся! — бросил Анхор Хетесу. — И скажи своему отцу, чтобы завтра он был здесь.

Юношу как ветром сдуло. Убегая, он даже не взглянул на Харую.

— Ты понимаешь, что натворила?! — прошипел Анхор. — Из-за тебя надо мной смеялись мальчишки! Ступай прочь! Я не хочу тебя видеть! И не вздумай сбежать! Теперь для тебя есть только один выход — могила.

Молодая женщина ничего не ответила. Она поднялась с колен и медленно удалилась, пошатываясь как пьяная и, по-видимому, плохо соображая, что делает и куда идет. Лицо наложницы напоминало застывшее, лишенное мысли лицо мумии.

Позднее Тия думала о том, что было бы, если бы Харуя обратилась за помощью к ней. Наверняка бы поплакала, пожаловалась на предательство Хетеса и сказала, что боится гнева и наказания своего господина. Думала и приходила к одному и тому же выводу: судьба неумолима, все свершилось так, как должно было свершиться.

Харуя ничего никому не сказала, потому что ей никто не мог помочь. Никто и ничто, кроме вечного забвения.

Тия провела день у Эте и вернулась домой только к вечеру. Подруга попросила Тию помочь пересмотреть приданое: мать Эте давно умерла, взрослых родственниц не было. Девушки так увлеклись, перебирая наряды, украшения и ткани, что не заметили, как стемнело. Дочь писца удивилась, что за ней не послали, но не придала этому значения. Отец возвращается поздно, а матери и Харуе, видимо, было не до нее.

Над деревьями, рекой и домами, в той вышине, что прекраснее всего на свете, горели светлые и прозрачные, словно капли воды, звезды и сияла похожая на огромный серебряный диск луна. Девушка думала о том, как приятно ощущать шуршание мелких камешков под ногами и слышать шелест листьев над головой. А еще о том, что прежде не слишком тревожило ее душу.

Сегодня Эте призналась, что отец выдает ее замуж. Подруга говорила об этом с волнением, но без горечи и совершенно спокойно относилась к тому, что переговоры о браке велись за ее спиной.

— Что за человек твой жених, как он выглядит? — поинтересовалась Тия.

— Не знаю.

— Как же ты согласилась за него выйти? — удивилась девушка.