— Странно ты как-то все объясняешь, — сказала Вирджиния. Теперь она немного успокоилась. — Можно мне еще шампанского?

— Бутылка пустая. Заказать еще?

— Да. Закажи. — Оглядываясь потом на свое прошлое, Вирджиния однажды поняла, что ее пристрастие к спиртному родилось именно в этот момент.

— А клубники еще попросить?

— Нет, терпеть не могу клубнику. Попроси малину.

По какой-то необъяснимой причине ей вдруг стало легко, она почувствовала себя почти счастливой. Она понимала, что такое настроение долго не продержится, что к ней снова вернется ощущение кошмара, но в тот момент ей было очень хорошо — она чувствовала себя сильной, властной, она получала удовольствие, даже наслаждение, и ей хотелось продлить это состояние как можно дольше.

— Хорошо.

Он позвонил по телефону и сделал заказ, потом опять подошел к постели и сел:

— Тебе все еще холодно?

— Нет. Сейчас уже нет.

— Какой сегодня прекрасный день.

— Да.

Она встала с постели, подошла к окну. Внизу, прямо вдоль стены гостиницы, текли воды канала Сан-Марко, поблескивая под солнцем невероятной голубизной; справа и слева от него четко врезались в небо и одновременно отражались в воде золотистые здания Венеции. Вирджиния попыталась почувствовать себя оскорбленной, несчастной — и не смогла, окружавшая ее красота, казалось, отгоняла все мрачные чувства.

Александр посмотрел на нее:

— Тебе нравится? Нравится Венеция?

— Трудно сказать, — ответила она и перешла на балкон. На солнце было тепло, ее сразу же окружили звуки Венеции, бесконечная какофония голосов, смеха, криков гондольеров, резких воплей чаек, плеска воды, и все это, вместе взятое, как-то смягчало ее отчаяние, успокаивало, исцеляло. Александр тоже вышел и встал у нее за спиной. В руке у него был бокал шампанского, он протянул его Вирджинии.

— Держи. Обещай мне…

— Не говори глупостей, Александр. Я не могу тебе ничего обещать. Никак не могу.

— Можешь. Это можешь. Пообещай, что поедешь со мной посмотреть собор Святого Марка. Пожалуйста.

— Я…

— Да, а потом уедем. Но этот собор надо посмотреть. А потом можешь уезжать. Если ты действительно этого хочешь.

— Да, Александр. Именно этого я и хочу. Ну, не столько хочу, сколько вынуждена так поступить. Ты должен это понимать.

— Возможно.

— Не возможно. Должен.

— Ладно. На вот, держи свою малину.

— Спасибо. — Она села, вытянула длинные ноги. Жаркое солнце приятно грело ей лицо. Вирджиния выпила шампанское, взяла из корзинки несколько ягод малины. Затем вдруг повернулась к нему: — Александр!

— Да?

— Александр, а как ты себе представлял… как ты планировал наше будущее? Мне было бы страшно любопытно узнать.

— Ну, — ответил он, — в виде рабочего соглашения.

— Извини, но я просто не в силах понять, в чем оно могло бы заключаться.

— Совершенно очевидно, — проговорил он, — что мне нужен наследник. У меня должен быть наследник. Если его не будет, Хартест и титул пропадут.

— Ну, к кому-нибудь-то они перейдут. — Вирджиния пожала плечами. — Должен же быть какой-то дальний родственник, который все это заслужил. Который живет сейчас где-то в глуши, на скромной ферме. Простой деревенский человек. — На лице ее было написано презрение.

— Вирджиния, ты знаешь, как я отношусь к Хартесту. Я и думать не могу о том, чтобы передать его кому бы то ни было другому, кроме как моему собственному сыну. Человеку, который сам бы вырос и был воспитан в Хартесте, сформирован им. Тому, кого я сам бы научил любить Хартест, ценить его. А иначе я уж лучше просто разломаю дом на камни.

— Ты что, и в самом деле мог бы так поступить, да? — Она с любопытством взглянула на него.

— Конечно. В самом деле. Хартест — это то, что я люблю больше всего на свете. И я готов пойти на что угодно, только бы сберечь его для себя и своих детей. На что угодно.

— А почему он тебе так дорог? — спросила она. — Ты сам это понимаешь?

— Да, — ответил он, — думаю, что понимаю. Я люблю Хартест за его красоту, за изысканность, за ту историю, что с ним связана, я считаю его частью самого себя, он как будто физически часть моего тела. Но больше всего я люблю его за то, что он меня спас. Помог мне сохранить рассудок. Я уходил от отца после какой-нибудь безобразной сцены, мне приходилось смотреть и слушать, как мои родители скандалили, дрались, даже еще хуже…

— Еще хуже? А что?

— Я не хочу об этом говорить, — поспешно ответил он, — просто постарайся понять. На какое бы безобразие мне ни приходилось смотреть, какую бы боль я ни переживал, но стоило мне только остаться где-то в доме одному или даже просто постоять снаружи и полюбоваться им, как я чувствовал себя исцеленным, успокоенным. Дом был для меня спокойным, прекрасным убежищем, чем-то наподобие чрева матери, куда я мог спрятаться и где я был надежно защищен. Он для меня весь мир, Вирджиния. Это как-то отвечает на твой вопрос?

— Пожалуй, да. — Голос у нее был очень сухой и холодный.

— Пей шампанское. Налить тебе еще?

— Я напьюсь, — ответила она и вдруг хихикнула.

— Не важно.

— Наверное, не важно. Так, значит, тебе нужен наследник. И, как я понимаю, я и должна буду тебе его обеспечить.

— Да.

Ясность и простота его ответа, спокойная уверенность, с которой он это сказал, поразили ее, она повернулась к Александру и уставилась на него, глаза ее широко раскрылись от ужаса.

— Александр, но ты же не можешь…

— Могу. Я все это очень тщательно продумал. Очень тщательно. У тебя будет все, чего ты пожелаешь. Абсолютно все. Только скажи. Я… хочу, чтобы ты была счастлива. Можешь иметь любовников — столько, сколько захочешь. Конечно, ты должна будешь вести себя очень осмотрительно. Но я не…

Вирджиния вдруг расхохоталась громким, полуистерическим смехом.

— Не надо, — умоляюще проговорил он, — пожалуйста, не надо. Я не могу этого выносить.

— Он не может этого выносить! Александр, постарайся представить себе, что чувствую сейчас я! Это же как будто тебя загнали в какой-то немыслимый кошмар. В ужасный, кошмарный сон больного человека! Он не может этого выносить!

В ее голосе явно сквозило сильнейшее презрение и омерзение. Александр встал, посмотрел на нее сверху вниз, лицо его было мертвенно-бледным.

— Думаю, мне лучше пойти пройтись, — произнес он, — договорим потом.

— Александр, нам не о чем больше говорить. Пойми это, пожалуйста.

— Есть. Может быть, есть.

— Никакого «может быть». Не о чем.

— Ну ладно. Но я бы все равно хотел пройтись. Пообещай мне.

— Да?

— Пообещай мне, что не уедешь, пока я не вернусь. Пожалуйста. Мне бы хотелось с тобой попрощаться.

— Хорошо, — со вздохом ответила она. — Я не уеду.


Когда он вернулся, она спала на просторной кровати; ставни были по-прежнему открыты, комнату заливал предвечерний солнечный свет, более насыщенного, густо-золотистого оттенка, чем тот, что был утром. Темные волосы Вирджинии были раскиданы по подушке, лицо ее было спокойным, умиротворенным, почти как у ребенка. Александр нагнулся, поцеловал ее, и она проснулась, улыбнулась, протянула к нему руки; потом проснулась окончательно, все вспомнила, и прямо у него на глазах лицо ее снова стало жестким, а взгляд враждебным.

— Здравствуй, — сказал он. — Уже темнеет.

— Я себя ужасно чувствую, — проговорила она — У меня страшно болит голова.

— Это от шампанского. И еще оттого, что мы все время ссоримся. Мне очень жаль.

— Нет, Александр, — возразила она, — не от этого. А от того, что произошло, от того, что происходит. Пожалуйста, постарайся это понять.

— Хорошо.

— Я пойду приму ванну. Ты бы не мог заказать пока чаю? Китайского.

— Конечно.

— Я узнавала, когда есть рейсы. В Лондон только один сегодня вечером. Я бы хотела улететь им.

— Значит, — спросил он, — собор Святого Марка ты смотреть не поедешь?

— Нет, не поеду. Прости, что нарушаю обещание. Но мне надо уехать отсюда.

— Я понимаю.

— Извини, Александр.


Он заказал для нее водное такси и потом молча сидел и смотрел, как она собирала дорожную сумку. Другие ее вещи, те, что были в чемоданах, так и оставались до сих пор нераспакованными. Под его взглядом Вирджиния почувствовала какую-то странную, дурацкую скованность.

— Александр, — попросила она, — ты бы не мог… не согласился бы… подождать меня внизу?

— Разумеется.

Он вышел. Ей вдруг сделалось ужасно одиноко и почему-то страшно. И больше всего на свете хотелось сейчас поговорить с кем-то близким, с кем-то, кого она хорошо знала. С мамой. Да, пожалуй, она позвонит сейчас маме. В Нью-Йорке теперь раннее утро, и маме будет приятно ее услышать. Конечно, всего она пока рассказывать не будет, просто сообщит, что едет домой. Она заказала разговор. Ответил Бэнкс.

— Здравствуйте, Бэнкс. Это мисс… леди Кейтерхэм.

— Леди Кейтерхэм! Очень рад вас слышать! Позвольте сказать вам, у вас была изумительная свадебная церемония. Все слуги от нее просто в восторге.

— Спасибо, Бэнкс. Пожалуйста, можно мне переговорить с мамой?

— Разумеется. Одну минуточку, ваша светлость! — Она слышала, как он с особым удовольствием произнес два последних слова.

Впервые Вирджиния лицом к лицу столкнулась с необходимостью задуматься о том, что же ей теперь надо будет делать. Что ей придется говорить. Огромному числу людей, сотням, даже тысячам, которых, что бы она ни сказала, какую бы историю ни изобрела, станет раздирать любопытство, которые будут удивлены, начнут сплетничать, обмениваться всякими предположениями, смеяться, может быть, даже глумиться над ней. Все это будет очень мерзко и очень болезненно. Плохо, очень плохо. Но все равно надо действовать. Выбора у нее нет.