— Да, Малыш, правда, я тебя действительно люблю.

— О господи, — проговорил он, — это же еще хуже.

В ней снова всколыхнулось ощущение паники.

— Почему? — спросила она.

— Потому что я так тебя люблю. Ужасно люблю. Жизни себе не представляю без тебя. Только благодаря тебе я в прошлом году вообще не свихнулся. А теперь еще у тебя будет ребенок. Мой ребенок. И как я сумею жить и дальше отдельно от тебя? Как я это выдержу?

— Ну что ж, Малыш, — сказала она, усаживаясь к нему на колени и целуя его в шею, в щеку, в волосы, — ты ведь можешь начать жить и со мной.

— Энджи, ну как же я могу это сделать? — возразил он. — Как только тебе это в голову могло прийти? В банке сейчас не жизнь, а кошмар, хуже, чем когда бы то ни было раньше. Отец полностью захватил все под свой контроль, я уже веду борьбу просто за то, чтобы выжить. Вот только на днях он… — Малыш замолчал, и Энджи показалось, что она физически ощущает, как все тело Малыша при одном воспоминании о чем-то пронзил страх. — Только на днях он заявил, что, может быть, изменит распределение акций, что у старших партнеров должна быть такая доля, которая давала бы им возможность большего контроля над делами банка.

— Вот черт! — воскликнула Энджи. — Думаешь, он и правда это сделает?

— Не знаю. Может быть, и нет. Но это было еще одним ударом ниже пояса, рассчитанным на то, чтобы в очередной раз меня унизить.

— Мне казалось, — осторожно начала она, чувствуя, как эта противная паника поднимается в ней снова, — что он все-таки сам же назначил тебя председателем, или кто ты там есть. И что он больше не может решать такие вещи по собственному усмотрению.

— Да, я председатель. Теоретически банк мой. — Он вздохнул. — Хотя все понимают, что на самом деле это не так. И к тому же у меня сейчас тридцать процентов акций. А у него до сих пор пятьдесят. Остальные двадцать процентов у партнеров, всех вместе. И эти пятьдесят процентов я получу только после его смерти.

— А Шарлотта и Фредди?

— Сейчас пока их доля сугубо символическая. У них есть у каждого по нескольку акций, и только когда я получу все наследство, к ним перейдут мои нынешние тридцать процентов. Поровну каждому. Все это очень сложно.

— Малыш, он никогда не отдаст этот банк, — твердо и решительно произнесла Энджи. — Он его любит больше всего на свете. Ты сам же об этом много раз говорил, да и я насмотрелась своими глазами за все эти годы. Но в конце концов ты его все равно получишь. Я знаю, что получишь.

— Ну что ж, возможно. — Малыш вздохнул. — Но пока что мне приходится вести ожесточеннейшую борьбу. И отец использует все средства и приемы, какие у него только есть, лишь бы нанести мне поражение. И уж таким-то средством он наверняка воспользуется. Он ни за что не позволит мне уйти от Мэри Роуз. Никогда.

Энджи повернула к себе его голову и принялась целовать его, очень неторопливо и нежно. Руки Малыша обвили ее, потом обняли сильнее, еще сильнее; ее руки скользнули по его телу вниз, пальцы погладили его между ягодиц; она ощутила, как весь он напрягается, как напружинивается под ней его пенис.

— Я люблю тебя, — прошептала она, — я тебя очень люблю.

Она соскользнула на пол и опустилась на колени. Раздвинув его ноги в стороны, взяла пенис в рот и стала мягко, но жадно ласкать его, то втягивая в себя, то почти отпуская, раздразнивая в нем желание. Малыш застонал. Голова у него запрокинулась, руки обхватили затылок Энджи и гладили ее по волосам.

— Я люблю тебя. — Слова эти вырвались у него почти как крик отчаяния.

* * *

Потом они тихо лежали в постели; было четыре часа утра, и движение на набережной, за окнами гостиницы, постепенно становилось все громче. Голова Энджи покоилась на плече у Малыша; она повернулась и взглянула на него. Ей было видно только его лицо; сейчас оно было менее грустным, скорее, пожалуй, задумчивым. Она подождала некоторое время, размышляя; однако нельзя же было до бесконечности носить эту идею в себе, рано или поздно ее необходимо высказать; и потому, стараясь изо всех сил, чтобы слова ее прозвучали и серьезно, и как бы невзначай, Энджи проговорила:

— Малыш, а ты никогда не думал о том, чтобы открыть в Лондоне филиал «Прэгерса»?


Вначале Малыш, как она и ожидала, расхохотался и заявил, что это сумасшедшая идея; она согласилась с ним и больше не поднимала эту тему. Они еще немного поспали, встали поздно, отправились по магазинам. Энджи купила ему кашемировое пальто, серое, с черным бархатным воротником.

— Такие принято носить в Лондоне, — заявила она, — в банковских кругах.

— А ты откуда знаешь? — спросил Малыш.

— Ну, у меня масса знакомых банкиров, — непринужденно ответила Энджи.

Малыш купил ей кольцо с огромным, как булыжник, бриллиантом, на тот палец, на котором обычно носят обручальные кольца.

— Это тебе за малыша. За нашего малыша. Сделаем хотя бы вид, будто мы женаты.

Они были уже снова в его люксе в «Савое»; через два часа Малыш должен был уезжать. Энджи улыбнулась и поцеловала его:

— Может быть, настанет время, когда нам не надо будет делать вид.

Малыш посмотрел на нее очень пристально:

— Энджи, боюсь, такое время не настанет. Прости, но это невозможно.

В этот самый момент она и перешла ко Второму Этапу своего плана. Энджи не хотела этого делать, очень надеялась, что ей не придется к этому прибегать, — но была в полной готовности прибегнуть, если уж понадобится. Она резко оттолкнула его от себя, подошла к окну и посмотрела на улицу, проговаривая про себя несколько фраз, которые собиралась сейчас произнести; она сосредоточилась, глаза ее послушно наполнились слезами.

— Не знаю, Малыш, сумею ли я это пережить, — сказала она, снова оборачиваясь к нему.

— Не надо, дорогая. — Он сделал к ней несколько шагов. — Не плачь. И не надо так говорить. Я стану чаще бывать с тобой, обещаю. Буду о тебе заботиться. Буду намного чаще приезжать к тебе. А может быть, ты сможешь переехать в Нью-Йорк.

Он попытался обнять ее, но Энджи снова оттолкнула его.

— Не надо. И я не могу жить в Нью-Йорке. Ты прекрасно знаешь, что не могу. Моя работа здесь.

— Тебе незачем работать. Я сумею тебя обеспечить.

Энджи вздернула голову, ее зеленые глаза горели бешенством.

— Извини, Малыш, но я так жить не смогу. Я не согласна на такую зависимость. Я независимая женщина. Мне необходима моя работа. Необходима во многих смыслах. Если ты не в состоянии взять на себя по отношению ко мне какие-либо обязательства, то я поступлю так, как сочту нужным сама.

Малыш посмотрел на нее с неподдельным страхом:

— Энджи, а какие обязательства я могу взять?

— Ты можешь уйти от Мэри Роуз.

— Я не могу уйти от Мэри Роуз.

— Мать твою, Малыш, почему? Ты говоришь, что любишь меня. Ты мне это говоришь целых пятнадцать лет. Я была все это время очень лояльна, очень терпелива. Теперь у меня будет наш общий ребенок. А ты не в состоянии сказать ничего, кроме того, что не можешь уйти от Мэри Роуз. Извини, но это меня не устраивает. Совершенно не устраивает.

— Что ты хочешь сказать? — От боли и страха лицо его стало серым.

— Что мы подошли к концу. К концу нашего с тобой совместного пути. Хорошенький конец, ничего не скажешь! Дальше я намереваюсь свернуть в сторону и искать свой собственный путь. Одна.

— А ребенок?

— Ну, это мне придется самой решать. — Во взгляде ее было бесконечное презрение. — Я считала его нашим ребенком. Теперь мне ясно, что он только мой. Не беспокойся, Малыш, я о нем позабочусь. Так или иначе.

— Энджи, прошу тебя! Пожалуйста, я не могу всего этого слушать!

— Он не может слушать! А как же я? Как я год за годом слушаю: я не могу с тобой быть, я не могу у тебя оставаться, мне нужно бежать, папочка может узнать, женушка может пронюхать. Господи, Малыш, тебе ведь уже почти пятьдесят! Когда же ты станешь взрослым?

Произнося эти слова, она испытывала некоторые опасения. С одной стороны, все это было банально и избито, а с другой — очень жестоко по отношению к Малышу и могло дать эффект, прямо противоположный тому, чего ей хотелось. Она стояла и молчала, в упор глядя на него; видела, как черты его мгновенно окаменели, как он подошел к ней, как поднялась его рука, почувствовала, как рука эта сильно ударила ее прямо по лицу. Она вздрогнула от удара, но не отступила с места, даже не отвела взгляда. В следующий же миг он бросился к ней в приступе раскаяния, любви и нежности, схватил ее в объятия, принялся гладить по голове, сам содрогаясь от рыданий.

— Энджи, дорогая, прости меня, я так страшно виноват, ужасно виноват перед тобой. Прости меня, пожалуйста, прости. Я тебя очень люблю, очень сильно люблю. Я хам и трус, я тебя просто недостоин. О господи, как только я мог это сделать? Прости меня, Энджи, пожалуйста, прости.

Энджи ничего ему не ответила, она стояла, сама опустошенная, обессиленная, искренне пораженная всем случившимся. Потом, словно откуда-то очень издалека, до нее донесся его голос, медленно-медленно и странно низко выговаривающий:

— Энджи, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Пожалуйста, Энджи. Скажи, ты согласна? Выйти за меня?


Малыш должен был прилететь сегодня вечером, и им вместе предстояло провести выходные, прихватив еще пару дней. Энджи решила, что на этот раз он остановится не в «Савое», а в ее доме в Сент-Джонс-Вуд. Поскольку их отношения вскоре должны получить официальное оформление, им следует начать открыто появляться всюду вместе. В ожидании его приезда она провела очень долгую подготовительную беседу с бабушкой. Поначалу миссис Викс была настроена резко против того, чтобы Энджи выходила за Малыша замуж, и уж тем более против того, чтобы она заводила от него ребенка, но, будучи в душе романтиком, в конце концов смирилась, даже сочла обе эти перспективы весьма привлекательными, и на протяжении последних двадцати четырех часов занималась тем, что сама назвала генеральной приборкой: до блеска вычистила весь дом сверху донизу, кое-где подновила покраску и в каждую комнату поставила живые цветы. Она предложила даже, что станет подавать за столом, когда Энджи и Малыш сядут вечером ужинать. Энджи возразила, что это неудобно, может быть, как-нибудь в другой раз, но вот перед ужином они могли бы посидеть все втроем и чего-нибудь выпить. Предстоящее событие затронуло в душе миссис Викс какие-то настолько глубокие струны, что она даже сделала специально к приезду Малыша маникюр; когда Энджи вернулась в тот день с работы, миссис Викс сидела на кухне и поджидала ее.