Наталия Орбенина - Злодейка

Литвиненко решился нанести удар первым и рассказать Платону Петровичу о своих подозрениях.

Последующее осталось для Варвары непонятным.

Скоропостижная смерть Прозорова сломила молодую женщину. От горя она потеряла возможность рассуждать трезво и рационально. Идея о злодейском замысле мужа и мачехи, так сильно внушаемая доктором, стала казаться вполне реальной. Арест Маргариты Павловны довершил дело. Далее надо вывести из игры Гривина. Подтвердить его соучастие будет нетрудно, особенно после того как полиция нашла переписку любовников в домике тетки на Васильевском острове.

Оставался Коленька, несчастный ребенок. Доказывать, что он не сын Прозорова и не имеет прав на наследство? Поначалу такая идея овладела Варварой. Однако скоро ее сменила другая – воспитать сводного брата как собственное дитя, заменить ему родителей, сделать его своей послушной куклой и наследником всего состояния.

Теперь она радовалась, что он есть, что она получит над ним власть. Марго упекут на каторгу, а Гривин никогда не рискнет признать свое отцовство. Зато какие мучения ожидают несчастных! Эта изощренная пытка не менее ужасна, чем примитивное убийство!

Подобные размышления помогали Варваре Платоновне переживать потерю отца.

Следователь Сердюков был в недоумении. Не сходились концы с концами в этом странном деле. Не получалось банального преступления из-за наследства. Путался под ногами этот сумасшедший Кондратий с его солью. А также все больше и больше интересовала следователя сама «жертва черной магии» – госпожа Гривина. Любопытен оказался и доктор, особенно после того, как выяснилось, что только с его слов определили причину смерти Прозорова. И именно Литвиненко настаивал на насильственном характере смерти своего друга и пациента. Именно он указывал на неслучайное падение с лошади лихой наездницы и связи этих событий. Надобно побеседовать с ним, а также и с Гривиным.

Разговор с Дмитрием Ивановичем произошел в конторе фабрики, куда Сердюков специально приехал. Управляющий после смерти Прозорова фактически единолично распоряжался всеми делами. Гривин принял полицейского в огромном роскошном кабинете, заставленном массивной мебелью, под стать покойному хозяину. Лицо Дмитрия Ивановича покрывала бледность, руки подрагивали и выдавали плохо скрываемую тревогу.

– Господин Гривин, я понимаю ваше волнение и неприятные чувства, которые доставляет мой визит. К сожалению, характер моей службы чаще всего предполагает именно неприятные беседы с людьми.

Он поклонился и сел на предложенный Гривиным стул.

– О чем вам угодно меня спросить? – сухо осведомился Дмитрий.

– – О ваших взаимоотношениях с госпожой Прозоровой, – следователь попытался придать своему вопросу самый безобидный и дружелюбный оттенок.

Дмитрий колебался. Он знал, что после обыска на Васильевском острове в домике Аграфены Тихоновны истина известна Сердюкову, но ему ужасно не хотелось выворачивать перед ним самое сокровенное.

– Я понимаю вас, Дмитрий Иванович! О таких вещах тяжело говорить, да еще с полицейским чином. Я вам помогу. Вы ведь любили Маргариту Павловну еще до вашей женитьбы на Варваре Платоновне, не так ли? Но потом соображения иного порядка, скорей всего весьма прозаические, заставили вас покинуть любимую девушку и жениться на дочери хозяина.

Гривин покраснел и кивнул. Все его душевные метания в устах постороннего человека свелись к очень простой и банальной истории.

– Однако позже, уже после замужества самой Маргариты Павловны, ваши отношения возобновились?

Гривин тяжело вздохнул и сбивчиво поведал следователю историю своих взаимоотношений с двумя женщинами. Константин Митрофанович слушал внимательно, с удовлетворением отмечая про себя, что он и предполагал подобную линию развития драмы. Его многолетний опыт работы в сыскной полиции научил его разбираться в людях, понимать мотивы поступков и правильно предрекать события. Пока все укладывалось в банальную схему внутрисемейной склоки за наследство, помноженной на любовный многоугольник. Однако чем больше следователь узнавал о своих героях, тем больше он убеждался в том, что внутри этой грязной и запутанной истории появились силы, которые он своим умом понять пока не в состоянии. Дурацкая история с солью не выходила у него из головы. Но если верить словам Гривина, в чашку Прозорова это таинственное вещество не попало. Значит, его убил другой яд и другой человек. Доктор? Но ему-то зачем? Неужели им движет только бескорыстное желание помочь Варваре?

– Стало быть, вы утверждаете, что между доктором и вашей женой существовала интимная связь, даже несмотря на ее болезнь?

– Да, она сама невольно признала это во время последней нашей ссоры.

– И вы подозреваете, что доктор имеет в этом деле свой интерес?

– Да, подозреваю. И даже представляю, что он, вероятно, надеется получить доступ к капиталам после завершения этой скандальной истории. Ведь очевидно, что грядет бракоразводный процесс. Варвара Платоновна останется хозяйкой положения, и он лелеет мысль занять вакансию супруга. Это раньше, при жизни Платона Петровича, такие идеи казались несбыточными, а теперь все переменилось.

– Странно, ведь Литвиненко не беден. Он очень известен в столице. И даже, как я узнавал, печатался в медицинских изданиях за рубежом.

Его чрезвычайно ценят коллеги за высокий профессионализм. Непонятно, зачем ему влезать в темную и запутанную историю?

– Большие деньги кого хочешь собьют с толку!

– Это вы, простите, и себя имеете в виду?

– Себя-то в первую очередь! Подлецом оказался, смалодушничал, предал любимую женщину, а теперь она и вовсе в тюрьме по моей вине!

– Отчего, же по вашей?

– Оттого, что я не могу доказать, что не убивала Маргарита Павловна своего мужа. Я своими глазами видел этот злосчастный чай. Но и я в него не сыпал ничего! Хотя, каюсь, был грех, желание посолить колдовским зельем. Да Господь. уберег!

– А почему я должен вам верить?

– Да потому, что я сам вам об этом и рассказал, а мог бы и умолчать. Но тогда вся вина опять же ложится на невинную Марго! – Он закрыл лицо руками, и следователю показалось, что он плачет.

Сердюков задумался. Гривин был ему неприятен, несмотря на внешнюю красоту и импозантность.

Одно казалось искренним – его любовь к заключенной в камеру Прозоровой и желание вытащить ее оттуда. Они поговорили еще немного, и полицейский уехал, дав понять собеседнику, что их встреча не последняя, и оставив Дмитрия Ивановича в большом страхе и смятении.

Отобедав дома, Константин Митрофанович отослал с запиской своего человека. Сам же пешком направился в Летний сад и стал прохаживаться по аллеям. Мимо Сердюкова пробегали шумные дети, хлопотливые няньки ворковали над своими питомцами, нарядные дамы демонстрировали свои наряды. Молодые офицеры, блестя эполетами, легко гарцевали по дорожкам для верховой езды… В этой разодетой и праздной толпе Константин Митрофанович чувствовал себя нелепым, лишним. Разглядывая скульптуры и плавающих в пруду лебедей, он пытался внушить себе, что он пришел сюда не только на встречу с агентом, но и для общения с прекрасным. Агент, кстати, тоже принадлежал к прекрасной половине человечества. Но с большой натяжкой. Мужеподобная усатая дама очень скоро возникла на пути полицейского и низким голосом, не лишенным приятности, произнесла:

– Такой интересный мужчина ив одиночестве!

Всякий раз, когда она произносила эту условную фразу, Сердюков понимал, что понятие «интересный мужчина» к нему не относится. Но всегда верил в эту игру. Изображая легкомысленную парочку, они двинулись в номера, всегда резервируемые полицией для «служебных надобностей». Их ждала комната, имевшая неизменные черты подобного рода заведений. На стенах следы давленых клопов, на разбитой кровати покрывало с подозрительными пятнами, прожженный ковер на выщербленном полу, кувшин с трещиной. Все это вызывало большое омерзение у следователя и негодование по поводу того, в каких условиях приходится работать. Однако снять номер поприличней за собственные деньги ему и в голову не приходило. Они вошли и стали без предисловий разоблачаться. Причем Константин Митрофанович ограничился снятием лишь форменных штанов. Верхняя же часть его одежды им не снималась для того, чтобы не терялось ощущение присутствия на работе. Усатая медсестра из клиники Литвиненко давно (а это была именно она) совмещала два богоугодных дела. Помощи страждущим от недугов телесных и помощи государственной полиции в борьбе с недугами общественными. Причем вторая тайная миссия приносила ей двойное удовольствие. Конечно, она получала некие суммы, нелишние при ее скромных доходах. Однако гораздо трепетней сия неотразимая Венера относилась к самому факту непосредственного общения с «их благородием».

Сердюков получал от этих животных совокуплений странное чувство, где степень омерзения непонятным образом трансформируется в физическое удовлетворение. Тем более что настоящей дамы сердца у этого мастера уголовного сыска не было.

Коридорный принес поднос с мадерой и закуской; Венера, такая агентурная кличка значилась у медсестры в полицейских документах, приступила к обстоятельному донесению.

– Как вы и приказывали, Константин Митрофанович, я за доктором в последнее время следила неотлучно. И те люди, которые вас интересовали, появлялись. Не в клинике он с ними встречался, а в разных других местах, я в рапорте своем все адреса-то указала. Правда, разок, было дело, забегал один и в клинику. Удачно случилось, в мое дежурство. Я гостя этого узнала по карточке, что вы мне показывали. Он, глупый, бороденку приклеил и усы, очень нелепый вид имел! Но я все равно его признала! У меня зрение острое! – Она довольно засмеялась грудным смехом, плотоядно посматривая на Сердюкова.

Тот терпел и маялся, его эстетическое чувство сильно страдало. От огромного тела дамы шел терпкий дух пота и дешевых духов.