— Ах, однако вы заметили это?.. За это вам полагается награда.

Она оглянулась: никого из слуг не было. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала его в губы.

— Это ваш гонорар, оплаченный авансом. Сейчас медицинская этика не позволит вам оставить пациентку без опеки.

Ему действительно нужно было быть в больнице, но он не мог убедить ее в этом. Она была настроена весело и фривольно. В конце концов в клинику можно было в самом деле позвонить.

— Оставьте свою шляпу, — настаивала она, — и пойдемте.

В столовой слуга уже успел поставить второй прибор.

— Сейчас вы должны меня смиренно подождать, — говорила она, пощипывая полу его пиджака. — В вагоне было все-таки много пыли. Я приму ванну, но это займет у меня не более десяти минут, а вы можете за это время позвонить в клинику и придумать какую-нибудь католическую выдумку, чтобы оправдаться.

Телефон был перенесен в спальню. Нина умышленно не закрыла дверь ванны. Все уже, видимо, было готово, так как через минуту Кольский услышал плеск воды. Он поговорил

со старшей сестрой, пани Зачиньской, выдал распоряжения по всем своим больным и сказал, что важные дела задерживают его в городе. Когда спустя пять минут он положил трубку, то услышал голос пани Нины:

— Вы уже закончили?

— Да.

— Ну, вот видите, что значит ваша мания величия. Вам казалось, что клиника развалится на куски, если вы не придете, а оказалось, что без вас там прекрасно обойдутся.

— Прекрасно не прекрасно, но я должен там быть. Если позволите, я подожду вас в холле.

— Хорошо, но прежде подайте мне, пожалуйста, банный халат, только прошу вас на меня не смотреть.

Кольский оглянулся вокруг.

— Но здесь нет никакого халата.

— Разумеется, халат здесь, но он далеко от меня висит, и я не могу его достать.

— Как же я его вам подам? — спросил он озабоченным голосом.

Она громко рассмеялась.

— Ох, пан Янек, пан Янек! Вы просто войдете в ванную, снимете халат с вешалки и подадите его мне. Разве для вас как для врача вид женщины… неодетой является чем-то чрезвычайным?

— Вовсе нет, — ответил он, подумав. — Но я здесь не в роли врача.

— А в иной роли вы никогда не видели голой женщины?

Он был крайне сконфужен и только спустя какое-то время ответил:

— Во всяком случае, я не могу сказать этого о таких женщинах, которых… уважаю, которые требуют уважения.

Видимо, это развеселило ее еще больше, так как она продолжала смеяться.

— Уверяю вас, ни одна женщина, которая может показаться мужчине без одежды, не требует от него уважения. Ну, так дайте же мне этот халат!

Иного выхода не оставалось, нужно было выполнить ее желание. Он закусил губу и вошел в ванную. Это была довольно большая комната, выложенная розовым кафелем. К счастью, ванна находилась в противоположном углу, а халат здесь, у дверей. Он старался не смотреть на нее, хотя не мог скрыть своей растерянности. Она сидела в ванне со сложенными на груди руками. Нельзя было не заметить покатость ее плеч и нежный бронзовый загар. Пытаясь справиться с ненужной поспешностью, он снял халат и приблизился к ванне.

— Прошу вас, — сказал он охрипшим голосом.

— Осторожно, не окуните его в воду! Ах, какой же вы негодный, зачем смотрите на меня? Я же просила вас…

Она говорила с притворным негодованием.

— Я вовсе не смотрю на вас. — Он нахмурил брови.

— Так закройте глаза и подайте мне халат.

Он подчинился ее приказу и тотчас же услышал всплеск воды, а затем почувствовал, как удерживаемый им банный халат наполняется ее горячим телом.

— Спасибо, — непринужденно сказала она.

Завернулась в халат и в одно мгновение обвила его шею руками.

— Ты очарователен с этой своей стыдливостью, — прошептала она и поцеловала его в ухо. — С этого момента будешь считать меня распущенной?

— Ну, что опять? — запротестовал он.

Он увидел совсем близко ее зеленые, искрящиеся, любопытные и изучающие глаза. Она коснулась губами его подбородка.

— Ты всегда тщательно выбрит. Ну, хорошо, подождите меня в холле.

Когда он поспешно вышел из ванной комнаты, она крикнула ему вслед:

— Вы не обидитесь на меня, если к завтраку я приду в халате? Так не хочется одеваться.

— Пожалуйста, прошу вас.

— Вы действительно просите? — спросила она наступательно. — Мне всегда казалось, что я вам безразлична…

— Неверно казалось, — ответил он неуверенно.

— Через пять минут я буду готова.

И действительно, ее не пришлось ждать дольше. Она появилась в светло-зеленом халатике. Он заметил, что в поспешности она оставила на одной щеке больше румян, чем на другой. Несмотря на это, она выглядела обворожительно. Завтракала с аппетитом, не прекращая разговаривать. В какой-то момент неожиданно бросила

вопрос:

— Ну, и что там происходит с вашей докторшей?

Она произнесла это как-то легковесно, и Кольский сразу ощетинился.

— Не знаю. Ее нет в Варшаве.

— И вы не переписываетесь?

— Нет, — соврал он.

Она нежно положила свою ладонь на его руку. Многое бы отдал он за то, если бы смог резко сбросить ее.

— Вот видите, я говорила вам, что это пройдет. Время делает свое.

— Вероятно, — проворчал он неохотно.

Он был глубоко уязвлен ее словами и лихорадочно искал способ отмщения. Непонятно почему ему пришла в голову мысль, что ей будет неприятно, если он уличит ее в каких-то близких отношениях с ротмистром Корсаком, — он видел его в доме Добранецких довольно часто. По правде говоря, ротмистр вел себя весьма благопристойно, однако нельзя было не заметить, что его красота, безусловно, редкая, и темперамент нравились женщинам.

— Вы с такой же легкостью забудете ротмистра Корсака? — произнес он после паузы.

Она пристально посмотрела на него.

— Что вы имеете в виду? Он пожал плечами.

— Ничего.

Она непринужденно рассмеялась.

— Вы знаете, я была бы оскорблена вашим упреком, если бы не его абсолютная беспредметность и если бы я не была уверена в том, что вы об этом осведомлены.

Кольский опустил, глаза. Естественно, уличить пани Нину в том, что у нее роман с ротмистром, было равносильно тому, что у нее роман с первым встречным. Он понимал, что его злая шутка не удалась, и проворчал:

— Это вовсе не был упрек.

Улыбка не сходила с ее лица.

— Конечно, был и с определенной точки зрения произвел на меня приятное впечатление.

— Приятное впечатление? — удивился он.

— Представьте себе. Это послужило доказательством того, что вы ревнуете меня.

Он оцепенел, но справился с собой и сказал:

— О ревности здесь не может быть и речи.

— Вам так тяжело признаться в этом?.. Неужели это так стыдно ревновать меня?..

Он молча стоял, опустив голову. Пани Нина встала, приблизилась к нему, деликатно двумя руками подняла его голову и, наклонившись к нему так близко, что он слышал ее дыхание, спросила:

— Неужто я так непривлекательна и настолько некрасива?..

Он покраснел. И снова его поразила ее красота и какое-то неодолимое очарование, исходящее из контраста чувственности губ и ноздрей и холода больших зеленых глаз.

— Вы прекрасны, — произнес он тихо.

Кончиками пальцев она нежно коснулась его волос и лица и прошептала:

— Я так тосковала без вас…

Из соседней комнаты послышались шаги слуги. Она отпрянула и сменила тон:

— Жарко здесь. Пойдемте в библиотеку, там прохладнее всего.

Окна в библиотеке были наполовину завешены тяжелыми шторами из дамаста. Здесь царили приятная прохлада и полумрак. Она указала ему место на удобной широкой софе. Кольский сделал вид, что не заметил ее жеста, и выбрал мягкое кожаное кресло. Но пани Нина была очень опытной женщиной, чтобы обратить на это внимание. Она закурила и, прохаживаясь по комнате, начала рассказывать ему о своем пребывании за границей, о людях, с которыми она там познакомилась, о развлечениях и о сделанных ею наблюдениях. Самым удивительным из них было то, что она впервые тосковала, действительно тосковала по родным местам. Она умела рассказывать интересно. Светло-зеленый халатик изысканно подчеркивал прекрасные формы ее тела, и глаза Кольского, как и все его внимание, невольно были прикованы к ней. В какой-то момент она отложила папиросу и села на широкий подлокотник кресла. Опираясь на плечо Кольского, она продолжала говорить с таким выражением лица, точно это положение для нее было чем-то наиболее естественным:

— Это самое удивительное чувство из всех, какие я знаю, — тоска. Человеку кажется, что он полностью поглощен новыми делами. И вдруг ослепительный блеск: чье-то лицо, чьи-то глаза, чьи-то губы и руки. Ощущаешь их на себе с мучительной реальностью, и приходит сознание, что все, что нас окружает, не имеет никакого значения, безразлично, даже неприятно, а неприятно потому, что отдаляет нас от этих рук, от этих губ. Знаком ли ты с этой болью в сердце, почти физической болью, которая проходит через сердце мгновенной короткой волной?..

Кольский поддался убедительности ее слов и тона. В мгновение ока он не только вспомнил бесконечные минуты тоски по Люции, но и почувствовал эту тоску сейчас… Ее сердце… ее ясный, теплый взгляд… Ее губы… Когда она говорила, казалось, что в них складывались слова, точно осязаемые формы из какого-то невидимого пластилина… Губы, которых он никогда не целовал и которых уже никогда не коснется…

Боль, пронизывающая физическая боль в сердце… Как хорошо она это сказала!.. Откуда она все это знает? Как верно она умеет все выразить!..

Она действительно показалась ему сейчас единственным существом на свете, которое способно понять его трагедию. Ведь в начале сближения она с такой убежденностью ему говорила о том, что душевные страдания можно преодолеть во сто крат легче, если мы встретим чью-то сердечную помощь, чей-то мудрый взгляд, чье-то глубокое чувство, если этот человек примет на себя часть наших огорчений. Как же он мог сомневаться в искренности ее слов, сказанных тогда ночью на балконе, в чувствах, о которых она говорила сейчас, в мудрости и знании человеческой души, которые открывал в ней с каждым разом? Не было ли безумием то, что он защищался от всего этого, вместо того чтобы принять этот дар со всей благодарностью и преданностью?..