По правде говоря, решение созрело у него уже давно, однако он не мог себя заставить объявить об этом, как бы предвидя что-то такое, что само разрешит этот вопрос, помимо его воли и ее стремления. Поэтому он старался избегать в разговоре с Люцией этой опасной темы. На этот раз он не смог избежать, и, как ему казалось, разговор зашел слишком далеко. Но слово

"неизбежность", сорвавшееся с ее уст, отрезвило его. Уже не раз он думал о том, что жизнь его всегда укладывается в категориях неизбежности. Брак с Беатой, научная карьера, известность, слава, состояние, бегство Беаты, потеря памяти, долгие годы скитаний, потом интриги Добранецких, разорение, Люция и возвращение в Радолишки — все это происходило помимо его воли, это было где-то записано, запрограммировано, и он никак не мог на это повлиять. Понимал он и то, что в действительности каждый его шаг, каждое движение, каждое решение были как бы продиктованы, были как бы следствием таких обстоятельств, которые не позволяли ему выбрать какой-нибудь иной путь, а всегда оставляли лишь один — предложенный, указанный.

— Неизбежность, — думал он. — Неужели я составляю исключение или это каждый человек с рождения находится уже на каком-то пути, который неизбежно должен привести его к указанным судьбой местам?.. Неизбежность… А, например, Емел… Этот человек не утруждает себя думами о завтрашнем дне. Просто доверился судьбе и позволяет бросать себя в любом направлении, как лист на ветру. С каким спокойным безразличием относится он ко всем выдвигаемым жизнью изменениям или противоречиям, он даже не задумывается над ними.

Вильчур сейчас вспомнил то, чему его научили еще в школьные годы и что он автоматически принял как догму: человек — кузнец своей судьбы… Что за абсурд! Вероятно, в каких-то незначительных делах судьба предоставляет человеку свободу для решения, но свобода эта всегда обусловлена бесчисленным количеством психологических факторов, сформированных жизнью или продиктованных чужой волей.

— Неизбежность…

Сколько же в этом слове заключено трагедий и одновременно покоя.

Дорога поворачивала влево, и за поворотом начинались первые домики городка.

— До свидания, панна Люция, — сказал Вильчур. — Не забудьте, пожалуйста, завтра, прежде чем пойти на мельницу, зайти на почту и узнать, не пришла ли посылка с висмутом.

Он поцеловал ей руку и быстро повернул к дому, точно боялся, что Люция захочет снова вернуться к разговору. Подойдя к мельнице, он встретил Василя, который, видимо, поджидал его. Парень был грустный и озабоченный.

— Что, Василь, опять какие-то проблемы? — затронул его Вильчур, обрадованный тем, что может отвлечься от собственных мыслей.

— Ну, конечно, пан профессор. Как же я могу не иметь проблем с этой девушкой, — ответил Василь.

Вильчур не сразу понял.

— С какой девушкой?

— А с Донкой.

— Что, она отказалась от тебя?

— И отказалась, и нет.

— Как это так? — заинтересовался Вильчур.

— Ну, сказала, что я ей нравлюсь, но замуж за меня она не выйдет.

— Не выйдет? А почему? Может, она кому-нибудь уже пообещала руку?

Василь отрицательно покачал головой.

— Нет, не в этом дело. Она боится, что мой отец рассердится на нее и выгонит из дому.

— А за что он должен сердиться? — удивился Вильчур.

— Я тоже не думаю, что он рассердится, это она так решила. Ей кажется, что если отец взял ее к нам, то он никогда не согласится, чтобы она стала моей женой. Она считает, что ей даже думать об этом нельзя, потому что она бедная.

— Так вот я тебе советую спросить отца. Я не думаю, чтобы Прокоп не принял ее.

Василь почесал затылок.

— Как раз это она мне запретила. Говорит, что отец рассердится на нее за то, что она меня окрутила.

— А ты что, мальчишка, который сам не знает, чего он хочет? — возмутился Вильчур.

— Конечно, нет, — ответил Василь. — Я уже взрослый и знаю то, что жить без нее мне не хочется.

Вильчур положил ему руку на плечо.

— Значит, говорю тебе, не обращай внимания на ее запреты и поговори открыто с отцом.

— Я и поговорил бы, но обещал ей, что и слова не пикну. А сейчас сам не знаю, что делать. Единственная моя надежда — это вы, пан профессор.

— Ну, хорошо, парень, — согласился Вильчур. — Я поговорю с Прокопом и не сомневаюсь, что у тебя не будет осложнений.

— Я уже и не знаю, как мне вас благодарить.

— Меня не за что благодарить. Это естественно, когда один человек другому помогает, чем только может. Я поговорю с Прокопом, а тебя поздравляю с выбором: красивая и добрая девушка, а что она бедная, так это неважно.

Василь расстался с ним обрадованный и успокоенный.

До обещанного ходатайства Вильчура, однако, не дошло. А случилось так потому, что все пошло своим путем.

После ужина, перед тем как пойти спать, Прокоп Мельник вспомнил, что оставил свою палку возле мостика. Она не представляла никакой ценности — обычный крепкий дубок, каких в вицкунском лесу можно было вырезать сотню, но Прокоп привык к ней, пользуясь ею долгие годы, и не хотел ее потерять. К мостику он шел по прямой тропинке, и палку, конечно, нашел. Возвращался берегом пруда. Ночь была теплая, лунная, и на скамейке под кустом черемухи он увидел две фигуры, прижавшиеся друг к другу. Прокоп сразу узнал их.

Это были Василь с Донкой. Прокоп задержался на минуту, но потом ускорил шаги.

— Что вы тут делаете? — грозно спросил он.

Молодые отскочили друг от друга. Они были так заняты собой, что не заметили приближавшегося Прокопа.

Старый мельник гневно и сурово с минуту присматривался к ним, сжимая в руке палку и, наконец, крикнул:

— Донка! Марш домой!

Когда девушка с опущенной головой медленно уходила, он еще бросил ей вслед:

— Вот глупая!

Василь стоял сконфуженный, пощипывая листочки черемухи.

Он знал, что с отцом шутки плохи, и был готов к самому худшему. Действительно, Прокоп тяжело дышал, а его взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Я, в общем, ничего… — произнес, наконец, Василь.

Отец крикнул на него:

— Молчи, чертово семя! Сейчас я тебя проучу!

— Отец… — Василь снова попытался защищаться, но тут же умолк, потому что Прокоп занес палку над его головой.

— Признавайся сейчас же, ты обидел ее?

Только говори правду, не то убью!

Василь с возмущением ударил себя в грудь.

— Я бы ее обидел?.. Да я бы скорее умер.

В его голосе мельник услышал нотки искренности, но палки еще не опустил.

— Поклянись! — приказал отец.

— Клянусь!

Прокоп перевел дыхание и с облегчением произнес:

— Вот, чертово семя!

Он вытер вспотевший лоб и тяжело опустился на скамейку.

— Вы на меня сразу с палкой, не даете ничего объяснить…

— Не может быть никаких объяснений! Как тебе не стыдно! Под собственной крышей такие дела! Опозорить хочешь меня, чтобы люди пальцами тыкали и открыто говорили, что я взял к себе сироту для потехи сыну… Тьфу! Чертово семя! И это в моем доме, на старости лет! Такого позора от тебя дождался! Но послушай меня: если только ты ее обидишь — убью, как собаку, убью! Ты знаешь, что я слов на ветер не бросаю.

Василь вдруг взбунтовался.

— Что вы мне угрожаете? А я вам говорю, что без нее мне не жить. Не могу и не хочу. Вот и все дела! Такие дела!

Прокоп вскочил и изо всех сил ударил палкой по скамейке.

— Так ты не знаешь, чертово семя, как по-христиански поступить? Жить без нее он не может? Так женись на ней! Женись, дурень, а не романы крути мне тут по кустам!

С минуту Василь стоял остолбеневший: не мог поверить собственным ушам. И вдруг понял, подпрыгнул, схватил отца за руку и стал ее целовать. Прокоп не сориентировался, вырвал у него руку и крикнул:

— Ну, что ты опять?..

— Спасибо, отец… Мне ничего больше не надо… Только я думал… мы думали… что вы не согласитесь…

— Что ты, дурень, говоришь? На что я не соглашусь?

— А на мою женитьбу с Донкой.

Старик посмотрел на него недоверчиво.

— Ой, что-то крутишь ты, кажется мне.

— Что я могу крутить? Что вы говорите? Давно она мне по сердцу пришлась и я ей тоже. Я даже хотел спросить, разрешите ли вы пожениться нам…

— Так почему не спросил? — прервал его Прокоп.

— Потому что Донка…

— Что Донка?

— Донка не позволяла. Она боится, что вы на нее сильно разозлитесь.

— Вот глупости какие-то. Почему я должен разозлиться?

— Ну, вы можете подумать, что она ради богатства хочет выйти за меня замуж. Она говорит, что вы из ласки ее в дом взяли, а она такой неблагодарностью ответила, что сына окрутила.

Прокоп нетерпеливо махнул рукой.

— Ну, одурела совсем.

Он крякнул и поднялся со скамейки. Задумчиво огляделся вокруг и, не сказав ни слова, направился в сторону дома. Удаляясь, повернулся и приказал:

— Чтобы завтра Романюки те четыре мешка вернули: мне мешки не бесплатно достаются.

— Хорошо, — сказал Василь, — если не вернут, муки не выдам.

Когда шаги отца затихли, он опустился на скамейку и задумался. Все произошло так неожиданно и так невероятно удачно. Прошло, однако, несколько минут, прежде чем он смог осознать случившееся. И только тогда он начал смеяться и изо всей силы хлопать себя по коленям.

Когда спустя полчаса, осторожно ступая, он приближался к дому, в комнатах уже было темно. Видимо, отец сразу пошел спать и с Донкой уже не разговаривал. Бедная девушка, она, наверное, и глаз не может сомкнуть, ожидая на следующий день самое худшее для себя.

Долго соображал Василь, как вызвать Донку, однако ничего не придумал. Легче всего было постучать в окно, но тогда всех разбудишь.