Потом как-то она заставила его ждать на улице возле универмага «Мэйси» и сказала, что вынесет ему оттуда, не заплатив, любые три вещи, какие он попросит; в другой раз нацепила темный парик и черные очки и, когда они зашли в ресторан, сделала вид, будто не знает Малыша, будто он подсел к ней только что здесь, в ресторане; все оборачивались и смотрели на них, она даже позвала на помощь метрдотеля, и в конце концов бедняга Малыш и сам запутался, она это или не она. А тот вечер, когда она пообещала, что пойдет с ним ужинать, но только если он предварительно кое-что купит, и вручила ему список — «Ничего особенного, Малыш, я уверена, что ты проделывал все это множество раз в твоем сверхблагополучном детстве», — где, наряду с прочим, были указаны пачка «тампакс», надувная секс-кукла и два билета на порнографический фильм; или другой случай, когда она устроила соревнование: «Кто из нас придумает больше поз, в которых можно потрахаться: проигравший делает то, чего захочет победитель».

И практически всякий раз, когда они встречались, у нее наготове была какая-нибудь новая идея, новый розыгрыш; и всякий раз он находил ее все более неотразимой и любил все сильнее.

Но была и еще одна причина, по которой она казалась ему неотразимой: она сама считала его замечательным парнем. Девять лет супружеской жизни с Мэри Роуз начисто деморализовали Малыша; первые же девять часов романа с Энджи полностью восстановили его уверенность в себе и самооценку, дали ему возможность снова почувствовать себя умным, сильным, сексуально привлекательным и просто человеком, с которым интересно. Все это ударяло в голову, действовало опьяняюще.

Их роман поначалу развивался очень медленно; Малыш проводил ее в небольшую гостиницу неподалеку от Грэмерси-парк, которую порекомендовала Вирджиния, пригласил на следующий вечер в бар, помог установить контакт с М. Визерли и как-то весной, в воскресенье, свозил ее на Лонг-Айленд и познакомил с Фредом и Бетси. Он видел, насколько она сексуально притягательна, и чувствовал себя из-за этого несколько стесненно — еще и потому, что совершенно очевидно был для нее не менее притягателен; однако они тогда легко и почти беззаботно профлиртовали друг с другом целый день (к раздражению, но не более чем раздражению Мэри Роуз, которая с тех самых пор стала неизменно отзываться об Энджи «эта англичан очка», причем ее ледяной тон ясно указывал, что между двумя этими словами подразумевалось еще «заурядная»). Энджи между тем занималась своими делами, устроилась в Нью-Йорке, налаживала свою новую жизнь; и в следующий раз Малыш столкнулся с ней, в самом прямом смысле слова, только осенью, во время парада на День благодарения. Малыш взял Фредди на парад — вопреки сильным возражениям Мэри Роуз, которая утверждала, что с балкона квартиры Морганов, находившейся в самом начале Парк-авеню, Фредди увидит все гораздо лучше, — но Малыш настаивал, что никакие впечатления не сравнятся с теми, что получаешь непосредственно на улице, и повел Фредди на Бродвей; они стояли в толпе на Таймс-сквер (Фредди сидел у Малыша на плечах) и, вытягивая шею, старались рассмотреть Белоснежку и семь гномов, когда чей-то голос у них за спиной произнес: «Еще шаг назад, и вы меня раздавите»; Малыш оглянулся и увидел Энджи; на ней были джинсы и клетчатая жакетка, вокруг шеи повязана красная косынка, волосы подняты вверх и завязаны «лошадиным хвостом»; она смеялась, но по глазам было видно, что и вправду побаивалась, как бы ее тут не затоптали. «Извините, пожалуйста, — проговорил Малыш и только тут узнал ее. — Энджи, это вы? Здравствуйте. Как жизнь?»

Энджи ответила, что все в порядке, повосторгалась парадом, сказав, что это лучшее, что ей удалось увидеть за все время в Нью-Йорке, — отсюда можно было заключить, что видела она немного, — и Малыш поинтересовался, какие у нее планы на остальную часть дня; Энджи сказала, что собирается провести его сама с собой, в собственной компании, на что Малыш возразил, что это просто кошмар, и пригласил ее в дом на 80-й Восточной, познакомиться со всеми Прэгерами и побыть в его и их обществе. Энджи сказала, что это было бы прекрасно и она с удовольствием принимает приглашение, но в таком случае ей нужно будет зайти домой переодеться; ради бога, ответил Малыш, в любое время после двух мы вас ждем. Когда Энджи появилась на 80-й Восточной, на ней были красное мини-платье из джерси и высокие белые сапоги; Мэри Роуз держалась по отношению к ней очень холодно, но Бетси была страшно рада, что Энджи пришла к обеду в такой праздник, а Фред III флиртовал с ней так отчаянно, что у Малыша не было возможности не только вставить словечко, но хотя бы перекинуться с Энджи взглядами. Может быть, именно поэтому, отвозя ее в тот вечер домой, он счел себя обязанным заявить, что, если бы не отец, он тоже не оставил бы ее без внимания; одно за другое, и вскоре они уже вовсю целовались, на следующий день он пригласил ее на обед, и так у них все и началось.

— И не спрашивай меня, когда и чем это закончится, потому что у меня нет на этот счет ни малейшего представления, — закончил он, и выражение его лица было каким-то странно беззащитным. Он посмотрел на сестру: — И обещай мне, Вирджи, что ты никому ничего не скажешь. Даешь честное слово?

— О господи, Малыш, ты что, считаешь, что я сейчас же начну обо всем трезвонить? — обиделась Вирджиния. — Разумеется, я никому ничего не скажу. Я просто боюсь за тебя, вот и все.

— Не надо, — сказал Малыш. — Я вполне способен сам позаботиться о себе.


Спустя три дня Энджи явилась к нему прямо со встречи, на которую ее пригласила Вирджиния. Настроение у нее было очень странное.

— Она ведет себя так, Малыш, словно она все еще моя хозяйка. Мне это не нравится.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — примирительно произнес Малыш.

— Ничего подобного. Она с самого начала прямо заявила мне, что видела нас с тобой вместе в такси и что лучше бы она этого не видела; а потом прочла мне целую лекцию, что ты женат и все такое. Как будто я сама этого не знаю. А потом стала распространяться насчет того, сколько ваша семья всего для меня сделала. Ну, тут я ей кое-чего ответила.

— Что именно? — с беспокойством спросил Малыш.

— Правду. Что да, действительно, вы все были ко мне очень добры, помогли никому не известной бедной девушке, продемонстрировали, какие вы хорошие. Но это не было благотворительностью, и что-то получала от всего этого не я одна: я работала на нее, вкалывала изо всех сил, покрывала ее, когда она пила запоем, и вообще вела себя по отношению к ней более чем лояльно. Да, а еще я сказала ей, что это было довольно легко — что-нибудь делать для меня. Я ей сказала, что, может быть, я немного заурядна, но я не злючка, не из тех, кто вечно на что-то дуется, не совсем дура и умею говорить «пожалуйста» и «спасибо». Тогда она запела иначе: что она не хотела меня обидеть, но она встревожена, у тебя трудные отношения в браке, и я могу внести в ваш брак дополнительные осложнения. А я ей ответила, что совсем наоборот, со мной ваши отношения стали лучше и ты мне даже говорил, что тебе теперь не так противно трахать Мэри Роуз.

Малыш вдруг почувствовал, что ему становится немного не по себе.

— Энджи, по-моему, ты зашла слишком далеко. Незачем было упоминать все эти подробности.

— А мне кажется, что это она зашла слишком далеко. Но после этого она малость попритихла, а потом сказала, что она просит меня отказаться от тебя, что если твой отец узнает, он тебя уничтожит. И еще она выразила надежду, что я не думаю, будто ты оставишь ради меня Мэри Роуз, и заявила, что Прэгеры не бросают своих жен. Она хотела сказать, не бросают их ради таких, как я.

— А ты ей что ответила?

— Что не могу от тебя отказаться. — Энджи поцеловала его. — Что нам сейчас очень здорово вдвоем, что я люблю тебя, а ты любишь меня, что все это настоящее, а остальное меня не волнует. Тогда она сказала, что, если я уеду, ты обо всем забудешь, а я ответила, что не хочу, чтобы ты забывал. И после этого я ушла. Знаешь, мне наш разговор с ней даже понравился, — добавила она. — Гораздо больше понравился, чем ей.

Малыш посмотрел на Энджи; на ней была черная шелковая блузка, золотой браслет, который он ей подарил, сережки от Шанель; она выглядела как вполне современная, искушенная и очень дорого одетая женщина.

— Ну что ж, — вздохнул он, — надеюсь, Вирджиния заметила в тебе некоторые перемены.

— Да, — весело отозвалась Энджи, — я тоже надеюсь.


То лето Малыш прожил в состоянии непрерывного радостного возбуждения и душевного подъема. Дело было не только в том, что он был счастлив с Энджи или что, по иронии судьбы, у него также улучшились отношения с женой; но, похоже, он восстановил свое былое место под солнцем и на Пайн-стрит. Причиной последнего было не особое его прилежание и даже не его возросшее мастерство финансиста. В конце 60-х годов вся экономика бурно шла вверх, хоть это и происходило на неприятном фоне войны, вспышек насилия, политических неурядиц; на протяжении предыдущего года, когда стоимость войны во Вьетнаме поднялась до 21 миллиарда долларов, рынок акций впервые в его истории подошел к отметке в тысячу пунктов по индексу Доу-Джонса; на Нью-йоркской бирже совершалось такое количество сделок, что для ее немеханизированных недр этот объем работы стал почти невыносимым бременем. Сотрудники, работающие за закрытыми дверями — не в торговом зале, а в тех внутренних отделах биржи, где осуществляется вся, как ее называют, черновая работа: оформляются на бумаге все заключаемые сделки, — часто вынуждены бывали оставаться на своих рабочих местах круглые сутки. Одно время биржу закрывали по средам просто для того, чтобы дать возможность ее работникам справляться с потоком дел; на какой-то период нормой стало сокращение торговых операций биржи на два часа в день.

Для всего этого было две причины; одна заключалась в том, что множество мелких компаний расширяло свою деятельность, а другая — в том, что появился небывало массовый спрос на ценные бумаги: рядовой Джо с улицы скупал акции в неслыханных масштабах. Запах денег разливался в воздухе, вызывая всеобщий аппетит и выделение слюны; достаточно было протянуть руку и схватить, и все хватали. Даже некоторые из самых крупных фирм — такие, как «Меррилл Линч» или «Д. Г. Блэар», — обзавелись индивидуальными клиентами. У «Прэгерса» таких клиентов было очень много. Один из ведущих брокеров, Чарльз Плон, нахватал себе столько выпусков, что получил от клиентов прозвище «По одному в день». В результате всего этого индексы ценных бумаг непрерывно возрастали, достигая рекордных отметок. Для человека с улицы это означало, что, пока фирмы процветают, доходы на купленные им акции будут и дальше расти, а потому и сами акции оценивались и переоценивались в расчете на то, что биржевой их курс будет и впредь возрастать крайне быстро. Почти не принималось во внимание, что подобный рынок в значительной мере связан обычно с высокой долей риска, что цены акций определяются не по фактическим итогам деятельности фирм, но на основании ожидаемых результатов и количества выпущенных акций, что, как только на рынке ценных бумаг наметится тенденция к понижению, такие акции станут менее привлекательными и их цена упадет. Вопреки тому, что жизнь множества людей складывалась очень непросто, — а может быть, как раз по этой самой причине — все, похоже, жили исключительно сегодняшним днем; о том, что будет завтра, не думал никто.