— Разве мы не прошли уже тот момент, когда ты не могла мне доверить информацию о твоей семье и о тебе?

— Есть вещи, которые я никогда не буду обсуждать ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще.

Я положил руки ей на плечи:

— В какую игру ты играешь? Неужели ты не понимаешь, что Хейвуд Кенни ищет именно такую информацию о тебе и твоей семье? Неужели ты думаешь, что он ничего не раскопает?

— Ты говоришь, как Эдвина.

— Она предупреждала тебя? Хаш горько рассмеялась.

— Как она выразилась, ради моего же блага. «Скажите мне все. Признайтесь в ваших грехах, в ваших семейных тайнах. Ради вашего же блага». Бред!

— Эдвина была права.

Хаш посмотрела на меня, сделала большой, символический шаг назад и негромко сказала:

— Она очень многого не знает обо мне и моей семье, да и ты тоже. И я намерена оставить все так, как есть.

— Теперь понятно, какие у нас с тобой отношения.

Никаких.

Хаш снова вырвало, но она без моей помощи села в кабину грузовика и молчала всю дорогу до фермы.

Она не произнесла ни слова.

Как только мы с Якобеком вернулись, мне позвонила Эдвина.

— Как это называется?! Ваши родственники тайком фотографируют мою дочь и продают снимки желтой прессе! Так ваша семья заботится о благополучии моей дочери?

Мне нечего было возразить. Мне не удалось защитить Эдди. И моя семья с этим тоже не справилась.

— Простите меня, — пробормотала я. — Вы имеете полное право сердиться.

К счастью, Эдвина была настолько сбита с толку моими словами, что смогла только произнести:

— Что ж… Ладно.

И я повесила трубку.

Я сильно обидела Якобека и ненавидела себя за это. Но я ни под каким видом не могла сказать ему правду. Я и самато не могла заставить себя произнести это вслух. Все было так глубоко похоронено в моей душе, что я искренне верила — ничто и никто, даже Хейвуды Кении всего мира, вместе взятые, не сумеют до этого докопаться, если я сама не проговорюсь. Мне оставалось только верить, молчать и находить в себе силы нести свой крест, чему меня научили мои стойкие деревья, лежащие под ними галантные солдаты и сама Долина.

Но неведомые силы уже пришли в движение. Мое везение и в самом деле кончилось.

— Хаш, все в порядке! Прошу вас, не надо, пожалуйста! — умоляла меня Эдди, идя за мной в павильон.

— Мать, остановись! — приказал Дэвис.

Якобек стоял в стороне и, прищурившись, наблюдал за мной. Мэри Мэй, взвинченная, как готовая ужалить оса, мерила шагами посыпанный леском пол. Логан хлопал своим «стетсоном» по ладони и хмуро переглядывался с Люсиль.

Я смотрела в лицо тем, кто на меня работал. Люди шептались об Аароне и Мерили, говорили, что следует выкинуть Аарона со службы и не общаться с Мерили, но я знала, что не смогу так поступить. Я должна была позволить веем вздохнуть свободнее. Стряхнуть с себя сующих всюду нос репортеров, избавиться от любопытных, заглядывавших к нам в окна, убрать камеры от Амбаров.

— С сегодняшнего дня ферма закрыта. Я не могу больше рисковать. Я не знаю теперь, кому можно доверять. Я не позволю, чтобы моя семья превратилась в объект насмешек. Мне плевать, что Хейвуд Кении говорит обо мне лично, но никто не смеет чернить нашу фамилию и эту ферму. Вам выплатят все деньги, которые вы заработали бы до конца сезона. Мы начнем все сначала следующей весной. Закрывайте кондитерский цех, убирайте яблоки в холодильные камеры и отправляйтесь по домам. Этот яблочный сезон закончен.

Некоторые из женщин заплакали. Люди пытались отговорить меня, просили изменить решение: ведь был только ноябрь.

— Это все по моей вине, — прошептала Эдди. Я обняла ее и прижала к себе.

— Нет, это все началось задолго до твоего рождения.

Для нее мои слова не имели смысла, но ято все понимала. Пришло время собирать урожай посеянных жертв и тайн.

Я оставила всех стоять в павильоне, а сама вернулась в дом.

К декабрю ферма стояла темная, пустая, незнакомая, но мы не чувствовали себя в большей безопасности. Дэвис начал носить пистолет под рубашкой, переняв эту манеру у Якобека. Люсиль привезла сторожевых собак, и теперь немецкие овчарки дважды в день обыскивали мой дом и амбары. Всю почту сканировали, просвечивали, а потом вскрывали специально приставленные люди в резиновых перчатках. Я согласилась и на другие меры безопасности, так что очень скоро мои старые окна с волнистыми стеклами выстроились на чердаке, а их место заняли новые конструкции с затемненными пуленепробиваемыми стеклами и очень прочными рамами.

Эдди стояла у одного из таких окон рядом со мной и грустно смотрела на улицу.

— Какой наивной маленькой девочкой я была! — тихо сказала она. — Эта прекрасная Долина ничем не отличается от остального мира. Все зависит только от моих ощущений. И безопасность в том числе.

Я обняла ее.

— Мы должны носить нашу безопасность с собой, как черепаха носит свой панцирь. Наш дом там, где мы сейчас, и мы должны верить, что у нас есть все, чтобы чувствовать себя защищенными.

Эдди слегка улыбнулась.

— Но вы никогда отсюда не уезжали. Я улыбнулась в ответ,

— Яблоки трудно везти на черепашьем панцире. Она уткнулась мне в плечо.

— Что нам с Дэвисом теперь делать? Еще раз все хорошенько обдумать? Изменить наши планы?

— Нет. Живите, отдыхайте и ждите ответов. Потому что яблони иногда говорят с нами.

— Хаш! — Эдди посмотрела на меня с укоризной.

— Именно так. Они говорят.

Эдди вздохнула. Тогда я попытаюсь услышать. Она положила мою руку к себе на живот. Я почувствовала, как мой внук удовлетворенно пошевелился. Малыш был в безопасности внутри нашего панциря.

Я сидела на пороге старого амбара. Была холодная звездная ночь. Разумеется, Якобек тут же выследил меня и сел рядом.

— Я не могу дышать в доме, — сказала я.

Месяц и миллионы ярких звезд заполняли темный купол неба. Ни одного огонька на вершинах гор. Мы были одни на планете — он, я и тяжесть молчаливого ужаса, от которого меня бросало в дрожь.

— Я не знаю, что мне делать, Джейкоб.

— Нет, знаешь.

Я думала, он сейчас скажет: «Расскажи мне о том, что ты скрываешь», но Якобек только обнял меня, не говоря ни слова. Он гладил меня по волосам и молчал, лишь прижимая все крепче к себе. И мы поцеловались. Это было так просто, так естественно, как эта ночь, и так же сложно, как звездное небо. Чувство ужаса снова забралось мне под кожу. Все старинные поговорки жителей гор, все суеверия, старые и новые, не могли развеять этого чувства.

— Чтото страшное надвигается на нас из этой темноты. — Я кивнула в сторону мира, отделенного от нас горами. — Чтото ждет своего часа.

— Я знал об этом всю мою жизнь, — ответил Якобек.

Я всегда продавала яблоки, словно они были оберегающим нас талисманом, которым я откупалась от мира за пределами моей Долины. Но по ночам мне снились ужасные деревья, выраставшие из тех семечек, которые сажала не я, и я не могла знать, какие плоды они дадут. На меня накатывали страхи и отступали. Это было предчувствие. Мир посягнул на все самое дорогое для меня. И угроза исходила не от тех, кто ненавидел нас, — нет, она поднималась из прошлого. Ни ограда, ни охрана, ни оружие не могли этому помешать. Я смотрела на телефоны, словно они могли убить меня без предупреждения.

Это случилось за несколько дней до Рождества.

Глава 17

Я чувствую, когда женщинам больно. Не нужно быть сверх меры проницательным человеком, чтобы понять, когда мучается другое человеческое существо. Но, учи-тывая мое прошлое, я куда более опытный эксперт, чем большинство мужчин. Я сразу понял: случилось нечто такое, что ударило Хаш больнее, чем все ее остальные секреты.

Я лежал на кровати в своей комнате, как раз над ее спальней, когда услышал, как у нее зазвонил телефон. А потом она мерила шагами комнату несколько часов подряд. Я тоже встал и принялся шагать взад и вперед, но половица подо мной скрипнула, и Хаш замерла.

Она слышала меня, а я слышал ее.

Но Хаш не попросила меня о помощи. А я не знал, как эту помощь предложить. И нуждается ли она в ней, я тоже не знал.

— Черт побери! — выругался я шепотом.

В ту ночь я спал мало и на следующее утро двигался недостаточно быстро. Я не успел поговорить с Хаш до того, как в кухню спустились Эдди и Дэвис. Дэвис при-готовил завтрак для Эдди. Хаш приготовила завтрак для Дэвиса и для меня. После завтрака нам с Эдди предсто-яло мыть посуду — у нас четверых уже была своя систе-ма. Всего за несколько месяцев мы стали семьей. Я даже не пытался говорить с Хаш о том, что это время значило для меня.

— Я еду в Чаттанугу, — объявила Хаш. — Вероятно, я не вернусь до завтрашнего утра.

— Ты хочешь навестить Эбби? — спросил Дэвис.

Мне показалось, что поведение матери его не удив-ляет. Даже то, что Хаш уедет с фермы на целый день по-среди рабочей недели, когда ее родственники будут суе-титься в Амбарах, отправляя последние заказы.

— Да. У нее какие-то проблемы с мужем. Я должна поехать.

Хаш поцеловала Эдди в макушку, взъерошила тем-ные волосы Дэвиса, обошла меня стороной, как чумно-го, и вышла из кухни.

Я сидел, молча глядя в тарелку с оладьями, которые Хаш испекла специально для меня. Потом спросил:

— Кто такая Эбби?

— Она старый друг моих родителей. Муж Эбби и мой отец увлекались гонками и там подружились. У ее мужа много денег. Очень много. Он был инвестором па-пиной команды.

Дэвис принялся за свои оладьи, а Эдди потянулась за плошкой с хлопьями. Одна ее рука лежала на значи-тельно подросшем животе, словно защищая младенца. Накануне она предложила мне послушать, как двигает-ся малыш. Я поднес было к ее животу изуродованную уку, но потом одумался и положил ей на живот другую, не хотел пугать маленького.

— Он уже научился кун-фу, — сказал я тогда, почувствовав, как малыш шевелится.

— Ой, Ники, ты милый старый вояка! — Эдди рассмеялась и обняла меня.