И он знал, если речь идет об Офелии, то должен действовать быстро.

– Вы всерьез утверждаете, – сказал он, – что если бы я посетил сегодня вашу мачеху, как ей того, по-видимому, все еще хочется, то вас и Пирата не станут наказывать сегодня вечером?

– Может быть, и так... Только... если вы доставите ей... удовольствие... – сказала Офелия.

Граф понимал, что может означать это слово, и снова подумал, что из всех необыкновенных предложений, услышанных за всю свою жизнь, – а их было немало – никогда столь молодая и красивая девушка, как Офелия, не умоляла его заняться любовью с другой женщиной.

Однако, подумав об этом, он понял, что немыслимо даже дотронуться до Цирцеи, не говоря о каких-то любовных делах. Все в нем восставало против женщины, способной быть зверски жестокой, во-первых, с таким хрупким существом, как Офелия, а во-вторых, с животным.

– Пожалуйста, – повторила Офелия.

Граф вдруг почувствовал, что собака у него на коленях как бы присоединяется к этой просьбе. Он принял решение.

– Я зайду к вашей мачехе сегодня после обеда при одном условии.

– При каком? – спросила Офелия.

– Мы встретимся с вами здесь завтра утром, в то же самое время.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и сказала:

– Я... я предпочла бы не видеть вас больше. Все случилось из-за того, что я с вами поговорила.

– Но именно потому, что это случилось, – сказал граф твердо, – я настаиваю на том, чтобы увидеть вас здесь завтра. Это мои условия, Офелия. Если вы отказываетесь, я считаю себя свободным сегодня днем.

Он видел, что почти что груб в своей настойчивости, но в то же время, вспоминая, как боялся, что никогда не сможет ее увидеть, понимал, что это единственный способ узнать, что же произошло после его посещения.

Теперь он чувствовал ответственность и за Офелию, и за Пирата. На первый взгляд он действительно послужил причиной их страданий.

Точно так же, как он пришел в бешенство, узнав, как жили его престарелые пенсионеры, так и сейчас его охватила ярость, перешедшая в холодный, рассчитанный гнев на Цирцею за то, что она вела себя таким возмутительным образом. Судьба Офелии неожиданно превратилась в его крестовый поход, который он решил выиграть любой ценой.

Вместе с тем он уже знал, что не станет выполнять все то, чего она от него хотела. Хотя каким другим образом успокоить Цирцею – это был особый вопрос.

– Хорошо... Я встречусь с вами здесь, как вы меня об этом просите, – сказала Офелия со вздохом.

– Вы обещаете? – продолжал настаивать граф.

– Обещаю...

– Позвольте мне сказать, чтобы быть уверенным, что вы не нарушите слово, я принесу сюда чего-нибудь поесть.

– И для Пирата?

– И для Пирата, – подтвердил он.

Он вдруг подумал, что она выглядит такой слабой, что, может быть, не доживет до завтра.

– Неужели никто в доме не даст вам чего-нибудь поесть сегодня?

– Им всем запретили, – сказала Офелия. – Но мне кажется, что Пирату иногда удается стянуть что-нибудь со стола, если ему повезет.

– Я вернусь домой и привезу вам чего-нибудь, – предложил граф.

Офелия покачала головой.

– Мне нужно возвращаться. Горничная моей мачехи заметит, если меня не будет слишком долго. Она шпионит за мной. Это она сказала мачехе, что я разговаривала с вами в гостиной.

«Это невыносимо», – подумал граф.

Однако он знал, что у таких женщин, как Цирцея, всегда есть горничная, которой они доверяют и которая шпионит для них. По-французски это называется complice d'amour – наперсница, но ему пришли на ум более резкие и оскорбительные выражения.

Офелия встала:

– Вы должны продолжать вашу прогулку верхом. – Она посмотрела туда, где Гром мирно пощипывал траву. – Какая великолепная лошадь, – сказала она, затаив дыхание.

– Вы любите лошадей? – спросил граф.

– Мы с мамой часто ездили верхом, когда она была жива. Мы были очень счастливы.

В ее голосе прозвучала грусть, словно все ее счастье было в прошлом и она никогда не будет счастлива вновь.

Графу захотелось посадить ее на одну из своих лошадей и помчаться с ней галопом через весь парк в свой замок.

Но тут же он подумал, что ему надо весьма искусно спасать ее от страданий, причиняемых мачехой, сделать все таким образом, чтобы не пострадала репутация молодой девушки.

По сути, Офелия была права, говоря, что ему следует продолжать свою прогулку, а ей вернуться домой. Время шло быстро. Скоро в парке появятся другие всадники, а граф знал, что все они слишком интересуются им, чтобы тут же не пошли сплетни о любом, кого застанут за разговором.

Он улыбнулся ей, как ребенку, которого нужно подбодрить, и сел на Грома.

Когда он сверху посмотрел на Офелию, она показалась ему маленькой девочкой, почти ребенком.

«Как она может выносить жизнь в таком мире, в котором живет?» – подумал граф.

Она повернула к нему лицо, и глаза ее были красноречивее слов:

– Вы... будете следить за тем, что говорите?

– Вы можете верить мне, – ответил граф. – Доверьтесь мне, Офелия, я постараюсь не оставить вас в беде.

– Я доверяю вам, – ответила она.

Эти слова были произнесены так тихо, что он едва расслышал. Затем она повернулась и пошла назад тем же путем, каким они пришли. Пират следовал за ней.

Граф несколько секунд смотрел ей вслед и пустил лошадь в галоп. Один и тот же вопрос вертелся в его голове:

«Черт возьми, что я могу для нее сделать? Что же я могу сделать?»


Цирцея Лангстоун вышла из экипажа и вошла в дом, Мари следовала за ней.

В токе с зелеными страусовыми перьями и длинной мантилье из зеленой тафты, накинутой поверх зеленого платья, она выглядела очень эффектно.

Выражение ее лица было мрачным, и она даже не взглянула в сторону склонившихся в поклоне лакеев и дворецкого, шагнувшего ей навстречу, намереваясь что-то сказать.

Она уже поднималась по лестнице, когда услышала слова Бетсона.

– К вам приехал граф Рочестер, миледи.

Леди Лангстоун повернула голову, словно сомневаясь, что правильно расслышала.

– Что? – спросила она.

– Граф Рочестер ожидает вашу светлость в гостиной.

На какой-то момент Цирцея застыла в неподвижности, затем, не говоря ни слова, быстро пошла вверх по лестнице; Мари продолжала следовать за ней.

Как только дверь спальни закрылась за ними, она сказала:

– Значит, он пришел. Зенобия была права.

– Я же говорила вам, миледи, я же говорила вам, – сказала Мари. – Ей можно верить. Она никогда не ошибается. Я уже говорила вам раньше, что это действует, это всегда действует.

Как всегда, когда они не хотели, чтобы их кто-нибудь услышал, Мари говорила со своей хозяйкой по-французски.

Однако Цирцея продолжала по-английски:

– Значит, он пришел. И теперь, Мари, я должна его задержать. На этот раз он не ускользнет от меня.

– Верьте Зенобии, миледи!

– Я верю, я верю! – воскликнула Цирцея.

С этими словами она сняла мантилью и ток и осмотрела себя в зеркале, чтобы решить, нужно ли переодеться. Но нетерпение переполняло ее, а зеленое платье было одним из самых последних приобретений. Оно сидело на ней именно так, как требовалось, создавая впечатление, что под ним она совершенно обнажена, тем более что так оно и было. Однако, в отличие от многих других женщин, в ней отсутствовала вызывающая наглость. Для этого она была слишком умна. Ее платье больше намекало, чем открывало, и ее гибкое кошачье тело довершало эффект.

Сосредоточившись и сознавая свою силу, которой ни один мужчина не мог противостоять, она медленно шла по коридору в сторону гостиной.

Когда лакей открыл дверь, она глубоко вздохнула.

Граф стоял у окна и смотрел в сторону парка. Он думал о необычном разговоре с Офелией утром, с трудом заставляя себя верить тому, что она сказала, и одновременно прекрасно понимая, что это правда.

Он думал о всевозможных способах выпутаться из положения, в которое она его поставила, не нарочно, но столь драматически, и понимал, что единственно возможное – это нанести визит Цирцее Лангстоун.

Однако он не был настолько наивен, чтобы не разработать некий план, прежде чем появиться в доме Джорджа Лангстоуна.

Когда дверь открылась и он увидел перед собой Цирцею, то с большим волнением подумал, а сработает ли этот план?

– Какой восхитительный сюрприз, милорд!

Цирцея Лангстоун говорила мягким, шелковым голосом, прекрасно сочетавшимся с ее движениями тела. При ее приближении он еще раз подумал о сходстве ее со змеей.

Она протянула руку, он склонился над ней, но не поцеловал, хотя был почти уверен, что именно этого она ждет от него.

– Садитесь, милорд, – сказала она с улыбкой. – Надеюсь, сегодня ваши лошади не так нетерпеливы, как в прошлый раз, когда вы здесь появились...

– Я рассчитывал, что вы доставите мне удовольствие прокатить вас по парку.

Граф подумал, что против этого предложения она не сможет устоять: их увидят ее друзья и немедленно решат, что он попался в ее сети.

Однако он недооценил своего противника.

Цирцея улыбнулась, словно догадавшись, что у него на уме, и почувствовав, что таким образом он уходит от главной проблемы.

– Я только что вернулась с прогулки. Честно говоря, я предпочла бы остаться и побеседовать с вами.

– Тогда у меня есть другое предложение.

– Какое?

– Мы могли бы поужинать завтра вечером.

Цирцея приподняла брови.

Очевидно, что такого приглашения она не ожидала.

– У вас собираются гости? – спросила она – Или мы будем одни?

– Все полностью зависит от вашей светлости, – ответил граф. – Я хотел бы, чтобы вы увидели мой дом.

Он сказал это таким тоном, что его слова приобрели особое значение.

И тут Цирцее впервые пришло в голову, что причина, по которой он отказался от ее любви в день первого посещения, заключалась в том, что он не мог обманывать мужчину в его собственном доме. Ни один из ее любовников не проявлял такой деликатности, и поэтому раньше она не задумалась, что, возможно, граф считает такое поведение проявлением хорошего тона, или, по его мнению, в собственном доме...