— Никакой обиды, — пожал плечами Пав-лицкий.

— Однако я не могу понять: за что? Поверьте мне, что профессор Вильчур всегда хорошо отзывается о вас. Вы даже не представляете, какой ангельской доброты этот человек.

— Я незнаком с ним близко, — буркнул Павлицкий.

— А почему? Или вы считаете, что это принесло бы вам какой-нибудь вред?

— Нет, наоборот, почет, — иронически склонил голову он. — Почет, которого я не заслужил.

Люция сделала вид, что не уловила иронии в его голосе.

— В больнице у нас часто бывают пациенты, которые лечились у вас. И почти всегда профессор рекомендует им пользоваться теми средствами, которые были прописаны вами. Профессор считает вас очень хорошим врачом. Когда строили больницу, он сам говорил, что надеется, что и вы когда-нибудь заинтересуетесь ею.

— Считаю это излишним, — ответил Пав-лицкий. — Пан профессор и вы… мне кажется, этого достаточно. Впрочем, меня об этом никто не просил, а сам я не хочу быть навязчивым. Я не люблю, чтобы меня называли незваным гостем.

— Вы ошибаетесь! — живо запротестовала Люция. — Не только я, но и профессор с благодарностью бы встретил и принял ваше сотрудничество.

— Я позволю себе усомниться в этом, — заметил он холодно.

— Но почему?

Он повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза.

— Вы хотите, чтобы я был откровенным?

— Очень прошу вас.

— Я действительно обижен как на профессора, так и на вас, обижен на вас обоих. Вы приехали сюда, где единственным врачом был я. Разумеется, я не хочу сравниваться с профессором: он — большой ученый, я — скромный сельский врач. Я даже с вами не хочу сравниваться, потому что, практикуя в столичных клиниках, вы имели возможность познакомиться с новейшими методами и средствами лечения. Но я был глубоко оскорблен вашим пренебрежительным отношением ко мне. Можно было пренебречь мной. Но ведь могли же вы быть настолько вежливы, чтобы не показывать этого!

— Побойтесь Бога! Это какое-то недоразумение! Каким образом мы оказывали вам свое пренебрежение, которого у нас нет по отношению к вам?

— Очень просто. Я не говорю о том, что вы могли бы мне нанести визит; для меня было бы достаточно и того, чтобы профессор прислал мне открытку с пожеланием его навестить. Нет, это было откровенное желание не иметь никаких контактов со мной. Ох, пани, у меня ведь есть свидетели того, как я ждал вашего приглашения. И это не кто иной, как пан Юрковский, с которым я говорил не раз; он может подтвердить.

— Истинная правда, — согласился пан Юрковский.

— Я ждал, терпеливо ждал, — продолжал Павлицкий. — Я думал, пока профессор живет на мельнице, он считает свое пребывание здесь неофициальным. А когда разошлась весть о строительстве больницы, я сказал жене: "Ну, сейчас, наверное, пригласят меня сотрудничать…" И это в вашем присутствии, пан Винценты, я говорил.

— В моем, в моем.

— Ну, и ждал, ждал целыми неделями. Наконец, слышу, что больница готова, должно состояться открытие. И вдруг получаю приглашение. Я искренне обрадовался, но смотрю на дату и вижу, что открытие назначено… что пан профессор соблаговолил назначить его как раз на тот день, когда у меня начинался съезд в городе.

Люция взяла его за руку.

— Я даю вам слово, что профессор об этом ничего не знал…

— Мне хочется верить, — сказал он с горечью.

— Вы должны мне верить.

— Однако вся околица знала, что я уезжаю. И весть об этом должна была дойти до вас хотя бы потому, что я перед отъездом уведомил всех своих пациентов, что меня в Радолишках не будет целую неделю и что в это время за медицинской помощью они должны обращаться к профессору Вильчуру или к вам. Чтобы не быть голословным, я позволю себе привести вам аж шесть случаев, когда мои пациенты во время моего отсутствия в Радолишках обращались к вам за помощью: Ямелковский, винокур из Вицкун, жена…

— Действительно, было такое, — прервала его Люция. — Но мы думали, что вы умышленно уехали, демонстрируя свое нерасположение к нам.

Пан Юрковский повернулся на козлах и громко рассмеялся.

— Вот так история! Я всегда говорил, что все эти раздоры, штучки-дрючки основаны на недоразумении.

Он так хлопнул Павлицкого по плечу, что тот чуть было не упал на Люцию.

— Я вам сто раз советовал, доктор, наплевать на все, поехать к профессору и сказать: что было, то быльем поросло, согласие между нами — и конец. Я так делаю и, черт возьми, никогда еще ничего не потерял. Ну, а сейчас держитесь покрепче, потому что, наконец, можем снова прилично ехать.

Закончился песок, и лошади побежали рысью по ухабистой, но твердой дороге. Миновав поворот, они увидели светящиеся огоньки Радолишек.

В доме Павлицкого еще никто не спал. Доктор обменялся с женой лишь несколькими словами. Он взял в свой несессер все необходимое

и вернулся в бричку. Поскольку к мельнице вела хорошая дорога, через несколько минут они уже были на месте. Люция стала благодарить пана Юрковского, но тот рассмеялся.

— Я даже не собираюсь прощаться. Так легко вы от меня не отделаетесь. Во-первых, после всех ваших операций я должен отвезти доктора домой, а во-вторых, хочу воспользоваться случаем и нанести визит вам, а заодно познакомиться с профессором.

— С радостью, прошу вас.

Вопреки предположениям Люции, Вильчур уже знал, что укусившая его собака была бешеной. Полицейским удалось убить несчастное животное почти у самого пруда, куда собака побежала после кладбища. Профессор сам осмотрел ее и убедился в том, что это явное бешенство. Догадался он и о том, что Люция не возвращается так долго потому, что отправилась на поиски противостолбнячной сыворотки.

Павлицкого профессор принял приветливо, а узнав, что у него лишь случайно оказалась дома сыворотка, сердечно поблагодарил его за то, что тот лично согласился приехать.

После введения сыворотки, чем занялся Павлицкий вместе с Люцией, нужно было сменить повязку. Рана оказалась глубокой. Левая рука отекла до локтя, ладонь сильно вспухла, а два пальца не двигались. Не оставалось сомнения, что был поврежден нерв и несколько кровеносных сосудов.

— Так или иначе, — заключил Павлицкий, — вам придется ехать в город. Вы сами видите, что, кроме введения сыворотки, здесь может появиться необходимость хирургического вмешательства. Коллега Каньская — терапевт, а что касается моих хирургических способностей — он вынужденно усмехнулся, — вы уже давно составили мнение.

— Не держите на меня за это зла. У каждого из нас своя специальность. Я читал ваши рецепты и должен сказать вам, что высоко ценю ваши знания в области дозирования самых радикальных средств. Вы, несомненно, опытный терапевт.

Павлицкий слегка покраснел.

— Это для меня большая честь слышать из ваших уст слова признания, пан профессор.

Вильчур засмеялся.

— Перестаньте, дорогой коллега. А что касается признания, то у меня будет повод доказать вам это: я воспользуюсь вашим советом и завтра же поеду в город.

Люция пошла приготовить чай. Самовар был еще теплый. Нужно было только подсыпать углей и с помощью небольшого мешка раздуть их. Занимаясь этим, она почувствовала легкое головокружение. Удивленная, пощупала свой пульс: девяносто шесть ударов.

— У меня температура, — подумала она. Однако измерить ее у нее не было времени.

Вскоре после чая Павлицкий и Юрковский начали прощаться.

— Если вы позволите, — сказал Павлицкий, — то во время вашего отсутствия, пан профессор, я буду заглядывать сюда, чтобы помогать коллеге Каньской.

— Я буду вам весьма признателен. И не только во время моего отсутствия, но и всегда вам здесь будут рады.

— Может, таким образом я реабилитирую себя, — смеялся Павлицкий. — У меня ведь

репутация завистника и скряги. Хочу доказать, что это не так. Поверьте мне, пан профессор, что у меня тоже достаточно бедных пациентов. Иначе и быть не может там, где столько бедноты.

Когда, наконец, они уехали, а Вильчур пошел отдыхать, Люция измерила температуру, которая поднялась уже за тридцать восемь. Переправа через болото не могла пройти бесследно. Но это не особо ее огорчило. Перед сном она приняла большую дозу аспирина и тотчас же уснула.

Наутро проснулась с температурой, но, несмотря на это, встала. В этот день ее ждали не только обычные пациенты; ей еще нужно было заняться самым важным — отправить Вильчура на станцию.

В семь часов утра крутобокий мерин Ванька был уже запряжен в бричку. Отвезти должна была Зоня, потому что ни один из мужчин не мог оторваться от работы на мельнице. Люция уложила чемодан Вильчура, который с перевязанной рукой все-таки принимал больных. Около восьми часов, после завтрака, он сел в бричку.

— Мне так жаль отправлять вас одного, — сказала Люция, — но я ведь не могу оставить всех этих больных без опеки.

Вильчур внимательно посмотрел на нее.

— Нет ли у вас температуры?

Она уверенно запротестовала.

— Нет-нет. Я просто взволнована после всего этого.

— Не расхворайтесь тут без меня по крайней мере, — говорил он, целуя ей руку.

— Я буду скучать, — произнесла она шепотом, чтобы этого не услышала Зоня. — Я умоляю вас, пишите, пожалуйста, мне.

— Хорошо, хорошо.

— Если не будет каждый день письма, то я не выдержу и приеду в город. Я думаю, что эта угроза достаточно убедительна, чтобы заставить вас писать.

Зоня, которая, сидя рядом с Вильчуром, нетерпеливо крутилась, прервала их беседу.

— Ну, если еще останавливаться у доктора Павлицкого в Радолишках, то уже пора в дорогу.

— До свидания, — попрощался Вильчур. Бричка должна была еще остановиться возле мельницы, так как вся семья Прокопа Мельника во главе с ним самим вышла, чтобы попрощаться с профессором.