– Нет. Это всего-навсего чистая правда, – ответил граф.

Его друг покачал головой:

– Если вы не станете следить за собой, Рейк то потеряете репутацию самого развратного мужчины в городе.

– Это будет катастрофой, – с сарказмом отозвался граф, и его приятель рассмеялся.

– Я сделаю вам персональный отчет о том, что представляют собой эти муслиновые барышни с другой стороны пролива, – пообещал он.

– Я даю вам право действовать от моего имени, – ответил граф, и его друг снова рассмеялся.

Светила луна, и ночь была такой теплой и приятной, что граф отослал ожидавший его закрытый экипаж и пошел от Карлтон-Хаус вверх по Сент-Джеймс-стрит по направлению к Беркли-сквер.

Он был настолько поглощен своими мыслями, что несколько раз женщины, в другой раз непременно попытавшиеся привлечь его внимание, отступали, как будто бы понимая, что не существуют для него.

Прогулка после ужина в Карлтон-Хаус доставила ему удовольствие, и только когда он дошел до двери своего дома, то подумал, не делает ли ошибки, вернувшись так рано.

Все, что он собирался обдумать, он уже обдумал и теперь почувствовал, что эти мысли для него слишком тяжелы, и вряд ли ему удастся заснуть или даже задремать.

С тех пор как он расстался с Цирцеей, перед ним стояли две задачи: первая – как отменить приглашение на ужин, которое он ей сделал, и вторая, гораздо более важная, – как вырвать Офелию из ее когтей.

Он попытался вспомнить, знает ли кого-нибудь из родственников Лангстоунов.

Джордж Лангстоун не принадлежал к особо знатному роду и попал в высшее общество толы потому, что был богатым человеком и спортсменом.

Понятно, что во времена, когда общественный кодекс был более строгим, Джордж Лангстоун, уроженец Севера, не был бы принят в свете. Но принц Уэльский расширил круг тех, кто входил в высшее общество за счет очень странных и иногда пользующихся дурной репутацией лиц, которых сам называл своими друзьями.

Неудивительно поэтому, что король и королева неодобрительно смотрели на тех, кто посещал Карлтон-Хаус, но тем не менее были вынуждены включать в свои списки приглашенных почти всех его любимцев.

– Должен же быть кто-нибудь, кто может мне помочь! – раздраженно повторял граф.

Смешно думать, что он, закоренелый холостяк, мужчина, никогда, если только возможно было этого избежать, не заговаривавший с юными девицами, запутался в делах одной из них таким образом, что найти способ распутать этот узел, казалось, совершенно невозможным.

Возможность просто отойти в сторону, предоставив событиям идти своим чередом, была, конечно, одним из решений. Какое ему дело, если Офелию, которую он видел всего два раза в жизни, избивает ее мачеха. И если то же самое происходит с собакой, которая когда-то принадлежала ему, то в конце концов, у него полно других собак.

Однако он знал, что, как бы дурно ни вел себя в жизни до сих пор и как бы плохо о нем ни говорили и думали, он никогда намеренно не нанес вред никому из беспомощных, уязвимых и беззащитных.

Женщины, которых он любил и оставлял в слезах, – все они были светскими дамами и полностью отдавали себе отчет в риске, на который шли, позволяя ему стать их любовником. Он знал, что иногда обращался с ними резко, и случались такие инциденты, которые он предпочел бы не вспоминать, но никогда – и это было правдой – ни разу не случилось, чтобы он стоял и смотрел, как плохо обращаются с ребенком. И конечно, он не собирался отступать и теперь.

Он поднял руку к полированной рукоятке молотка.

Ему открыл ночной лакей, он вошел, вручил другому лакею шляпу и вечерний плащ и собирался пройти в библиотеку, когда дворецкий, служивший у него уже много лет, вошел в холл и объявил:

– Прошу прощения, милорд, но вас хочет видеть молодая женщина.

– Молодая женщина! – воскликнул граф.

На мгновение у него мелькнула мысль, что это может быть Офелия, хотя он и знал, что это исключено.

– Это служанка, милорд, – объяснил дворецкий. – Она просила вам сказать, что она дочь Джема Буллита и что очень важно, чтобы она поговорила с вашей светлостью.

Граф вспомнил, конечно, что она была младшей горничной в доме отца Офелии.

– Я повидаюсь с ней, – сказал граф и направился в библиотеку.

Там на подносе его ожидала открытая бутылка шампанского, но он испытывал не жажду, а острое любопытство. Почему дочь Буллита пришла повидаться с ним в такой поздний час?

Ожидая ее, он подумал, что ее приход может означать еще одну проблему, нуждающуюся в разрешении, и, сжав губы, подумал, не хватит ли с него проблем.

Мог ли он вообразить неделю назад, что один короткий разговор до такой степени нарушит ход его упорядоченной жизни, что ему придется заменить своих управляющих. Более того, теперь он должен заниматься не интригами своих любовниц, но трудностями, напомнившими ему ту роль, которую он играл во время французской революции. Тогда его способность быстро принимать решения и умение носить разную одежду не только более доброго десятка раз спасли ему собственную жизнь, но позволили спасти также многих других людей. В последние несколько лет ему казалось, что то острое возбуждение, которое он при этом испытывал, ушло вместе с молодостью.

Но теперь это хорошо знакомое чувство снова вернулось; он всегда испытывал его перед тем, как что-то должно было произойти. Как будто бы поднимался занавес, и он понимал, что если окажется неспособным в совершенстве и без промаха сыграть свою роль, то это будет означать не отсутствие аплодисментов, но такие последствия, что он просто не осмеливался подобрать для них название.

Дверь библиотеки открылась.

– Эмили Буллит, милорд, – возвестил дворецкий.

Эмили вошла в комнату и сделала книксен.

Было видно, что она очень нервничает, но графу она очень понравилась. Это была типичная деревенская девушка крепкого сложения, круглолицая, с щеками, как яблочки, и честными, немного робкими глазами. Она была одета в черное платье, на плечи была наброшена шерстяная шаль, а на голове – маленькая соломенная шляпка с ленточками, завязанными под подбородком.

Так выглядели все приличные служанки, когда старались одеться получше. Он их видел в детстве, когда по воскресеньям они шли из замка в деревню на церковную службу.

Эмили стояла в дверях библиотеки, и граф заметил в ее взгляде выражение мольбы.

– Вы дочь Джема Буллита?

– Да, милорд.

– Почему вы пришли ко мне?

– Меня послала мисс Офелия, милорд. Я не хотела вас беспокоить, но она велела.

– Почему? – спросил граф.

– Ее светлость сегодня выгнала меня из дома, не дав мне ни денег, ни рекомендаций. У меня нет денег, милорд. Ни пенни.

Ее голос задрожал, и граф увидел, что она сейчас расплачется.

– Вы не могли бы подойти немного поближе, – сказал он спокойно, – и рассказать мне, что же, собственно, произошло. Почему ее светлость выставила вас за дверь?

– Да потому, что я принесла мисс Офелии и собачке кое-что поесть, милорд. Я знала, что не следовало так делать, потому что не велели. Но они же голодали, милорд, и я никак не могла что-нибудь принести раньше, потому что за мной все время следили.

Граф ничего не сказал, и Эмили, решив, что он ничего не понимает, продолжала:

– Мисс Офелию наказывают, милорд. Сегодня это было что-то страшное. Сдается мне, что ее светлость убила ее.

– Убила?! – воскликнул граф.

– Да, милорд. Она была без сознания, когда я выбежала из комнаты. А потом, когда я вернулась, она заговорила со мной и сказала, чтобы я к вам пошла.

– Вы хотите сказать, – начал граф, стараясь следить за своим голосом, – что ее светлость сегодня избила мисс Офелию?

– Да, милорд. И меня заставила смотреть, потому что я принесла мисс Офелии кое-что поесть.

– Так что же случилось? Расскажите, – попросил граф.

Ему было трудно сдерживать гнев в голосе, но он понимал, что испугает Эмили еще больше, чем она и без того напутана, и поэтому старался говорить очень спокойно.

– Ну, я принесла мисс Офелии немного сыра и цыпленка, милорд. И объедки для собаки.

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Я знала, что мне попадет, если меня поймают, но думала, что ничего не будет, потому что нам сказали, что ее светлость легла отдохнуть и француженка, которая все ей рассказывает, у нее.

– Продолжайте, – сказал граф.

– Ну, так вот. Мисс Офелия поела, что я ей принесла, собачка подобрала то, что было для нее, и вдруг заходит ее светлость. Ой, милорд, как это было ужасно!

Теперь Эмили плакала. Она вытащила платок из рукава и вытерла им глаза. Граф подождал и попросил:

– Я хочу, чтобы вы мне рассказали все, что случилось. Может быть, я смогу чем-то помочь?

– Да нет, уже поздно, – сказала Эмили, рыдая. – Мисс Офелия, наверное, умрет. А может быть, ее уж и нет в живых. У нее вся спина была в крови, так что я даже смотреть на это не могла, милорд.

– А ее светлость собаку тоже била? – спросил граф.

– Она стегала ее, милорд, пока та не стала визжать и кричать, почти как ребенок. А мисс Офелия все время повторяла: бейте меня, а не Пирата, он же ничего не понимает.

Эмили говорила бессвязно, но граф ясно представил, что случилось. Он решительно не мог понять, почему все это могло произойти после того, как навестил ее мачеху после обеда.

– Как вы думаете, – спросил он после минуты молчания, во время которого слышались лишь рыдания Эмили, – как вы думаете, почему сегодня ее светлость так избила мисс Офелию? И почему она пришла к ней в комнату и застала вас там?

Он подумал, что это главный вопрос, на который нужно найти ответ. Почему? Ради чего Цирцея решила избить свою падчерицу, еще даже не зная, что Офелия пожаловалась на наказание голодом.

– Потому что ее светлость это любит, милорд, – ответила Эмили. – Все оттого, что они с этой француженкой вытворяют в том дурном месте, куда они ходят.