– Как вы смеете! На помощь! – Молодая женщина в диком ужасе оттолкнула от себя Сердюкова и, рыдая, стала оправлять платье. Вбежавший конвоир со смущением глядел на следователя, безуспешно пытавшегося застегнуть штаны трясущимися руками. Что ж, всякое видали.

Полицейский кашлянул, ожидая приказаний.

– Поди, братец, прочь, да и ее забери скорей, ведьму, чуть до греха не довела, – пробормотал Сердюков.

– Да, – протянул тот, – все они бабы такие подлые, от них нашему брату одно зло.

Следователь наконец справился со штанами.

Нетвердыми шагами подошел к столу, налил воды из графина и себе, и несостоявшейся жертве насилия. Та проглотила воду, давясь слезами и унижением, и под руки была уведена в камеру.

Оставшись один, Константин Митрофанович попытался понять, что с ним произошло. Получалось только одно. Он стал Прозоровым.

Сердюков оправил помятую одежду и робко подошел к небольшому зеркальцу, висевшему в уголке. Оно запылилось и потускнело. Хозяин кабинета пользовался им крайне редко, а попадавшие сюда не по своей воле посетители менее всего задумывались о внешности. Глядя на отражение своей осунувшейся физиономии, Сердюков лихорадочно пытался внушить себе, что случившееся поддается разумному толкованию. Например, он болен, нервное переутомление, временное помешательство. Да мало ли у человека недугов!

Его сухой рациональный ум упорно отметал иные объяснения происшедшему. Не может быть в двадцатом веке, в центре столицы никаких колдунов, заговоренной соли, переселения душ, оживших покойников. Не может, потому что не может быть никогда!

Да, лицо как лицо. Обычный усталый мужчина среднего возраста. Но что это? Лица Константина Митрофановича уже нет, а в мутной глубине зеркала, словно из глубокой воды, проявляется другое лицо. Густые брови, богатая шевелюра, широкие скулы. Глаза прищурены и пронзительно сверкают, будто и не подернула их смертная пелена. Сердюков охнул и отшатнулся, непроизвольно ощупав себя руками. Никаких видимых перемен не обнаруживалось. Значит, все, что он видит, происходит лишь в его сознании?

Но тут он засомневался. Походив по кабинету, он приказал привести в кабинет злополучного Кондратия.

Мужик вошел и воззрился на следователя с хитрым выражением лица. Он не мог скрыть своего острого желания узнать, удалось ли его колдовство.

– Ну, можешь радоваться, удался твой эксперимент! – бесцветным голосом произнес следователь.

– Не могу уразуметь, о чем толкует ваше благородие! – с лицемерным непониманием пожал плечами Кондратий.

– О чем, о чем! А что ты вытворял у тела покойника, руку мою хватал, подлец, шептал заговоры всякие! – закричал Сердюков, потеряв всякое терпение.

– Смею заметить, не заговор это, а особое заклятие. Оно злую силу собирало, чтобы вам она показалась, сила эта, убийца, то есть.

– Не понимаю, что ты несешь! Как ты мог показать мне убийцу?

– А разве вам никакого видения не было, не узрели вы душегубца, – он помялся, – неким… необычным способом?

– Узрел, черт бы тебя побрал, узрел! – с отчаянием выдохнул Сердюков.

– Позвольте осведомиться, господин следователь, а что вы увидели особенного?

В голосе колдуна уже не было ни тени скоморошества. Сейчас он напоминал доктора, выпытывающего у пациента необычные симптомы.

– Во мне поселился Прозоров, – глухо произнес Константин Митрофанович и сам удивился тому, что сказал подобное вслух.

Казалось, Кондратий удивился. Он озадаченно помолчал и поскреб грязной лапой спутавшуюся бороду.

– Никак, господин маг, ошибочка вышла, не то наколдовали, а?

Следователя стал разбирать нервный смех.

– Погодите, погодите! Не до смеху! Говорил он вам что-нибудь или знаки, может, какие подавал?

– Кто? Покойник?

Следователь снова очень живо вспомнил все сладостные ощущения, которые он испытал рядом с «женой».

Избегая ярких подробностей, он рассказал Кондратию о своих странных видениях.

– Вот видите, ваше благородие! А вы мне не верили! Не верили, что Кондратий на пути к величию, как повелитель зла!

– Да делать-то теперь что с этим, повелитель зла? – застонал следователь.

– Ждать! Ждать! Он сам знак даст, что делать. Он через вас справедливость найдет. Злодеев накажет, душа его и успокоится!

– Так ведь нет убийцы-то! Сам ведь он умер, сам! Никто его не отравлял!

– А слово? Разве слово не яд? И разве измена, предательство не подобны кинжалу для ранимой души и больного сердца?

Сердюков потерял дар речи. Он не предполагал в собеседнике такого осмысленного отношения к человеческой сущности.

– А мне-то теперь, мне самому, что делать?

Ведь я не могу быть и Прозоровым, и самим собой одновременно!

– А ведь не худо, грешным делом, и покойничком побыть в некоторые моменты? – хитро ощерился колдун.

Сердюков непроизвольно порозовел, словно тот подсматривал его сокровенные мысли.

– Вы не волнуйтесь, ваше благородие, худого ничего для вас не будет. Ведь вы не делали плохого Платону Петровичу при жизни, и так он вас и не обидит. Честно говоря, я немного другое предполагал. Но ведь я еще учусь! Совершенству нет предела!

Н он принялся было рассуждать еще о своих потенциальных возможностях укрощения разных сил, но Сердюков уже изнемогал и отослал его прочь.

Через несколько дней, слегка придя в себя от пережитого, он собрался с духом и сам пошел в камеру, где находилась вдова Прозорова. Несчастная, завидев насильника, заскулила точно побитый щенок и пыталась забиться в угол камеры. Это жуткое зрелище поразило Сердюкова, слишком ярок был контраст между роскошной ухоженной рыжеволосой красоткой и этим насмерть перепуганным замученным существом.

– Прошу вас, пожалуйста, не бойтесь меня!

Я не сделаю вам ничего худого! Я сам себя боюсь!

Она продолжала недоверчиво сверкать на него глазами из своего угла, сжавшись там в комок. Следователь отметил, что платье арестантки стало грязным, волосы спутались и висели клочьями.

– Повторяю, не бойтесь, выслушайте меня, мне нужна ваша помощь!

– Разве с вами что-то произошло? Чем же я могу вам помочь, сидя в камере, куда вы же меня и заключили! – ответила Марго.

– Вы знаете, о чем я говорю. Там, в кабинете! Неужели вы думаете, что следователь Сердюков мог опуститься до такого и забыть себя настолько… Я.., который служил верой и правдой государю и отечеству…

Он сбился. Маргарита приподнялась и стала с волнением слушать его.

– Ведь вы тоже видели его, не так ли? – с надеждой произнес Сердюков.

– Кого? – тихо переспросила она.

– Вашего супруга, Прозорова Платона Петровича!

Она испуганно кивнула.

– Вы верите в переселение душ? – спросил следователь.

– Я готова поверить во что угодно, только бы он был бы жив!

– А Гривин, разве вы не любите его?

– Теперь я уже сама ничего в себе не понимаю. – Она поникла головой. – Но тогда, там, это был он! Я не могла его перепутать! Это не могло мне почудиться столь… – она смутилась, – столь явственно. Но ведь этого не может быть, правда?

– Может, у нас галлюцинация? Одна на двоих, пополам, так сказать? – попытался грустно пошутить следователь.

Молодая женщина слабо улыбнулась в ответ.

Сердюков, обескураженный и потерянный, был уже не так противен, как прежде.

– Послушайте, Маргарита Павловна! – продолжал следователь. – Несмотря на всю эту чертовщину, приходится признать, муж ваш мертв, но умер он ,не от отравления, а от сердечного приступа. Домашний 4; доктор умышленно ввел следствие в заблуждение, пытаясь выставить вас убийцей супруга и лишить права на наследство.

Вероятно, он имеет серьезные возможности влиять на Варвару Платоновну и получить доступ к деньгам. Они необходимы ему не только потому, что он тоже, как и Гривин, ловец богатых наследниц. Но это отдельная история. И сейчас она вам –,ни к чему. Вы и Гривин мешали ему. Поэтому Литвиненко и рассказал Прозорову о вашей связи, о том, что, может, и не он приходится отцом Коли, зная, что у друга в последнее время было плохо с сердцем. Расчет его оправдался самым наилучшим образом. Прозорова хватил удар, вы в тюрьме, Гривин под подозрением в соучастии.

– Но если вы все знаете, почему я здесь, в этой ужасной камере?

– Недостаточно доказательств моей версии.

Я точно знаю, вы изменили своему мужу. Но это не подлежит уголовному наказанию. Здесь вас осудит другой судья, ваша совесть и Господь.

– Да! Да! Огонь ада мне не страшен! Он ничто по сравнению с огнем в моей душе! – вскричала несчастная. – Платон, Платон, прости, я только теперь понимаю, кем ты был для меня! Мой грех ужасен!

– Ты искупила вину своими страданиями.

Я слишком люблю тебя! Я был так счастлив с тобой!

Маргарита и Сердюков не заметили даже, как их разговор следователя и арестантки превратился в страстный диалог супругов Прозоровых.

– Я не убивала тебя, Платон Петрович! Ты же знаешь, я скорей сама бы смерть приняла!

– Ты не тело мое убила, а душу, и не только мою, но свою собственную. Ложь погубила любовь. Ложь и корысть! Предательство и подлость – вот цена бескорыстию и дружбе! Мука!

Мука смертная видеть вас всех!

Голос Прозорова звучал с отчаянием.

– Чего ты хочешь? – с тихим ужасом спросила вдова.

Но вместо ответа послышался хрип и стон.

Сердюков сложился пополам, повалился на пол и замер. Дрожащая Маргарита нерешительно подошла к скрюченному телу и тихонько притронулась к нему. Тело следователя пронзила судорога. Она нежно провела рукой по его белесой голове. Тот вздохнул и открыл глаза. Маргарита сидела рядом на полу, и на ее устах играла полубезумная улыбка.

– Он простил меня! – восторженно произнесла она.

Следователь поднялся с пола и перебрался на узкую кровать арестантки.

– Послушайте, мне кажется, нет, я почти уверен, он будет мучить меня своим присутствием, пока вы здесь. – Следователь говорил с трудом. – Мне непросто будет объяснить свои действия начальству, но раз вы не убивали, то я принял решение вас отпустить. А соль, насыпанная падчерице, это такая же выдумка доктора, как и все остальное, хотя, учитывая все эти мистические странности, я ни в чем не уверен. Но вы должны дать мне слово, что ни при каких обстоятельствах, никому не расскажете об этих необъяснимых видениях. В противном случае меня сочтут за умалишенного, а вас снова упекут за решетку.