Пенни Винченци - Злые игры. Книга 3

Великобритания:

Вирджиния, графиня Кейтерхэм, американская наследница.

Александр, граф Кейтерхэм, ее муж.

Шарлотта и Георгина Уэллес и Макс, виконт Хэдли, дети Кейтерхэмов.

Джордж, сын Георгины.

Харольд и миссис Тэллоу, дворецкий и домоправительница в Хартесте, фамильном поместье Кейтерхэмов.

Няня Бэркуорт, няня Кейтерхэмов.

Алисия, вдовствующая графиня Кейтерхэм, мать Александра.

Мартин Данбар, управляющий Хартестом, и его жена Катриона.

Лидия Пежо, акушерка.

Энджи Бербэнк, помощница Вирджинии в компании по дизайну интеръеров.

Миссис Викс, ее бабушка.

Клиффорд Парке, друг миссис Викс.

М. Визерли Стерн, владелец отеля.

Чарльз Сейнт-Маллин, адвокат, друг Вирджинии.

Гэс Бут, директор лондонского отделения банка «Прэгерс».

Джемма Мортон, модель, девушка из богатой семьи, подруга Макса.

Соединенные Штаты Америки:

Фредерик Прэгер III, нью-йоркский банкир, и его жена Бетси, родители Вирджинии.

Малыш Прэгер (Фред IV), ее брат.

Мэри Роуз, его жена.

Фредди, Кендрик и Мелисса, их дети.

Мадлен Далглейш, английская родственница Мэри Роуз.

Пит Хоффман, старший партнер в банке «Прэгерс».

Габриэл (Гейб), его сын.

Джереми Фостер, один из главных клиентов банка «Прэгерс», и его жена Изабелла.

Чак Дрю, друг Джереми Фостера и партнер в банке «Прэгерс».

Томми Соамс-Максвелл, аферист, друг Вирджинии.

Георгина, 1985–1986

Несомненно, вина за всю эту чудовищную историю лежала на ней, и только на ней. Именно она виновата в том, что так расстроила отца, нанесла ему сильнейшую душевную травму, из-за которой у него и произошел этот нервный срыв. И как только она могла так поступить; как только могла сделать это именно она — она, так любившая отца, любившая его неизмеримо сильнее, чем Шарлотта или Макс, она, которая одна из всех сохраняла непоколебимую верность отцу и отказывалась даже думать о том, чтобы заняться поисками какого-то сомнительного другого отца; Георгине неприятны были сами слова о некоем «настоящем отце»: Александр, такой мягкий, понимающий, беспредельно любящий, и был для нее настоящим отцом; и как только не кто-нибудь, но именно она могла причинить ему столь ужасную боль, которая чуть было не погубила его?!

Тогда, в ожидании приезда доктора, она сидела рядом с отцом, держала его за руку, беспомощно смотрела, как он горько плакал, как мучительные рыдания сотрясали его тело, ей хотелось бы находиться где-то в тысячах миль от дома, хотелось, чтобы вся душевная мука отца перешла к ней самой, хотелось даже умереть, только бы не видеть и не слышать отцовских рыданий. «Это я все наделала», — проговорила она, беспомощно глядя на Энджи, у которой был такой же потрясенный и испуганный вид, как и у нее самой. «Нет, Георгина, ничего подобного, не говори глупостей, ты тут ни при чем», — ответила ей тогда Энджи, стараясь успокоить ее. Но слова Энджи не помогли, от них не стало лучше; в ушах у Георгины непрерывно звучали другие слова, те, которые она бросила незадолго до этого Александру: что он просто сумасшедший и что она должна была бы понять это уже давным-давно; а перед глазами у нее непрестанно вставала картина, как после этих слов она сбегает вниз по лестнице вслед за Кендриком, они оба вскакивают в машину и она, Георгина, почти выкрикивает Кендрику, чтобы он гнал отсюда без оглядки.

Слава богу, слава богу, что ей стало потом как-то не по себе, что она в конце концов все-таки почувствовала себя такой виноватой; иначе она могла бы отсутствовать очень долго, быть может, даже весь день; они тогда поехали в паб, и Кендрик тоже был крайне расстроен. «Можно подумать, что я какое-то чудовище или извращенец, — проговорил он, мрачно уставившись в кружку с пивом, — и что он только против меня имеет, что я ему такого сделал?» Георгина попробовала как-то утешить, успокоить его; она сказала, что для отца их слова стали настоящим потрясением, а со временем он придет в себя и успокоится. И тогда Кендрик как-то очень странно посмотрел на Георгину и произнес: «Но ведь он же тебе на самом-то деле вовсе не отец, так почему же…»; у нее возникло такое ощущение, словно Кендрик ее ударил, и она ответила: «Не надо так говорить, Кендрик, пожалуйста. Я вообще не должна была тебе ничего рассказывать. Для меня он — мой отец, ни о каких иных вариантах я не хочу ни слышать, ни обсуждать их, ни даже думать о них».

После этого-то она и начала беспокоиться об Александре и сказала Кендрику, что ей кажется, им лучше вернуться, на что Кендрик заявил, что категорически не хочет снова встречаться сейчас с Александром, в конце концов она все-таки решила, несмотря ни на что, вернуться домой; Кендрик отвез ее, высадил внизу, у первых ступеней лестницы, она помчалась по ней бегом и, едва вбежав в дом, услышала ужасающие завывания, которые доносились из оружейной комнаты; оттуда вышла Энджи, лицо у нее было пепельного цвета. «Ой, Георгина, — выдохнула она, — слава богу, что ты здесь, у Александра что-то вроде нервного срыва, я пойду вызову врача, посиди пока с ним, а я найду Няню».

Георгина вошла и увидела отца; он сидел, опустив голову и обхватив ее руками, и плакал, рыдал; она попыталась обнять его, но он оттолкнул ее со словами:

— Нет, нет, не прикасайся ко мне!

Потом вернулась Энджи вместе с Няней; вид у Няни был строгий и озабоченный, но она была очень спокойна и сосредоточенна.

— Он слишком много всего делал, — сурово проговорила она, — вот и переутомился; я знала, что так случится. — А потом она села с ним рядом, обняла его своими старческими руками и принялась ласково поглаживать, приговаривая: «Ничего, Александр, ничего, все хорошо, все в порядке»; и Александр постепенно затих, приникнув к Няне, продолжая только время от времени судорожно всхлипывать.

— Он не в себе, — через голову Александра объяснила Няня Энджи и Георгине, как будто бы обе они полагали, что это было его обычное поведение; Энджи согласно кивнула и сказала, что да, она и сама видит; тут вошел доктор Роджерс и попытался заговорить с Александром, однако тот оттолкнул его, крича, что не нужны ему никакие проклятые врачи; в конце концов доктор Роджерс сделал ему укол и распорядился, чтобы его уложили в постель.

Потом, когда Александр уже спокойно спал, доктор Роджерс проговорил:

— Я не знаю, чем вызвано подобное состояние, но я бы сказал, что у него полнейшее нервное расстройство. Утром я заеду снова с одним из моих коллег. Кто-нибудь был с ним, когда это все случилось?

— Я была, — ответила Энджи. — Я с ним разговаривала. Он был расстроен. Он перед этим поспорил с Георгиной. Верно, Георгина?

— Да. — Георгина почувствовала, как в груди у нее волной поднимается паника. — Да, боюсь, что верно. Я, я… — Комната вдруг поплыла вокруг нее, и ей пришлось сесть.

Энджи подошла и обняла ее за плечи:

— Ничего, Георгина. Да, а потом он заговорил о Вирджинии, о леди Кейтерхэм. И по ходу разговора все больше и больше приходил в расстройство, потом вдруг заплакал, а потом… — Лицо у Энджи было все еще потрясенным и напряженным. — Я… я не знала, что делать. Мне очень жаль.

— Вы все сделали правильно, — кивнул доктор Роджерс, — но ваши слова подтверждают мой диагноз. Так или иначе, утром я попрошу доктора Симкинса заехать вместе со мной.

Он поднялся, закрыл свою сумку и направился к лестнице. Георгина пошла за ним; она была настолько перепугана, что с трудом могла говорить.

— Доктор Роджерс, мне надо вам кое-что сказать. Это я виновата. Во всем.

Доктор Роджерс обернулся и посмотрел на нее очень добрым и мягким взглядом:

— Сомневаюсь, Георгина. Очень сомневаюсь. Не надо вам себя винить.

— Нет, вы не поняли; мы с ним поссорились, и я наговорила ему ужаснейших вещей. Я сказала ему… сказала ему… — Голос ее становился все тише, пока не замер совсем. Доктор Роджерс улыбнулся.

— Георгина, что бы вы ему ни наговорили, это не могло вызвать подобный эффект. У него сильнейшее нервное расстройство. Самые злые слова — а я уверен, что они не были такими уж злыми, — самые злые слова со стороны горячо любимой дочери не могли вызвать подобного срыва. Ваш отец все последние несколько лет жил в состоянии постоянного и сильного напряжения. Ему было очень нелегко. И должен вам сказать, что вы для него были источником огромного утешения. Все остальные ведь уехали, верно? Ушли из дома.

— Да, — ответила Георгина. — Может быть, было бы лучше, если бы я тоже уехала. — Тыльной стороной ладони она стерла слезы со щек. Доктор Роджерс снова улыбнулся и протянул ей свой носовой платок.

— Чепуха. Очень хорошо, что вы оказались здесь, я уверен. И что вы будете с ним в предстоящие недели и поможете ему выбраться из этого состояния. Постарайтесь не беспокоиться. Через некоторое время он придет в себя. Помогайте только Няне о нем заботиться. Замечательная она старуха, ваша Няня. Вам очень повезло, что она у вас есть. До свидания, Георгина. Оставьте платок себе. Не провожайте меня, я знаю дорогу. — Он повернулся и начал спускаться по лестнице.