— Возможно, так будет даже лучше, — сказала Энджи. — Да у меня и машины-то нет.

— Ну, это не проблема, — с ноткой нетерпения в голосе проговорила Вирджиния. — Вы могли бы пользоваться моей. Это же ясно.

— Да. Конечно. — «Господи, похоже, с каждой минутой становится все жарче и жарче».

— Ну что ж. Насколько я понимаю, печатаете и стенографируете вы очень хорошо. Агентство дало о вас отличный отзыв.

— Спасибо. — Верная подружка Сьюзи; она действительно выложилась до отказа; Энджи надеялась, что сумеет не подвести ее.

— Э-э… а сколько вам лет, мисс Бербэнк? Действительно двадцать? На вид вам столько не дашь.

Золотисто-коричневые глаза с доброжелательным интересом внимательно смотрели на Энджи, и та вдруг почувствовала себя легко и улыбнулась в ответ:

— Нет. Конечно нет. Мне восемнадцать. На самом деле только восемнадцать. Но когда называешь свой возраст, все считают тебя такой молодой… Наверное, вы бы даже не стали со мной разговаривать.

— Ну почему же нет. Честно говоря, я так и подумала, что вам восемнадцать. Но, в общем-то, это несущественно.

— Спасибо. — Энджи снова улыбнулась. «Вот глупая корова. Небось, сочла бы существенным, если бы узнала, что на самом-то деле мне еще не исполнилось и шестнадцати».

— Расскажите мне о себе. Чем вы занимались до сих пор?

«Да ничем особенным, — подумала про себя Энджи, — во всяком случае, ничем таким, о чем я могла бы тебе рассказать».

— Так, главным образом пробовала то одно, то другое, — ответила она.

— Вот как? Наверное, это очень интересно, — сказала Вирджиния. — Каждую неделю новая работа. — В голосе ее был легкий оттенок тоски и сожаления.

— Не очень, — пожала плечами Энджи. — Только разберешься в делопроизводстве и запомнишь, кто какой кофе любит, как уже приходится уходить.

— И верно. А машинописи и стенографии вы учились в школе?

— Нет, на вечерних курсах, — осторожно проговорила Энджи.

Ей очень не хотелось, чтобы ее стали выспрашивать или попросили бы показать документ об образовании. Да и в самом деле, те ускоренные курсы, которые преподала ей Сьюзи, и бесконечные, до одури, упражнения, которые она проделывала сама, сделали из нее куда лучшую секретаршу, чем все эти финтифлюшки вроде Марси, с ее последнего места работы — она окончила школу Питмана, но терпеть не могла прикасаться к клавишам пишущей машинки, потому что от этого могли пострадать ее длинные красные ногти. Сьюзи и научила Энджи, и убедила в том, что она все умеет не хуже других; и действительно, это подтвердила самая первая временная работа, которую Энджи удалось получить; человек, у которого она тогда работала, сказал ей, что она превосходна и что лучшей у него не было за все лето. Конечно, отчасти такая оценка была связана с тем, что она не психовала, когда он щипал ее за задницу в укромных углах, и что всякий раз, когда она не поспевала за его диктовкой, перед тем, как попросить его диктовать помедленнее, она забрасывала ногу на ногу так, чтобы бедро ее было видно как можно выше; но фактом было и то, что она умела работать быстро, аккуратно и усердно и что на рабочем столе у нее никогда не скапливались бумаги. Она не могла понять других секретарш, работавших с ней вместе: те вечно дожидались, пока бумаги не начнут валиться со стола, и в результате сами создавали себе массу лишней работы; а кроме того, нужная бумага постоянно оказывалась где-то посреди этой груды и ее всегда приходилось искать.

— Расскажите мне о себе, — улыбнулась ей Вирджиния. — Вы живете с родителями?

— Н-не совсем… С братом.

— А где ваши родители?

— Мама умерла в прошлом году.

— Извините меня. Это всегда горе, а особенно когда теряешь маму в таком молодом возрасте, как вы. Вам должно ее очень недоставать.

— Да, очень, — серьезно и искренне ответила Энджи и вдруг с необычайной яркостью вспомнила, как стояла у могилы матери, смотрела на опускаемый туда гроб и не испытывала при этом совершенно ничего, хотя, казалось бы, должна была переживать горе.

— А отец?

— Он ушел от нас. Уже очень давно. Мы с Джонни живем сейчас с бабушкой и дедушкой.

— Хорошо, что у вас хоть брат остался. А чем он занимается? — Вирджиния явно была в некотором замешательстве от этой грустной истории; впрочем, так и должно было случиться.

— Да, это хорошо. Мы с ним довольно близки. Джонни работает в магазине. — «По крайней мере работал. Иногда».

— А почему вы хотите получить именно это место? — внезапно спросила Вирджиния. Столь резкая смена темы и настроения немного выбила Энджи из колеи.

— Н-ну… я бы предпочла работать у женщины.

Это должно ее растрогать. Так утверждала Сьюзи.

А кроме того, это было правдой.

— И потом, мне нравятся дома. Я, конечно, никогда еще не жила в красивом доме — по-настоящему красивом. Но мне нравится читать о них. И я люблю вызнавать все о том, как и почему дома такими становятся. Красивыми. Понимаете? И еще я очень люблю переставлять все в своей комнате, украшать ее как-то по-новому, ну и так далее.

— Здесь вам придется не просто обсуждать цветовые сочетания, — проговорила Вирджиния. — Это-то как раз самое легкое. Здесь вам придется иметь дело с очень специфическими и весьма капризными людьми.

Энджи молча и вежливо смотрела на нее. Она не совсем поняла, что означает слово «капризный».

— Они способны потратить целую прорву времени — дорогого времени — только на то, чтобы постоянно менять свою точку зрения. Они сами не знают, чего хотят, или не очень уверены в этом. Однако им доставляет удовольствие думать, будто они это знают. Или же они действительно знают, чего хотят, но это… ну, что-то такое, что не будет хорошо смотреться, а значит, их надо от этого отговорить. Вот почему наша работа во многом состоит из дипломатии. Понимаете? Из того, чтобы льстить таким людям, говорить им что-то приятное, производить на них хорошее впечатление и при этом стараться понять, что же им на самом деле надо.

— Например?

В Энджи внезапно пробудилась искренняя заинтересованность. Такого рода работа была ей по душе, с ней-то она справится.

— Ну, например, клиентка говорит вам, что хочет украсить свою комнату, или квартиру, или что там у нее есть, как-нибудь очень просто. Совсем невычурно. А вы смотрите на то, как она одета — в пышную блузку с глубоким вырезом, и прическа у нее какая-нибудь броская, аляповатая, и масса всяких колец и побрякушек, — и понимаете, что на самом-то деле она имеет в виду какое-нибудь простое сочетание цветов, но чтобы при этом в квартире была масса занятных безделушек, мелочей и тому подобного. Или, наоборот, какую-то очень сложную цветовую гамму, кричащие шелковые обои на стенах, занавески из двух контрастирующих друг с другом тканей, но при этом обивку на мебели и покрывала из какой-нибудь очень простой ткани и какие-то сверхсовременные на вид вазы и безделушки. Вот и надо с ней разговаривать. Надо, чтобы она посмотрела образцы…

— А что такое образцы?

— Куски тканей, обоев. Как в тех альбомах. И если вам повезет, то на чем-то она скажет: «Да, это именно то, что мне хочется», — и едва вы вздохнете с облегчением, как она добавит: «Только нельзя ли сделать все это в голубых тонах?» Так что это действительно трудная работа, и надо запастись огромным терпением. А иногда клиенты попадаются к тому же еще и очень грубые, а вам нельзя отвечать им тем же, вы должны держать себя исключительно доброжелательно. Справитесь?

— Думаю, да, — проговорила Энджи, вспоминая те бессчетные случаи, когда Джонни за что-то выговаривал ей, ругал ее последними словами, а она стояла молча, не возражая и не отвечая, чтобы он не начал к тому же и бить ее.

— Да, и вот еще что, — продолжала Вирджиния. — Совсем забыла. Мне нужен кто-то, кто смог бы вести бухгалтерию. Сама я так плохо разбираюсь в числах, что даже время не могу назвать правильно. Я для них просто не создана. Вы сумеете вести самый простой учет? Выписывать счета, рассчитывать время, которое мы затрачиваем на каждый заказ, и тому подобное?

— Да, конечно, — с деланой уверенностью в голосе ответила Энджи. — На курсах меня и бухгалтерскому делу тоже учили.

— Хорошо. Ну что же, мне нужно будет побеседовать еще с несколькими кандидатками, и к тому же вы немного моложе, чем… чем я думала. Но мне кажется, что мы бы смогли работать вместе. В любом случае спасибо за то, что обратились ко мне. Завтра или послезавтра я позвоню в агентство и дам ответ. Вас это устроит?

— Да, конечно. — Энджи старалась не показать своего разочарования. Она шла сюда, надеясь получить окончательный ответ прямо на месте, хотя Сьюзи и предупреждала ее, что это в высшей степени маловероятно. — Спасибо за то, что вы меня приняли, — вежливо добавила она, протягивая руку для прощания. Интересно: рукопожатие у графини оказалось твердым и энергичным; Энджи ожидала, что рука ее будет вялой и холодной.


Свое раннее детство Энджи провела в небольшом домике с террасой в Бермондси, на той же улице, что и Каледониан-маркет, только чуть подальше; она жила там вместе с матерью, которую звали Стеллой, с дедом и бабкой и с братом Джонни. Отца своего Энджи не знала, да и Стелла тоже туманно представляла себе, кто мог бы быть отцом ее дочери.

Когда Энджи было пять лет, Стелла вышла замуж за Эрика Добсона, владельца большого магазина тканей. По понятиям Стеллы, он был очень богатым человеком. Все трое — мать, Энджи и Джонни — переехали в его дом в Ромфорде. Брак лопнул, когда однажды ночью Энджи проснулась с громким криком оттого, что Эрик сидел на ее кровати и пижамные брюки у него были спущены; Джонни рассказывал потом, что с ним проделывались куда более серьезные вещи. Они вернулись в Бермондси, где Джонни начал потихоньку делать себе карьеру: он воровал разные мелочи в магазине «Вулворт», а потом перепродавал их на рынке. Иногда он позволял Энджи помогать ему красть; каждое такое соизволение она воспринимала как большую честь для себя.