Молли изо всех сил старалась поддержать Грейс в тот вечер.

– Ты не можешь, не должна сдаваться, Грейс! Ты не имеешь права! Ты уже многого добилась. Теперь тебе предстоит идти до конца. Два года – вовсе не вечность. Когда ты выйдешь, тебе будет всего двадцать лет. Как раз подходящий возраст, чтобы начать новую жизнь, чтобы обо всем позабыть…

Дэвид твердил ей о том же. Что надо быть сильной, все перенести… Но все они знали, что это будет нелегко.

Она должна быть сильной. У нее просто нет выбора. Но она так долго старалась быть сильной, что временами ей казалось, что лучше было бы умереть. Лежать в могиле было бы куда легче, чем пережить все то, что выпало на ее долю. А теперь еще тюрьма… Надо было бы ей застрелиться самой, а не убивать отца. Насколько это было бы легче. Так она и сказала Молли тем вечером.

– Что, черт побери, это значит? – взорвалась Молли. Она нервно зашагала по комнате, сверкая глазами. – Ты что, собираешься лечь, сложить на груди лапки и умереть? Да, тебе дали два года. Но это ничто в сравнении со всей жизнью! Могло ведь быть куда страшнее, поверь! Все! Теперь ты знаешь, сколько времени продлится твое испытание, знаешь, когда оно закончится! А с твоим отцом ты никогда не знала этого!

– А как… как все это будет? – с ужасом спрашивала Грейс, не утирая катившихся по щекам слез.

Молли все бы отдала, чтобы помочь ей, но что она могла еще для нее сделать? В ее силах было лишь предложить девушке любовь, поддержку, дружбу. Они с Дэвидом за все это время по-настоящему привязались к Грейс, часами обсуждали ее проблемы, в один голос кляли на чем свет стоит несправедливость судьбы. А теперь ей предстоит еще одно испытание. И ей необходимо быть очень, очень сильной. Молли обнимала ее, плачущую, и молила Бога ниспослать ей силы. Молли трепетала от одной мысли, что девочке предстоит пережить немало трудных минут.

– Ты будешь навещать меня? – слабым голосом спрашивала Грейс, приникая к плечу Молли. Имя Грейс последнее время не сходило с языка доктора Йорк. Даже Ричард устал слушать эту жуткую и грустную повесть, а уж о подругах и коллегах Молли говорить нечего. Подобно Дэвиду, она просто помешалась на этой бедняжке, и никто, кроме него, не мог вполне понять ее чувств. Но творимая над ней несправедливость, как и тяготы, поджидавшие ее в тюрьме, неотступно терзали Дэвида и Молли. Они чувствовали себя так, словно были ее родителями.

Расставаясь с девушкой, Молли расплакалась. Она обещала приехать в выходные. Дэвид собирался взять отгул, чтобы тоже навестить ее, обсудить апелляцию и сделать все возможное, чтобы в тюрьме у нее была сносная жизнь. Это было вовсе не райское местечко. И как ни бились, что ни делали они с Молли, как ни переживали за девочку, все оказалось напрасно. А ведь они сделали все, что могли, исчерпали все возможности, но этого оказалось недостаточно для ее спасения, для ее оправдания. Слишком многое было против нее…

– Спасибо за все, – тихо сказала она Дэвиду на следующее утро, когда он пришел проститься с ней. – Вы сделали все, что было в ваших силах. Спасибо, – прошептала она и поцеловала его в щеку, а он обнял ее, желая всем сердцем, чтобы она выстояла, чтобы перенесла все, что ждет ее в последующие два года. Он знал, что она сумеет. В ней так много скрытых сил! Именно эти силы помогли ей сохранить рассудок в родительском доме – доме из фильма ужасов.

– Жаль, что нам так и не удалось… – вздохнул он.

По крайней мере это хоть не самое худшее. Если бы ей вынесли смертный приговор, он не пережил бы этого. Глядя на девушку, Дэвид вдруг кое-что понял, хотя прежде он и думать себе об этом не позволял. Будь она постарше, он полюбил бы ее. Она – женщина именно его типа. В ней дремлют скрытые силы, его влечет красота ее души, его тянет к ней словно магнитом. Но зная, что ей пришлось пережить и как она еще юна, он не позволял чувству разгореться и запретил себе думать о ней иначе, нежели как о младшей сестренке.

– Не волнуйся, Дэвид. Все будет хорошо, – спокойно улыбнувшись, ответила она, желая подбодрить его. Она чувствовала, что часть ее существа давно уже мертва, а то, что осталось, будет терпеливо ждать смерти в назначенный Богом час. А умереть ей будет легко – ведь ей нечего терять, незачем жить. Вот разве что где-то в глубине души гнездится чувство, что она должна выжить ради Дэвида, ради Молли. Они так много для нее сделали, они – первые люди, по-настоящему вошедшие в ее жизнь. Она не может их подвести. Нет, она не имеет права умирать – ради них ей надо выжить.

Прежде чем ее увели, она нежно коснулась его руки. Подняв на нее взгляд, Дэвид вдруг подумал, что она в это мгновение до странности напоминает святую. Она смирилась со своей участью, покорилась судьбе. И держится не по годам достойно, и даже в наручниках поразительно красива. Уже в дверях она обернулась и помахала ему, а он еще долго глядел ей вслед затуманенными от слез глазами, которые побежали по щекам сразу же, как только она скрылась.

Глава 4

В восемь утра ее в кандалах и наручниках усадили в автобус, следующий в Исправительный центр в Дуайте. Так всегда перевозили преступников – и для нее не сделали исключения. Как только ее заковали, охранники тотчас же перестали разговаривать с ней. Она просто перестала быть для них человеком. Никто не простился с ней.

не пожелал всего хорошего. Молли была у нее вечером, Дэвид – с утра. Охранники же провожали ее молча. Она не доставляла им хлопот, но была всего лишь пятном в череде бесконечных лиц – пятном, которое они вскоре забудут.

Единственное, чем ее дело отличалось от прочих, так это разве тем, что о нем много писали газеты. Но за исключением этого, ничего из ряда вон выходящего. Она убила отца, но через их руки прошло много отцеубийц. И ей не удалось избежать заслуженного наказания. Правда, Молли и Дэвид думали, что ей повезет больше – что ее осудят за непредумышленное убийство. Но удача была большой редкостью в жизни Грейс.

Они доехали до Дуайта часа за полтора, автобус подбрасывало на ухабах, всякий раз железо впивалось в тело Грейс, запястья и лодыжки ныли… Безрадостная дорога в безрадостную обитель. Большую часть пути Грейс просидела в одиночестве, а неподалеку от Дуайта к ней подсадили четырех женщин из местного изолятора, одну из которых даже приковали к скамье. Это была плотненькая девушка, примерно лет на пять постарше – и она посмотрела на Грейс с интересом.

– Ты уже бывала в Дуайте?

Грейс отрицательно мотнула головой. Она вовсе не желала поддерживать разговор. До нее уже дошло, что чем больше ей удастся скрыть, тем спокойнее будет ее тюремная жизнь.

– А за что тебя? – Девушка сразу взяла быка за рога, сверля глазами Грейс. Она с первого же взгляда распознала в девушке «салажку». Было очевидно, что Грейс никогда прежде в тюрьме не бывала, и, похоже, она там долго не протянет. – Сколько тебе лет, детка?

– Девятнадцать, – солгала Грейс, прибавив себе год, – этим она надеялась убедить эту приставалу в том, что она уже вполне взрослая. Ей самой казалось, что девятнадцать – это очень много.

– Играешь во взрослые игры, а? А что ты учинила? Сперла в магазине леденцы?

Грейс просто пожала плечами, и на какое-то время в машине воцарилось молчание. Но тут совсем нечего было делать – даже не на что смотреть. Окна автобуса были занавешены – выглянуть было нельзя, и снаружи никто не мог заглянуть внутрь. К тому же было невыносимо душно.

– Читала небось про крупную заварушку с «дурью» в Канкаки? – чуть погодя спросила девушка, оценивающе посматривая на Грейс. Но не увидела в ней ровным счетом ничего таинственного. Она на самом деле была такой, какой казалась – юной девушкой совсем из другого мира. Но вот чего пронырливая девушка увидеть не смогла – так это тех безмерных страданий, которые выпали на долю Грейс. Ни единый мускул не дрогнул на лице Грейс за все время этого придирчивого осмотра – казалось, ее душа осталась там, с Дэвидом и Молли. В душу ей заглянуть теперь не мог никто. И она намеревалась продолжать в том же духе – тогда, возможно, в тюрьме все оставят ее в покое.

Она уже наслушалась в изоляторе о жутких изнасилованиях и поножовщинах, происходящих в тюрьмах, но не хотела сейчас думать об этом. Если уж она пережила последних четыре года, то протянет и эти два. Слова Молли и Дэвида заронили в ее сердце лучик надежды: И невзирая на все перенесенные муки, ради этих двоих она выдержит. Теперь все по-другому. Теперь у нее целых два друга – первые за всю жизнь. Двое союзников.

– Нет, я не читала ничего об этой истории, – спокойным голосом отвечала Грейс.

Ее соседка в недоумении пожала плечами. Ее крашеные светлые волосы на уровне плеч были словно обкромсаны тупым мясницким ножом и лет десять уже не знали гребня. Глаза у нее были холодные и жесткие, а .кинув взгляд на ее руки, Грейс отметила крепкие мускулы.

– На суде меня пытались заставить дать показания против «старших ребят», но я не стукачка. Я честная, поняла? К тому же мне вовсе не светит, чтобы они достали меня в Дуайте и сцапали за задницу. Врубаешься, детка?

Судя по выговору, она была родом из Нью-Йорка и была существом именно того типа, какой чаще всего встречается в тюрьме. Злая и сильная – из тех, кто сумеет за себя постоять. Казалось, ей не терпится поболтать – она принялась рассказывать Грейс о том, как помогала строить гимназию и работала в прачечной, когда была в тюрьме последний раз. Поведала и о том, как дважды пыталась бежать, но была схвачена.

– Овчинка выделки не стоит – за каждую такую попытку накидывают по пять лет. А сколько ты хватанула?

Пять лет… десять… Грейс это казалось вечностью.

– Два года, – коротко отвечала Грейс, не желая продолжать разговор. Да, и два года – это долго, но все же куда лучше, чем десять лет или чем то, к чему могли ее приговорить…

– Это пустяк, детка, они пролетят, как одно мгновение. Послушай… – Она ухмыльнулась, и Грейс заметила, что у нее почти нет коренных зубов. – Так ты, значит, невинная, а? Девственница?