— Я доказала, что хотела. А теперь я должна нести ответственность за то зло, которое я причинила. Мое место не в Долине — во всяком случае, если я хочу там только прятаться. Я лишь привлекла ненужное внимание. Теперь я это понимаю. Мы с Дэвисом партнеры. В сущности, мы можем жить где угодно и везде будем в безопасности. Мы как… черепахи. Но мы всегда будем слушать, что нам посоветуют яблони. — Она помолчала. — Не старайся меня понять. Я цитирую Хаш.

Люсиль улыбнулась:

— Отлично. Теперь тебя окружают преданные люди, готовые позаботиться о тебе. У тебя есть муж, который тебя любит. Я теперь в этом убеждена. Так что пришла пора мне двигаться дальше. Я нужна шерифу Макгиллену. И его дочери. — Ее голос зазвучал мягче. — Теперь у меня есть другая девочка, за которой надо присматривать.

— О, Люсиль! — Эдди обняла эту высокую мускулистую женщину. — Я хотела сказать, что считаю тебя сестрой.

— Значит, я сделала все, что могла. — Люсиль попятилась, откашлялась и втянула носом воздух, чтобы не расплакаться. — Мне нужно поговорить с полковником наедине.

Эдди кивнула и вышла. Люсиль протянула мне руку. Мы обменялись дружеским рукопожатием, и только потом она сказала то, что, вероятно, уже давно хотела сказать:

— Полковник, таким людям, как мы с вами, необходимо найти благородную цель и настоящую семью, иначе мы так и будем блуждать в темноте нашей жизни. Нам необходимо понять, где мы нужнее всего и кому мы нужнее всего. — Она многозначительно посмотрела на меня. — А потом нам понадобится сила духа, чтобы об этом сказать. Я сделала это. Вы тоже сможете.

— Сказать — это одно. Совсем другое — страшиться того, что услышишь в ответ. — Я еще раз пожал ей руку, и она ушла, чтобы навсегда вернуться в Долину.

* * *

Гуляя по городу в тот день, я думал о праве выбора и о потерянных шансах.

— Нет, спасибо, — поблагодарил я услужливых агентов секретной службы, предложивших следовать за мной, и вышел на улицу через калитку для охраны.

Я был высоким и бросался в глаза, но при этом оставался человеком из толпы — старые штаны цвета хаки, теплая рубашка, длинный серый непромокаемый плащ. Значок компании «Ферма Хаш» — красное яблочко со звездой — был приколот с обратной стороны воротника. Это было моим секретом. Я сунул руки в карманы плаща и, опустив голову, постарался уйти от прошлого, настоящего и будущего.

Мне кажется, я прошел чуть ли не весь город в тот яркий, холодный декабрьский день. Я шел в тени исторических зданий и Капитолия, смотрел на отражение своей хмурой физиономии в витринах магазинов, проходил через опасные перекрестки, впуская в себя холодный запах Потомака, текущего к океану.

Подняв наконец голову, я понял, что совершил полный круг, и остановился, удивленный. Белый дом выглядел как драгоценная камея за знаменитой оградой. Я смотрел на его знаменитую лужайку и знаменитую улицу с бетонными блоками и другими средствами безопасности, замаскированными под украшение. Здесь не шумели машины, тротуары не были привлекательными для пешеходов, потому что за ними следили камеры и агенты. У Ала была мрачная привычка рассказывать исторические анекдоты о Белом доме. В частности, он не раз вспоминал о том, что в 1900-х годах люди устраивали на лужайке пикники.

— Что нужно, чтобы вернуть мир в подобное блаженное состояние? — обычно спрашивал он.

— Машина времени, — всегда отвечал я.

Я никогда не говорил ему, что все эти баррикады, ограда, охрана мне тоже не нравятся. Я был солдатом — тупым, усердным, любящим охрану на баррикадах; американским самураем, не берущим пленных. Меня не должны были беспокоить эти символы защиты и внушаемый ими страх. Но мне все это было не по душе.

Я кивнул охране у ворот. Они кивнули в ответ и приготовились пропустить меня. Но я задержался на тротуаре, хмуро разглядывая толпу туристов, мельтешащих у высокой чугунной ограды. Они с любовью смотрели из-за решетки на символ нации.

— Нам следовало бы разбить побольше лужаек и посадить яблони в эти бетонные кадки, — буркнул я охране.

— Простите, полковник?

— Яблони надо было посадить. Типичный американский плод. Яблони встречают каждого радушно. Людям бы это понравилось.

Они обменялись осторожными взглядами.

— Все в порядке, сэр?

Нет, ничего не было в порядке!

Темное, неопределенное нечто, следившее за мной из темноты, наконец заявило о себе.

Волосы шевельнулись у меня на затылке за секунду до того, как я увидел его. Это был огромный рыхлый мужчина, фунтов в четыреста весом и на добрых шесть дюймов выше меня ростом. Настоящий бугай в мешковатых камуфляжных штанах и старой армейской куртке, которую он расставил кусками коричневой материи, так что она оказалась великовата даже для него. Темные грязные волосы лежали у него на плечах, черная густая щетина не улучшала впечатления. У него было гневное, страдальческое и одновременно смущенное выражение лица, а в глазах было нечто такое, что любой отвел бы взгляд.

«Возможно, это ветеран, — подумал я. — Не слишком стар, чтобы успеть повоевать во Вьетнаме. Но это могла быть и операция в Персидском заливе. А может, это обычный несчастный сумасшедший, воевавший только в своем воображении». Внезапно он принялся размахивать руками, распугав туристов, а потом запрокинул голову и крикнул, обращаясь к небу:

— Я сейчас взорву эту проклятую ограду! Я пройду по моей земле, зайду в мой дом и увижу президента!

У меня есть право! У меня есть власть! Я не хочу никому причинить вреда! Отойдите в сторону! Смотрите!

Мужчина распахнул куртку и повернулся к людям. Он был перепоясан пакетами, в которых могла оказаться мощная взрывчатка или безобидная глина.

Туристы закричали и бросились врассыпную.

— Держитесь от меня подальше! — крикнул мужчина охранникам. — У меня еще есть вот это!

Он потряс правой рукой. Огромный нож мясника выскользнул из грязного залатанного рукава. Он схватил его за рукоятку огромной ладонью размером с блюдце и погрозил агентам длинным лезвием. Его рука дрожала.

— Отойдите подальше, и я вас не раню! — приказал он охране и в упор посмотрел на меня. Его глаза наполнились слезами. — Отойди! — простонал он.

Я подумал, что бедный псих не угрожает нам. Он старался защитить нас от самого себя. Я кожей почувствовал его боль.

У меня за спиной охранники достали оружие и начали по рации просить помощь. Я знал, что должно произойти. Они прикажут ему бросить нож, а когда сумасшедший их не послушается, они прострелят ему колени. Если он слишком накачан наркотиками, или совсем не в себе, или просто слишком упрям, чтобы лечь на землю ради собственного спасения, они выстрелят снова и убьют его.

И я вдруг понял, что не могу этого допустить.

Я медленно пошел к нему. Охрана заволновалась.

— Полковник! Сэр! Вернитесь, сэр!

Я поднял руку, призывая их замолчать, и вступил на границу между светом и тьмой, в тень, поглотившую эту огромную отчаявшуюся душу.

— Что это ты делаешь, парень? — крикнул он. Его голос сорвался.

— Ты будешь говорить, а я послушаю.

Мужчина смотрел на меня целую минуту, потом устало махнул ножом и начал рассказывать мне свою историю. Сначала медленно, потом все быстрее. Слова лились из него потоком. Краем сознания я слышал вой сирен вдалеке, напряженные переговоры охранников у меня за спиной, шорох подошв, когда агенты в штатском и в форме рассредоточивались по улице неслышной походкой охотников. Я знал: стоит ему сделать хоть одно неверное движение, он умрет.

Нет, я ему не позволю.

В том, что он говорил, не было большого смысла. Он не выдвигал глубоких идей, не предлагал гениальных планов, не называл себя, не говорил, кто он, откуда и почему решился на публичное самоубийство. Я слышал в его словах только горе, удивление, горечь и страх. Он говорил о безликих вещах, которые живут в темноте вместе с ним, со мной, со всеми нами. Он был душой всех тех, кого я убил в сражениях, правых или неправых. Он был наемным убийцей из Чикаго. Он был отцом, которого я никогда не знал, братом, которого я мог иметь. Частью его был Дэви Тэкери, и частью его был я сам.

Этот сумасшедший был смертью и искуплением.

Наконец его голос сорвался, и он зарыдал.

— Откуда нам знать, что делать, парень? Я пришел сюда, чтобы спросить президента. Он знает. Он должен знать!

— Я могу сказать тебе, что ответит президент. Эти слова я услышал от него сам, когда потерялся. — Я сделал шаг к мужчине. — Давай поедем домой.

— Домой? — Его плечи поникли. Он вздохнул с облегчением. Рука, державшая нож, свободно упала вдоль тела. — Хорошо, парень.

Все оказалось очень просто.

Я положил руку ему на плечо, чтобы удержать его, пока я буду отбирать у него нож. Но в этот момент один из охранников сделал резкое движение, и голова сумасшедшего резко дернулась. Его глаза следили за движущимся человеком. Рука, державшая нож, судорожно сжалась.

— Ложись! — крикнул я, хватая его ниже пояса со взрывчаткой.

Он оступился и упал, я упал сверху. Нож вошел в меня с удивительной точностью. Я не был уверен, что он попал мне в грудь, пока не стал задыхаться и не понял, что кровь, заливающая его куртку, моя. Он поднял голову, увидел, что натворил, и простонал:

— Прости меня!

У меня перед глазами поплыли какие-то облака. Я положил руку ему на голову, защищая его.

— Хаш… — прошептал я.

— Хорошо, — прошептал он в ответ, решив, что я сказал: «Тише». Но он перестал сопротивляться. И я тоже.

Хаш.

Глава 19

Я сидела с Бэби в большом кресле-качалке на зад-ней веранде, обнимая ее, защищая от холодного вечернего воздуха. Я укрыла нас обеих теплым пледом с яблоками на кайме. Она уткнулась лбом мне в шею, и я укачивала ее, целовала темные волосы.

— Скажи мне еще раз, кто я такая, — тихонько попросила она.

— Ты Шестая Хаш Макгиллен и Вторая Хаш Макгиллен Тэкери, — прошептала я. — Поэтому ты особенная, а только это и важно.