Спустя неделю, неустанно подогреваемый ее разговорами, в один из дней он; наконец, объявил:

— Я решил: еду в Радолишки. Но до моего отъезда мы должны завершить сбор материала для первого тома, а упорядочите его вы уже после моего отъезда.

Она очень обрадовалась этому его решению и с удвоенным усердием принялась за работу. Однако стало очевидно, что работа продлится не менее чем месяц. Это вселяло в Люцию опасение, что профессор тем временем может изменить свое решение.

И это действительно случилось, но в направлении, совершенно непредвиденном.

Однажды, когда Люция, как всегда, пришла после обеда, она увидела в кабинете профессора небывалый беспорядок. Все ящики стола были открыты, на софе громоздились кипы книг, на подоконниках стояли открытые хирургические кассеты.

— Что случилось? — взволнованно спросила она.

Возбужденный, с чувством радости на лице, даже забыв поздороваться с ней, Вильчур объявил торжественным тоном:

— Панна Люция, я нашел. Я нашел для себя выход и сейчас знаю, что делать и зачем я живу. Я покидаю Варшаву навсегда. Да, панна Люция. Я был просто ненормальным или одурманенным, что не понял этого раньше. Да, я возвращаюсь к ним и уже навсегда. Здесь меня убедили в том, что я непригодный, но там, там, я знаю, я буду нужен. Там я докажу себе и другим, что я еще не совсем непригодная рухлядь, что я еще могу работать долгие-долгие годы на благо людей, только не этих жестоких людей жестокого города. Только там я был таким счастливым, именно там. Теперь вы видите, что такое город: он затирает, одурманивает. Среди этих улиц, этого гама, суеты, страстей человек забывает о том, кто он, забывает о своем назначении и желаниях. Я попал в этот водоворот и как безумный крутился в нем, не умея понять, что не здесь мое место, что все меня тянет туда, к тем людям!

Взволнованный, он ходил по кабинету, продолжая говорить:

— Я уже все распланировал: продам вещи, мебель, библиотеку и получу таким образом сумму, которая позволит мне хоть как-то оборудовать для себя маленькую лабораторию на мельнице, домашнюю аптечку и тому подобные вещи. Вы не представляете себе, как я счастлив. Там во всей округе только один врач, который к тому же горе мыкает и не может бесплатно лечить бедняков. Кроме всего прочего, он не хирург. Вспомнят они давние времена, времена моего знахарства, только сейчас это будет совсем иначе. В моем распоряжении будут дезинфицирующие средства и первоклассные инструменты. О-го-го, много там найдется для меня работы. Уже сейчас я вспомнил, что у дочери лесника опухоль в области печени, понимаете? Я, конечно, не мог ей помочь, не располагая специальными инструментами, но сейчас попробую. Правда, прошло три года, но, может быть, она еще жива.

Люция стояла неподвижно, не сводя с него тревожного взгляда. Он что-то говорил дальше, но она уже не слышала, полностью поглощенная одной мыслью о том, что он уезжает навсегда, что она не сможет ежедневно видеть его, помогать ему, заботиться о его делах, о его здоровье. Ее охватывало чувство горечи от осознания того, что он принял решение об отъезде, не подумав даже, каким ударом это будет для нее. Ему даже не пришло в голову, что она будет страдать. Не подумал о ней, не принял ее в расчет. Вот и сейчас, казалось, не видит ее. Измеряя быстрыми шагами комнату вдоль и поперек, он говорил:

— Я совершил чудовищную ошибку, что вообще оттуда уехал. Ну зачем, зачем, если мне было там так хорошо? Там мое место, там отдохну от этого города, там найду уважение и привязанность. Вот так. В этом заключается счастье, а если не счастье, то во всяком случае чувство удовлетворения, чувство пригодности и нужности. А это почти то же самое.

Он говорил о них, говорил о себе, только ни словом не обмолвился о ней. Люция, однако, не относила себя к числу тех женщин, которые легко сдаются. Где-то в подсознании родилось неожиданное решение. Уже в следующую минуту мысль выразилась в конкретных словах:

— Я поеду с вами, пан профессор. В первое мгновение он не понял.

— Что вы сказали? Повторила громче:

— Я поеду вместе с вами.

— О, это замечательно, — обрадовался он. — Но мне бы хотелось, чтобы вы приехали навестить меня, когда я уже там устроюсь, все организую. Я вам покажу там все. Вы увидите, как там красиво и как там хорошо…

— Нет, профессор, — прервала она, — я хочу поехать с вами, поехать и остаться там с вами.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Что это за шутки?

— Это вовсе не шутки. Я еду с вами.

— Что за нелепая мысль!

— Почему нелепая?!

— Ну потому что куда вам в таком возрасте в глухую провинцию? Нет, об этом даже не может быть и речи.

— Но я все-таки поеду, — настойчиво заявила она.

Вильчур остановился возле нее.

— А нельзя ли узнать зачем? Почему вы должны туда ехать?

— Я буду помогать вам.

— Но мне не нужна никакая помощь.

— Вы говорите неправду. В каждой операции нужна помощь.

Вильчур возмутился:

— Для этого не нужна помощь врача, достаточно сельского мужика или бабы.

— Вот уж не верю, чтобы кто-то незнакомый с медициной мог пригодиться больше, чем дипломированный врач. А кроме того, вы сами говорили, что там будет большой наплыв больных, что вам приходилось часто поручать перевязки кому-то неопытному. Я знаю, что пригожусь вам, и женская забота вам тоже не помешает. Почему бы мне не поехать? Да и с Варшавой меня тоже ничего не связывает, ничто меня здесь не удерживает.

Вильчур рассердился.

— Это очень плохо, потому что вас должно здесь удерживать. Здесь есть для вас широкое поле деятельности, здесь вы сделаете карьеру, найдете себе подходящего мужа. И вообще нет смысла даже говорить об этом, потому что от меня зависит, возьму я вас или нет, а я вам заранее заявляю, что не возьму. Моя совесть ни минуты не была бы спокойной, и я считал бы себя последним негодяем, если бы закрыл перед вами мир где-то на далекой окраине. Я старый, и мне ничего уже не нужно. Мне достаточно того, что могу служить другим людям. А вы молоды, у вас вся жизнь впереди, и вы еще имеете право на личное счастье.

Люция покачала головой.

— Прекрасно. Но вы, пан профессор, не принимаете во внимание того, что мое личное счастье заключается в том, чтобы как раз помогать вам.

— Это вздор. Спустя несколько месяцев или год все это выветрится у вас из головы, и только тогда вы почувствуете, как вы несчастны, как вам скучно, как вы разочарованы, а я должен буду переживать с полным чувством собственной вины. Я плохо сказал: не буду должен, а не буду потому, что не возьму вас, и вопрос исчерпан. Если вы хотите оказать мне услугу, помогите, пожалуйста, избавиться от этого магазина. Здесь будет много работы, а я уже горю нетерпением поскорее уехать.

Категоричность профессора была столь убедительной, что Люция больше не возвращалась к этой теме. Полемизировать с Вильчуром было бы совершенно безнадежным делом. Несмотря на это, она не старалась затянуть подготовку к его отъезду. Она усердно занялась поиском покупателей и распродажей. Одновременно она помогала профессору закупать все необходимое.

В результате все сборы приближались к концу. Отъезд был намечен на 14 апреля. Накануне вечером Вильчур попрощался с Люцией. Его поезд отправлялся в семь часов утра, и ему не хотелось поднимать ее так рано, чтобы проводить его на вокзал.

— Когда как-нибудь там все устроится, — сказал он, — я приглашу вас. Мне будет очень приятно, если вы приедете туда на несколько дней или даже чтобы провести весь отпуск.

Люция простилась с ним очень сердечно. Приятно удивленный, он подумал, что она даже не настаивала на своем желании проводить его на вокзал. Была веселой, а возможно, делала вид, чтобы не огорчать его.

— Какое у нее доброе сердце, — думал Вильчур, когда они расстались. — Она замечательная девушка.

И вдруг он пожалел о том, что так категорически отверг ее жертвенную готовность сопровождать его в провинцию. Однако тотчас же обуздал себя:

— Нет, это должна быть новая жизнь, новая фаза. Это не для меня, это для других.

В шесть часов утра следующего дня он вместе с Юзефом был уже на вокзале с несколькими сундуками, которые нужно было сдать в багаж. Прохаживаясь по перрону перед отправлением поезда, он все время посматривал на часы. Правда, он сам просил, сам настаивал, чтобы Люция не приходила, однако почувствовал душевную горечь оттого, что ее не было. На какое-то время им овладела глубокая печаль, граничащая с разочарованием.

Объявили посадку. Он попрощался с Юзефом и вошел в свое купе. Через открытое окно ворвался яркий солнечный луч. Вильчур облокотился на окно и с грустью смотрел на пустой перрон. В назначенный час поезд отправился. Вильчур стоял у окна и смотрел на удаляющуюся Варшаву, на этот кошмарный город, который сломил его и выплюнул из своего чрева как что-то уже ненужное, выжатое, непригодное.

— Пусть простит их Господь, пусть простит их Господь, — повторяли его уста, но в сердце слова эти не находили ни малейшего отклика. Сердце свела болезненная судорога, в нем запеклась обида и жалость.

И это страшное чувство одиночества. Он знал, что по приезде на место это чувство покинет его, но сейчас ему было очень тяжело.

Колеса уже стучали на последних стрелках, последние домики города отдалялись с удвоенной скоростью. Последние дымы фабричных труб чудовища рассеивались за горизонтом.

За спиной послышался звук открываемой двери купе.

Профессор повернулся.

Перед ним стояла Люция с несессером в руке.


Глава 7

Доктор Ян Кольский, придя утром в клинику, нашел на своем столе письмо, подписанное рукой Люции. Он сразу узнал ее почерк и с явным интересом открывал туго набитый конверт. Там лежало несколько банкнот и два листа бумаги.