Разумеется, вокруг нее были молодые люди. Но какие-то они всегда оказывались не такие, как нужно. То слишком нахальные, то чересчур тихие и скромные, то очень уж шумные, любящие покрасоваться, то, напротив, чрезмерно незаметные и скучные. Тот зауряден, этот чересчур щеголеват, третий одержим погоней за деньгами, четвертый — своей карьерой. Ни одного из них даже отдаленно нельзя было бы назвать близким к идеалу. А Вирджиния во всем ожидала совершенства и требовала его. Она не собиралась идти на компромисс, соглашаться на посредственность. Она вынуждена была признаться себе, что, по-видимому, ищет кого-то, кто оказался бы хоть немного похожим на Малыша; кто обладал бы хоть долей присущих Малышу обаяния, легкости в общении, остроумия, внешней привлекательности. Как было бы славно встретить такого человека! Дойдя до мысли об этом, она обычно снова встряхивалась: «Господи, Вирджиния Прэгер! Неужели же ты не способна влюбиться ни в кого, кроме собственного брата?!»


На протяжении последнего месяца или, может быть, немного дольше она встречалась и выходила в свет с одним банкиром, всегда торжественно и довольно напряженно державшимся молодым человеком по имени Джек Хартли. Несмотря на свою внешнюю натянутость, он был, в общем-то, мил, доброжелателен, относился к ней с интересом и при немного излишнем весе и неуклюжей фигуре смотрелся в целом неплохо. Он приглашал Вирджинию в театры и концерты — ему самому особенно нравились последние — и втягивал ее в долгие и напыщенные разговоры о политике и текущем экономическом положении. Конечно, он был далек от идеала, но все же это было лучше, чем ничего. Всякий раз, провожая Вирджинию вечером домой, он с серьезным видом целовал ее на прощание, никогда не пытаясь добиваться чего-либо большего. В один из таких вечеров, после ужина в ресторане, во время которого он крепко перебрал, уже на обратном пути, в такси, он принялся ласково поглаживать ее грудь. Вирджиния в глубине души с облегчением вздохнула и позволила ему продолжать это занятие, подумав, что в конце концов это не ахти какая высокая плата за возможность иметь вполне приемлемого сопровождающего. Удовольствия его поглаживания ей не доставляли; но, с другой стороны, они не были ей и неприятны. Когда такси остановилось возле ее дома, она предложила (скорее просто чтобы показать, что никак не шокирована его поведением, чем с какой-либо иной, тем более сексуальной мыслью):

— Джек, хочешь зайти, выпить чего-нибудь?

Джек Хартли уставился на нее, взгляд его выражал неподдельное удивление.

Ее это несколько озадачило, но она решила не обращать внимания.

— С удовольствием, — ответил он. — Это было бы очень неплохо.

Наверху, в ее небольшой гостиной, она предложила ему виски, а себе налила бокал вина.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Прекрасный вечер, я получила большое удовольствие.

— Мне тоже понравилось. Я… да, понравилось.

Вирджиния уселась напротив него.

Джек посмотрел на нее как-то беспокойно:

— Я… то есть… ты не могла бы…

— Не могла бы что? — спросила Вирджиния; ее золотистые глаза постреливали то в одну сторону, то в другую.

— Ты не могла бы пересесть сюда… ко мне? Садись рядом.

— Ну что ж… пожалуйста.

Она поняла, что он имел в виду. Пересела к нему и немного подождала. Потом его руки обняли ее и снова начались почтительные, почти автоматические поцелуи. Вирджиния попыталась ответить на них. Что бы мне этакое вообразить, чтобы почувствовать хоть какое-то возбуждение, подумала она. Но единственное, чего ей сейчас действительно хотелось, так это чтобы поцелуи кончились, чтобы она могла допить свое вино, а потом, как только позволят приличия, выпроводить побыстрее Джека и лечь спать.

Рука Джека зашевелилась и стала потихоньку прокладывать себе путь вниз. Он посидел некоторое время, поглаживая ей грудь, потом вдруг резко запустил руку под кофточку, и рука поползла вверх, пока пальцы его не забрались под лифчик, нащупывая сосок груди. Вирджиния сидела, крепко зажмурив глаза, все ее мысли и чувства были сосредоточены на этой руке и на том, что в нее попало. Ощущения, которые она испытывала, не вызывали у нее неприятного чувства. Не было ничего похожего на те волны внезапно захлестывающего удовольствия, о которых ей приходилось столько слышать, но не было и ничего неприятного. Потом, совершенно внезапно, она вдруг почувствовала резкую и сильную боль: это браслет его «Ролекса», зацепившись за бюстгальтер, раскрылся и больно прищемил ей кожу. Вирджиния вскрикнула от боли и оттолкнула Джека, одергивая кофточку.

— Извини, — смущенно проговорила она. — Извини. Мне было… — Она хотела сказать «больно», но Джек не дал ей закончить фразу. Он резко поднялся, одергивая пиджак и поправляя галстук.

— Ничего, — произнес он слегка хрипловатым голосом. — Мне этого и следовало ожидать.

— Чего ожидать? — спросила Вирджиния, настолько заинтригованная, что всякое смущение у нее мгновенно прошло.

— А… ничего, — поспешно ответил Джек.

— Не упрямься, Джек. Чего тебе следовало ожидать? Я хочу знать. Слушай, если ты мне не скажешь, я закричу, прибежит отец и отлупит тебя.

— Да нет, Вирджиния, ничего, действительно ничего. — Джек выглядел не на шутку перепуганным. — Извини, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

— Ты меня и не обидел, Джек. Но я хочу знать, что ты имел в виду.

— Ну… ну… а, черт… ну, просто, Вирджиния, у тебя есть вполне определенная репутация.

— Какая именно?

— Ну… что ты очень… ну, недотрога…

— Недотрога? Что ты хочешь сказать?

— Н-ну… да не знаю я. Что ты старомодная. Э-э… очень высоконравственная… ну, добродетельная. В этом нет ничего плохого. Совершенно ничего. Очень хорошо, когда человек такой. Это очень хорошая репутация. И послушай, уже поздно, мне пора идти, у меня завтра такой тяжелый день. Спокойной ночи, Вирджиния.

— Спокойной ночи, Джек. Спасибо тебе за очень хороший вечер.

Она была слишком поражена и ошарашена, чтобы еще что-нибудь чувствовать.


Потом, уже в постели, когда она лежала, неподвижно уставившись в потолок, ее попеременно захлестывали чувства замешательства, удивления, унижения. Вот, значит, как. Ей двадцать один год, она богата, привлекательна, ее — по крайней мере, теоретически — хотел бы заполучить каждый; и в то же время она явно предмет всеобщих насмешек, олицетворение фригидности, ходячий пример старой девы, прославившейся своей моральной безупречностью. Но ведь это кошмар. Она теперь никогда не сможет встретиться взглядом с кем бы то ни было из людей привычного ей круга. Значит, у нее за спиной они все понимающе переглядываются, улыбаются друг другу и думают: вот, дескать, идет Вирджиния, бесполая бедняжка, навеки нацепившая пояс целомудрия; как странно, ведь брат у нее такой красавчик и такой любвеобильный; очень странно, будут они перешушукиваться: ей давно пора быть замужем, все ее одногодки уже давно повыходили, а она… бедняжка Вирджиния, какой позор, никто ее не хочет, все ее боятся, и почему только так получилось, ну что ж, у нее хотя бы есть ее работа, это все-таки лучше, чем ничего… подобные мысли одолевали ее всю ночь напролет, словно тягостная, бесконечная и заунывная песнь о ее сексуальной неполноценности. К утру она уже готова была совершенно открыто, публично лечь в постель с первым попавшимся мужчиной, на которого упал бы ее взгляд. Независимо от того, любила бы она его или нет, независимо даже от того, нравился он ей или не нравился.

Однако столь отчаянные и решительные шаги не потребовались. В десять утра зазвонил телефон. Звонила Мадлен Далглейш; она снова приехала в Нью-Йорк и была бы страшно рада, если бы Вирджиния смогла с ней пообедать. Вирджиния пришла в «Плазу» — прогулявшись до нее пешком — с раскалывающейся от боли головой, в самом скверном настроении и отлично отдавая себе отчет в том, что ее репутация никак не сможет измениться к лучшему, если ее будут видеть в компании перевалившей за средний возраст англичанки; метрдотель подвел ее к столу миссис Далглейш — и взгляд Вирджинии встретился со взглядом молодого человека такой красоты, какую ей до сих пор не приходилось даже видеть.


Впоследствии Вирджиния много раз задавалась вопросом, как бы могла сложиться ее жизнь, если бы она познакомилась с Александром Кейтерхэмом на день-два раньше или неделю-другую позже, то есть тогда, когда она была бы более собранной, не чувствовала себя столь уязвимой и уязвленной. Несомненно, она и тогда обратила бы внимание на его незаурядную внешность, пришла бы в восхищение от его элегантности, оценила бы его обаяние; оставалось, однако, только гадать, была бы ее реакция и в этом случае такой же сильной и эмоциональной. Но там, в «Плазе», когда Вирджиния впервые увидела его, внутри ее словно все перевернулось: она влюбилась с первого же взгляда. Она всегда сомневалась в том, что любовь с первого взгляда действительно существует; конечно, ей приходилось слышать и читать о такой любви, приходилось участвовать в спорах на эту тему, но она никогда не верила, что это возможно, и никогда не испытывала сама даже отдаленно ничего подобного. Любовью для нее были те чувства, которые демонстрировали ее родители: нежность, верность, со стороны матери — высокая степень готовности к тому, чтобы оставлять в стороне свое «я», а также явное удовольствие, которое оба получали, находясь в обществе друг друга. Вирджиния никак не могла поверить, что столь сложное сочетание чувств во взаимоотношениях двух людей может быть установлено, да даже просто распознано за одно какое-то мгновение. Но в тот день, в Пальмовом зале «Плазы», она поняла, что, по крайней мере, отчасти была не права. И впервые за всю свою жизнь почувствовала сильнейшее сексуальное желание. Стоя возле стола и с беспокойством глядя на молодого человека, поднявшегося, чтобы поздороваться с ней, она остро почувствовала, как глубоко внутри мгновенно нарастает огромный, физически ощутимый ком радостного удовольствия, и ее удивило и потрясло это чувство, но в то же время — учитывая все, что пережила она за предыдущие двенадцать часов, — оно вызвало у нее невероятное облегчение; своевременность, с которой это чувство пришло, показалась Вирджинии даже в чем-то забавной; она на мгновение прикрыла глаза, чтобы поплывший перед ней зал снова принял нормальное положение; и, когда это произошло, взяла протянутую ей для приветствия руку и снова испытала такой же горячий и мощный прилив желания.