К тому же Малыш был намного легче и проще ее в общении, гораздо свободнее и раскованнее держался; все были единодушны в том, что у Вирджинии хорошие манеры, но ей не хватало того обаяния, каким был наделен Малыш, не хватало его способности на любой вечеринке, в любой компании неизменно оказываться в центре внимания; ее никогда не относили к числу людей, чье присутствие на каком-либо событии абсолютно необходимо, чье одобрение или порицание много значит.

Разумеется, она пользовалась успехом; даже очень заметным успехом. Не было недостатка в молодых людях, пытавшихся забраться к ней под лифчик или под трусики, и нельзя сказать, чтобы ее обходили всевозможными приглашениями. Друзья Вирджинии говорили, что ее повсюду приглашают потому, что она не только хорошенькая, но и очень мила; враги же — их у нее было немного, но все они отличались красноречием и умением четко формулировать свои мысли — утверждали: ее приглашают только из-за того, что ей предстоит со временем унаследовать столь огромное состояние, что даже в колледже, где очень большие деньги не кажутся чем-то особенным, размеры этого состояния производят впечатление.


Фредерик Прэгер III был банкиром. В тех кругах, где вращались Прэгеры, это означало, что он был владельцем банка. Банк принадлежал еще его отцу, а основателем банка был дед Фредерика Прэгера III, и никто не сомневался, что со временем банк перейдет к Малышу, которого тогда уже станут называть не Малыш, а Фредерик Прэгер IV.

Начало состоянию Прэгеров было положено в 1760 году одним умным, но нахальным и дерзким молодым человеком по имени Джек Милтон, который служил клерком в маленьком банке в Саванне, штат Джорджия. До него доходили разговоры о том, что можно сделать неплохие деньги, финансируя так называемый золотой треугольник — торговый маршрут, на котором корабль покидал английский порт Ливерпуль с грузом металлических сундуков и оловянных вилок и ложек и шел к западному побережью Африки, где эти товары обменивались на рабов. После чего корабль направлялся к Бермудам, где рабов, которым предстояло в конечном счете попасть в южные штаты Америки, обменивали на мелассу;[1] на последнем, третьем этапе этого маршрута корабль с грузом сахара возвращался назад в Ливерпуль. Маршрут этот, при всей его кажущейся фантастической сложности, был практически вполне осуществим и, как правило, приносил обычно по сто пятьдесят процентов прибыли на каждом своем этапе.

Джек Милтон, который был расчетливым молодым человеком, сказал своему непосредственному начальнику в банке о возможности вложить деньги в «золотой треугольник» с американской его вершины; начальник же, который был менее расчетлив, покачал головой и сказал, что ему все это представляется крайне рискованным. На том бы все и закончилось, если бы однажды, когда Джек допоздна засиделся на работе, в банк не заглянул его владелец, некто Ральф Хобсон, заметно навеселе, чтобы забрать коробку сигар, подаренную ему днем одним из клиентов. Увидев Джека все еще за работой и будучи в благожелательном расположении духа, владелец проникся уважением к трудолюбию клерка и заговорил с ним, и Джек сам не заметил, как рассказал ему о возможностях, скрытых в «золотом треугольнике». Три месяца спустя Хобсон вложил некоторую сумму в снаряжение небольшого корабля; а еще через девять месяцев после этого вложенные им деньги учетверились. Хобсон повторил эту операцию; убедился, что доходы банка резко подскочили; и, будучи человеком честным, наградил Джека несколькими акциями своего банка. Со временем он сделал Джека своим партнером. Банк «Милтон и Хобсон» процветал; молодые мистер Милтон и мистер Хобсон получили его в наследство от своих отцов, а потом передали банк собственным сыновьям. Они жили в Джорджии, их плантации располагались по соседству друг с другом, и хлопок приносил им дополнительный — и немалый — доход; к тому же каждый из них владел несчетным количеством рабов. Но в самом начале 1850 года Дуглас Хобсон заразился холерой и умер, так и не успев оставить потомства; Джереми Милтон стал, таким образом, единоличным владельцем банка, однако его собственными наследницами были лишь дочери. Жена Джереми умерла при родах их единственного сына, а несколько часов спустя за ней последовал и новорожденный.

Сам Джереми тоже не отличался крепким здоровьем: он страдал легкими, и доктора опасались, что у него могла развиться чахотка. В свои тридцать пять лет он выглядел уже пожилым человеком и был всерьез обеспокоен будущим банка.

Коринна, старшая из его дочерей, была настоящей красавицей: с большими темными глазами и копной густых тяжелых волос, падавших вниз длинными темно-рыжими локонами; поскольку к тому же ей одной предстояло еще и унаследовать весьма значительное состояние, то естественно, что она была желанной партией. Никто так и не понял, почему она все-таки не вышла замуж ни за одного из увивавшихся вокруг нее блестящих красавцев, а выбрала в конце концов ничем не примечательного молодого человека по имени Фредерик Прэгер, рядового служащего в банке, правда серьезного и симпатичного, но безденежного и к тому же заику.

Они поженились в 1852 году, Джереми сделал Фредерика своим партнером в банке, и молодожены окунулись в полную страсти и блаженства жизнь; год спустя Коринна уже пользовалась в местном обществе репутацией молодой, но гостеприимной хозяйки. Фредерик процветал по-своему, вкладывая собственные деньги и средства клиентов банка в строительство железных дорог, которые бурно множились по всей стране; Джереми наблюдал за его успехами и ростом активов банка и был всем этим чрезвычайно доволен. Фредерик оказался достойным обретенного положения и как зять, и как будущий преемник.

Но чем ближе подходил конец 1850-х годов, тем чаще и больше все вокруг говорили о войне. О войне между Севером и Югом. Юг был самонадеян; уверен в том, что он не только способен победить, но обязательно победит; что его генералы — неподражаемые Борегар, Джонстон, Ли — непобедимы; и что янки с Севера представляют собой лишь банду выскочек, которые и воевать-то толком не умеют. Очевидная близость войны нимало не волновала подавляющее большинство южан; но у Джереми Милтона были друзья и партнеры на Севере, и он понимал, что вооружение и организация армии там гораздо лучше, чем на Юге, а люди по меньшей мере столь же храбры и подготовлены не хуже, чем солдаты армии конфедератов.[2] И к тому же у Севера было больше денег. Намного больше денег.

— Мне все это не нравится, — сказал как-то Джереми Фредерику. — Совершенно не нравится. Ну, мы-то от всего этого, не сомневаюсь, только выиграем. Война для банков — прекрасное дело. Перед войной все запасаются оружием, снаряжением, припасами, а после войны надо восстанавливать разрушенное. Но я боюсь за Юг. Боюсь за этот город. Боюсь за тебя и за свою дочь. По-моему, если война начнется, тебе надо будет сразу же отправить Коринну на Север.

Вот почему всю войну Коринна и ее отец провели в Филадельфии. Фредерик вступил в армию конфедератов и смог воссоединиться с семьей только в самом начале 1866 года — исхудавший, немного ослабевший от непрерывных приступов дизентерии, но каким-то удивительным, чудесным образом оставшийся живым и невредимым. Уцелела вся их семья. И не только уцелела, но сумела сохранить и почти все свое состояние. С самого начала войны Фредерик продолжал вкладывать деньги в строительство железных дорог. И несмотря на поражение, на блокаду, обстрелы, на то, что сгорела вся Атланта, стальные артерии устояли и теперь, когда война закончилась, снова вдыхали жизнь в штаты Юга. Более того, на протяжении двух лет подряд перед началом войны Фредерик продавал огромные партии хлопка напрямую непосредственно в Ливерпуль и оставлял вырученные за них деньги там, в местном банке, где никто не смог бы до них дотянуться. Теперь же он взял оттуда все эти деньги, а это были многие тысячи долларов. И еще — предстояло заново отстраивать Атланту. Весь Юг надо было отстраивать заново. Создавать промышленность, вдыхать в него новую жизнь. Семейство Прэгер вернулось в Саванну и оказалось там одной из очень немногих семей, которым повезло и они не разорились; и, по мере того как Юг, подобно фениксу, возрождался из пепла, Прэгеры становились все богаче и богаче.

В 1867 году Коринна забеременела; доктор сказал, что в тридцать два года, в принципе, уже поздновато заводить детей, но поскольку она женщина крепкая и в добром здравии, то все должно пройти прекрасно. Супруги Прэгер были довольны: быть может, наконец-то судьба ниспошлет им столь долгожданного сына. Джереми пребывал в таком же радостном ожидании и возбуждении, как и они: с самой свадьбы Коринны он мечтал о внуке, о наследнике.

Родился и вправду мальчик: крупный и здоровый ребенок, с такими же, как у Коринны, темно-голубыми глазами и светлыми, как у Фредерика, волосиками; но вместе с ним в семью пришла не радость, а горе. Коринна, с обычными для нее мужеством и стоицизмом перенесшая долгие и тяжелые роды, взяла ребенка на руки, с обожанием посмотрела на его маленькое сердитое личико, и тут вдруг у нее внезапно открылось сильнейшее кровотечение, и она умерла прежде, чем успели хоть что-нибудь предпринять для ее спасения.

Неделю спустя с Джереми, который был уже весьма слаб, случился удар; и хотя удар был несильный, Джереми после него так никогда уже полностью и не оправился. На Фредерика легла вся ответственность за жизнь и воспитание младенца.

Он нанял нянек, экономок, гувернанток, с истечением времени дом снова вошел в упорядоченный ритм жизни, но сам Фредерик оставался отчаянно несчастным человеком: память о Коринне продолжала жить в доме и преследовала его, словно привидение, а вид слабеющего, шаркающего ногами тестя наполнял безысходной тоской, от которой, казалось, нет спасения. В этом непрерывном кошмаре Фредерик прожил целых четыре года, на протяжении которых единственным убежищем, где он мог хотя бы на время скрываться, отвлекаясь от своих тяжких мыслей, был банк; в 1872 году Джереми умер, банк стал семейной собственностью Прэгеров и сменил название, а Фредерик переехал в Нью-Йорк.