– И когда ходишь на рынок, – продолжил отец, – не смей заглядываться на парней! Если я и выдам тебя замуж, то за серьезного человека, который будет тебе хорошим хозяином.

Нира встрепенулась. Хозяином? Что она – вещь или рабыня? И вдруг девушка поняла: ни один достойный мужчина не посватается к ней, потому что не захочет иметь дела с ее отцом. На это способен только такой же бесчувственный, грубый человек, как Антеп, мужчина, которому нужна бесплатная прислуга в доме, женщина, которую можно держать в страхе и безнаказанно унижать.

После того как отец поужинал, Нира завершила домашние дела и отправилась спать. Она забралась по приставной лесенке на плоскую крышу и улеглась под звездным небом, вид которого дарил ощущение свободы. Девушке казалось, что звезды – это крохотные дырочки, сквозь которые проникает свет иной, высшей, совершенной жизни. Свет мира, в который, возможно, ей когда-нибудь удастся попасть.

На следующее утро, нагрузив полную корзину белья для стирки, Нира собралась отправиться к Нилу. Другие жители квартала отдавали белье прачкам и отбеливателям одежд, но Нира не смела и заикнуться об этом.

Девушка подтащила корзину к калитке, как вдруг увидела отца – тот возвращался домой в сопровождении какого-то нетвердо стоящего на ногах человека. Нира выпрямилась и с удивлением посмотрела на них. Когда отец и его спутник подошли к калитке, девушка поняла, что незнакомец не пьян, а ранен, что он не египтянин и что его руки крепко связаны веревкой.

– Что уставилась? – грубо произнес Антеп, увидев дочь. – Этот раб из последней партии азиатов, которую пригнали воины фараона. Он ранен, и перекупщики не хотят с ним возиться, потому уступили его почти даром. Если он выздоровеет, из него получится хороший работник. А если умрет, я скормлю его мясо воронам.

Нира знала, что отец не только руководил чужими рабами, но и использовал на погрузке товаров своих. У него была команда из десяти человек, которая работала на Верхней Пристани и жила там же, в хижине близ причала. Каждый день то один, то другой торговец подряжали его рабов, за что Антеп получал неплохие деньги. Он использовал в основном иноземцев, сирийцев или чернокожих нубийцев, очень выносливых и сильных.

У человека, которого привел отец, были иссиня-черные, волнистые, словно спутанные ветром волосы, смуглая, красивого оттенка кожа и очень темные глаза с едва заметными искорками, таинственно мерцающими в глубине замутненного страданием взора. Он не сопротивлялся не потому, что смирился со своей участью, а потому, что у него не осталось сил.

Антеп втолкнул пленника в калитку и, заметив пристальный, заинтересованный взгляд Ниры, набросился на дочь:

– Что встала как вкопанная! Иди куда собралась! Я запру раба в сарае. Когда вернешься, налей ему воды.

Девушка поспешно кивнула и выволокла корзину на улицу. Она не удержалась от того, чтобы тайком оглянуться, и увидела, как раб упал на колени посреди двора и заскрипел зубами от боли, а еще от позора, потому что прежде это наверняка был сильный и свободный воин.

– Вставай! – Антеп пнул его, и у Ниры сжалось сердце.

Не дожидаясь того, что будет дальше, девушка подняла тяжелую корзину и отправилась на берег Нила.

Девушка не смогла бы припомнить случая, когда она выполняла работу так небрежно и ее мысли были столь далеки от того, что ей приходилось делать. Рядом трудились прачки; их веселый смех звенел над рекой, белье хлопало и полоскалось на ветру: Нира никого не видела, ничего не замечала.

Когда она вернулась домой, двор был пуст. Девушка разложила белье на крыше для просушки, потом спустилась вниз, взяла кувшин с водой, чашку и подошла к сараю. Дверь была приоткрыта; немного помедлив, Нира вошла внутрь.

Мужчина лежал на толстом слое сухой грязи и полусгнившей соломы, покрывавшей глиняный пол. Под потолком жужжали мухи; некоторые норовили сесть на неподвижное тело. Нира выругала себя за то, что не нашла времени прибраться в сарае. Она редко сюда заходила. В сарае хранились какие-то инструменты, а еще старые вещи вроде рваных циновок и треснувшей посуды, которые давно следовало бы выбросить.

Девушка поставила кувшин на пол и прижала чашку к груди. Человек не шевелился, хотя наверняка слышал ее шаги. Она не знала, что ей делать. Уйти? А если раненый не может встать или даже протянуть руку, чтобы взять кувшин и напиться?

В конце концов Нира опустилась на колени. Сердце беспокойно билось, кровь глухо стучала в висках. Она приподняла тяжелую голову незнакомца своей легкой, нежной рукой и, осторожно поддерживая, помогла ему напиться.

Он глотал воду жадно, буквально хватал ее губами; часть проливалась ему на подбородок и стекала по шее. Нира разглядела, что он молод, а еще ощутила жар, исходящий от его тела, почувствовала запах несвежей раны и встревожилась. Отец наверняка и не подумает послать за лекарем. Выживет так выживет, а если нет, Антеп бросит труп в канаву где-нибудь за городом, ибо согласно его представлениям азиат не может быть похоронен по-человечески. Как же лечить этого человека? Девушка знала кое-какие простые средства, но не была уверена, что они помогут.

Она заметила, что руки пленника все еще связаны и что жесткие папирусные веревки натерли его запястья до крови. Девушка принесла нож и без колебаний перерезала путы.

По прошествии какого-то времени Нира все-таки решила привести врача. У нее были деньги, которые отец еженедельно оставлял ей на хозяйство. Главное – уговорить Антифа, лекаря из их квартала, помочь азиату, а еще попросить ничего не говорить ее отцу.

Она бежала по пыльной кривой улочке; по обеим сторонам теснились дома со стенами из илистой нильской земли и навесами из пальмовых стволов, а над головой простирался бирюзовый простор высокого неба.

Антиф сказал, что придет после того, как закончит прием больных. Увидев перед домом врача огромную разношерстную толпу, Нира умоляла его поторопиться: она боялась, что отец вернется домой до прихода лекаря. Девушка прождала на улице больше двух часов, прежде чем Антиф наконец-то вышел из дома и неторопливой походкой отправился следом за ней.

Старому лекарю была хорошо известна история матери Ниры, как и характер Антепа, поэтому он обещал молчать.

Осмотрев раненого, Антиф сказал:

– Его дела плохи. Он нескоро поднимется на ноги, если вообще выздоровеет. Лучше не говори об этом отцу; он наверняка надеется на то, что раб сможет работать через несколько дней. Вот тебе мазь, которая заживляет раны, а еще я научу тебя готовить настойку из трав. Я приду через три дня, когда Антепа не будет дома. – Помедлив, он поинтересовался: – Зачем тебе это нужно?

Нира не знала, что ответить лекарю, потому сказала правду:

– Я не могу смотреть, как он умирает!

Несколько дней девушка тайком ухаживала за раненым. Он принимал ее помощь, позволял обрабатывать рану, пил лекарство, но при этом смотрел тусклым, почти остановившимся взглядом, и с его губ не сорвалось ни единого слова. Нира подмела в сарае и принесла несколько чистых циновок. Она пыталась накормить азиата, но он не хотел и не мог есть, а только с прежней жадностью глотал холодную воду.

Каждый вечер Антеп являлся проверить, не стало ли рабу лучше, и всякий раз выходил из сарая раздосадованный и злой. Было ясно, что азиат не притворяется; поставить его на ноги ударами и пинками не представлялось возможным.

В конце концов Антеп сам велел дочери позаботиться о пленнике, и она с радостью согласилась. Этот ограниченный, безжалостный человек не опасался поручить юной дочери уход за молодым мужчиной; ему не приходило в голову, что Нира может увидеть в невольнике нечто большее, нежели вещь, товар или презренного иноземца.

Боясь разбудить подозрительность или ревность Антепа, девушка старалась не заходить в сарай после того, как он возвращался домой. А ночью лежала с открытыми глазами, пристально вглядываясь во тьму, пока звезды не начинали редеть и бледнеть, а край неба не становился алым как кровь. Лежала, объятая ночным ветром, его таинственными, сокровенными запахами, чувствуя, как в глубине души и тела просыпается жажда чего-то волнующего, неизведанного.

Однажды, войдя в сарай, Нира увидела, что раб сидит и смотрит на нее, смотрит так, точно она впервые предстала пред ним, точно он только сейчас разглядел, кто приносил ему воду, давал лекарства и промывал раны. Жар прошел, и взгляд молодого азиата сделался ясным и твердым.

В этот миг девушка ощутила, будто внутри ее существа раскрыл лепестки незнакомый яркий цветок. Этот мужчина со своими спутанными черными волосами, смуглой кожей, чувственным изгибом губ, молодым, сильным телом, кое-где прорезанным молниями шрамов, был красив необычной, диковатой красотой. Нира почувствовала, что острый взор его темных глаз волнует ее, тревожит в ней нечто такое, о существовании чего она даже не подозревала.

– Как тебя зовут? – прошептала она, готовая, если нужно, объяснить суть вопроса жестами.

Он понял. Вероятно, подумала девушка, выучился их языку на войне.

– Джаир.

Услышав его голос, она вздрогнула, а потом застенчиво произнесла:

– А меня – Нира.

Губы пленника сложились в некое подобие улыбки, но его глаза оставались холодными. Нира была благодарна ему за то, что он назвал свое имя. Что-то подсказывало девушке, что парень не солгал. Его в самом деле зовут Джаир. И ему стало значительно лучше. Лечение помогло. Теперь он выживет.

– Когда вернется мой отец, тебе лучше лечь, иначе он решит, что ты здоров и можешь работать. Тебе нужно набраться сил.

– Ты права. Дай мне поесть.

Его голос звучал повелительно, что не очень понравилось Нире, и все же она бросилась исполнять его просьбу. Девушка принесла вареную козлятину, испеченные на углях лепешки, мед, сыр и вино.

– Кто твой отец? – спросил Джаир, отрывая куски мяса крепкими, белыми как жемчуг зубами.

– Он работает на Верхней Пристани, следит за рабами, которые разгружают товар с кораблей. Он купил тебя для того, чтобы ты трудился в его команде.