— Отличные малыши, — проговорил Александр, благожелательно, хотя и несколько рассеянно улыбаясь близнецам. — Нашей Няне не терпится поиграть с ними. Сандра, если не возражаете, пойдемте со мной, я вам покажу, где у нас прежде были детские, а Няня Бэркуорт вам там поможет.

Сандра, вытаращив глаза от приятного изумления, стала подниматься по лестнице, неся на руках Спайка, следом за ней двинулась Энджи, на руках у которой был Хьюди; в это время из дома показалась Няня, выражение лица у нее было крайне неодобрительное.

— Давайте-ка его лучше мне, да побыстрее, — объявила она, забирая у Энджи ребенка и ясно давая понять, что, с ее точки зрения, нельзя терять ни мгновения, если только Хьюди хотят спасти от какой-то ужасной и готовой вот-вот материализоваться угрозы. — А вы пойдемте со мной, — сурово бросила она через плечо Сандре. Та кротко последовала за ней, на ходу поправляя модную коричневую шляпку, которую Спайк пытался с нее стянуть.

— Всегда считала, что коричневые шляпы — это очень неумно, — продолжала Няня, меряя Сандру взглядом сверху вниз. — Как же она может удержаться на голове, если у вас в руках ребенок!

— Да, — ответила Сандра. Она явно находилась под слишком большим впечатлением от всего увиденного и была отнюдь не в состоянии вступать в спор с этим воистину захватывающим примером Няниной логики.

— Так вот, — говорил Александр, протягивая ей чашку кофе, когда они уже сидели в библиотеке, — в ожидании вашего приезда я взял на себя смелость обзвонить нескольких агентов в Мальборо, Бэте и некоторых других местах и узнать, нет ли у них на примете незаурядных домов. Судя по тому, что я от них услышал, есть один весьма симпатичный дом в Глочестершире, поблизости от Берфорда. Я бы советовал вам на него взглянуть.

— А он достаточно большой? — с сомнением в голосе спросила Энджи. Слово «симпатичный» показалось ей приложимым скорее к чему-то вроде коттеджа, а это было совсем не то, что она искала. Если Малыш хочет, чтобы она устраивала для его клиентов загородные приемы, он должен обеспечить ей для этого соответствующие место и условия.

— Не очень большой, — ответил Александр, — но очаровательный. Классический небольшой дом восемнадцатого века.

— Нам нужно что-нибудь большое, — возразила Энджи. — Все-таки и близнецы, и их няня, и прислуга; а потом, мы предполагаем принимать довольно много гостей.

— Ну, мне кажется, для всего этого тот дом вполне подойдет. — Александр улыбнулся весело и чуть-чуть иронично. — В нем восемь спален. И есть бывшая конюшня, которую можно перестроить, если вам покажется тесно.

— Ах, вот как, — проговорила Энджи. Она вдруг показалась сама себе дурой. — Пожалуй, надо посмотреть.

— Посмотрите. Мне кажется, дом того стоит. А есть еще один, примерно в десяти милях отсюда. Вы дорожные карты как, хорошо понимаете? Завтра, если хотите, я бы смог, вероятно, поехать с вами, но сегодня я очень занят.

— В картах я разбираюсь отлично, — улыбнулась Энджи. — Но мне было бы очень приятно, если бы мы поехали вместе. Спасибо вам.


Энджи с удовольствием ездила по Уилтширу и смотрела дома. Она позабыла про злость на Малыша, про неуверенность в своем будущем; стояла ранняя весна, в природе все пробуждалось, воздух был наполнен блеянием овец, в голосах которых слышалось что-то человеческое, по голубому небу то здесь, то там плыли облака, уилтширский пейзаж, хорошо промытый дождем, был нежен и мягок, казался даже бархатистым. Земля под кустами вдоль дороги была усеяна подснежниками, кое-где виднелись еще не распустившиеся бутоны первоцвета; и всю вторую половину дня, что она ездила, ее повсюду сопровождало птичье пение, то усиливавшееся, то немного стихавшее, но неизменное. Энджи сама удивлялась тому, какое почти физическое наслаждение доставляло ей это пение; обычно она была нечувствительна к подобным вещам и в сельской местности видела только некое пространство между городами. Но Хартест всегда действовал на нее размягчающе, делал восприимчивой к тому, что ее окружало, и, стараясь понравиться Александру, показать ему, что она тонкая и чуткая натура, она вдруг неожиданно для себя обнаружила, что и в самом деле искренне наслаждается расстилающимся вокруг пейзажем.

Ни один из домов, которые она осмотрела, ей не подошел; однако к концу дня она вернулась в Хартест отдохнувшая, с массой впечатлений, которыми ей не терпелось поделиться с Александром, и потому, нанеся быстрый и довольно поверхностный визит в детскую, где Сандра купала малышей под весьма неодобрительным взглядом Няни, она снова спустилась вниз, в ту самую комнату, в которой впервые ночевала тут еще двадцать с лишним лет назад, приняла ванну и переоделась, приготовившись ужинать в обществе Александра.


Платье, которое было на ней надето, она выбирала очень придирчиво: ей для этого понадобилось больше времени, чем Сандре для того, чтобы выкупать, вытереть, одеть и уложить близнецов. Оно должно было быть сексуальным, но не вульгарным; изысканным, но не скучным; в конце концов, как и всегда, выбор ее остановился на платье Джаспера Конрана — из темно-синего джерси, с умеренно большим вырезом, длиной по середину икры, что придавало ему особое очарование, с косым разрезом, свободное в бедрах и плотно облегающее грудь. К нему она надела черные сапоги и массивное жемчужное ожерелье от Батлера и Вильсона. С прической возилась очень долго, то поднимая волосы вверх, то снова распуская их, и остановилась в конце концов на чем-то среднем, гладко зачесав их назад, собрав там черной бархатной резинкой и выпустив отдельные пряди так, будто они случайно выбились сами.

Она сама не очень отчетливо понимала, почему придает этому вечеру такое значение; не то чтобы она была неравнодушна к Александру — во всяком случае, не считала себя к нему неравнодушной. Он просто очень ей нравился; всегда был с ней так обходителен, так добр и любезен; но все-таки было и нечто большее, решила она, в последний раз оглядев себя в высоком, во весь рост, зеркале, что висело в ее комнате, попрыскав себя «Рив Гош» и еще разок тронув помадой губы. Пытаясь определить для себя, в чем же заключалось это большее, Энджи смогла только прийти к выводу, что ей почему-то хочется, чтобы он был рад ее присутствию, хочется нравиться ему…

Он всегда интриговал ее, сильно и глубоко волновал ее воображение, всегда казался ей загадочным и таинственным; и уж тем более теперь, когда к прежним загадкам добавились новые — о нем самом, о Вирджинии, об их браке, о происхождении их детей; Малыш рассказал ей все это и, рассказав, попросил ее постараться все это забыть.

«Постараться забыть? — ответила она тогда, изумленно глядя на него, одновременно заинтригованная, потрясенная и шокированная его рассказом. — Малыш, как я могу забыть такое?!» И тогда он сказал, что она должна забыть, должна немедленно выбросить все это из головы, раз и навсегда, и никогда в будущем никак не упоминать в разговорах и не использовать в своих отношениях ни с Александром, ни с кем бы то ни было еще, поскольку это сокровенная семейная тайна: «Он не может и не хочет это обсуждать; Шарлотта говорит, что он от всего этого полностью отстранился и просто отказывается во все это поверить». И тогда она ответила, что, конечно же, никогда не будет об этом упоминать, не станет ни намекать, ни ссылаться, ни как-то использовать; причем говорила искренне и сама же верила этому, потому что двуличие ее было совершенно естественным; но с тех пор Александр сделался для нее особенно волнующей, странной и почти восхитительной загадкой, заслуживающей безграничного любопытства. Энджи улыбнулась самой себе в зеркало и вышла из комнаты; сегодняшнего вечера она ждала с огромным нетерпением.


Он оказался удивительно удачным и интересным. Александр был мил и непринужденно весел, много и охотно говорил; сейчас, как бы узнавая его заново, Энджи поняла, что он очень сильно изменился по сравнению с тем эффектным молодым человеком, каким она его помнила, который встречал ее когда-то на станции и в самый первый раз показывал ей Хартест. Некоторые из происшедших в нем перемен огорчили ее: он стал рассеян, забывчив, временами, казалось, совершенно уходил в себя. Но зато он сделался мягче, ровнее в общении, чем прежде, с ним во многих отношениях стало легко говорить; перед ужином они посидели в библиотеке, выпили шампанского, она рассказала ему о тех домах, что успела посмотреть, сказала, что она о каждом из них думает и что назавтра она хочет посмотреть еще один в Глочестершире, неподалеку от Берфорда, и он сказал, что с удовольствием поедет с ней и будет выполнять роль ее шофера; он спросил ее о Малыше и о банке, о том, как Малыш привыкает к лондонской жизни, и она ответила (разумеется), что все прекрасно, что Малышу очень нравится Лондон, что они с ним очень счастливы, что тот дом на Белгрейв-сквер просто изумителен; коротенькая пауза возникла, только когда он спросил, как Малыш привыкает снова к роли молодого отца, и она с легкой грустью ответила, что он прекрасный отец, но вот она сама чувствует себя не очень уверенно, ее тревожит положение ее сыновей, они считаются незаконнорожденными, они не Прэгеры, поэтому не могут пока уверенно и с полным правом претендовать на получение своей доли банка и наследства, и еще заметила, что Фред III относится к ней несколько враждебно.

— Но кто может его за это винить? — с усмешкой проговорила она, накручивая прядь волос на палец. — Я ведь роковая женщина, я вклинилась между Малышом и его женой.

Александр согласился, что да, действительно, это все так, но любовь — мощная и неуправляемая сила, а он, Александр, знает, что Малыш давно чувствовал себя с Мэри Роуз несчастным, да к тому же дети их выросли, даже Мелисса, и уже достаточно взрослые для того, чтобы справиться с разводом родителей, и хорошо, что у Малыша появилась возможность начать все сначала. К этому времени они перешли в столовую и ели при свечах превосходнейшую форель, лучше которой Энджи еще пробовать не приходилось; она улыбнулась ему в ответ и сказала, что чувствовала бы себя во всех отношениях гораздо лучше, если бы развод уже состоялся, а дети переживут, ничего другого им не остается; но она очень сильно опасается, что этого развода так никогда и не будет.