Сашка продолжал гнуть свою линию:

— Между прочим, это все пустяки: драмы, где женщины — героини в жизни мужчин. Они, конечно, играют немалую роль, но, когда все весело, удобно и приятно, отношения с ними приобретают значение комедий. Придают жизни бодрость, игру, живется легко, ничего не мешает делам. Беда, когда примешь любовь всерьез и начнешь любить горестно и трудно… Тогда теряешь силы и бросаешь все свои дела. А я, при своей крайней раздражительности и художественной природе — поклонник всякой красоты, особенно женской. Я пережил несколько таких драм и выходил из них, правда, небритый, бледный и худой, зато победителем, благодаря своей наблюдательности, юмору и умению анализировать. Даже мучаясь, все равно замечал, как это все глупо и комично. И, терзаясь субъективно, смотрел на ход драмы объективно. Разложив все на составные части, находил, что передо мной опять — смесь самолюбия, скуки и плотской нечистоты. И отрезвлялся, и с меня сходило все весенним паводком… Но обидно, что в этом глупом рабстве утопали иногда годы, пропадали лучшие дни нормальной, человеческой жизни… Как и сейчас.

— А разве Ксения красива? — пробормотал Леша.

— Она шарманка по жизни, — отозвался Сашка. — От слова «шарм»… Плюс талант. Он всегда нечто большее, чем красота. И еще у нее харизма. Что значит по-гречески благодать.

Натка удивилась. Примолкла. Леша покачивал головой и все бормотал насчет пиратства. Свихнулся на этой теме.

Ксения вспомнила насчет пресловутой объективности. Это они проходили еще во ВГИКе. Вошли как-то в аудиторию и увидели такое, что в первый момент застыли изваяниями, лишившись дара речи. Два профессора били друг друга в морду. Лупили что есть сил… Сцепились намертво… и рвали за галстуки… и разлетались во все стороны пуговицы… С одного слетели и упали очки… Их тотчас растоптали… А потом вдруг оба препода спокойно уселись за стол и сказали студентам:

— Теперь расскажите, что вы сейчас видели. Что происходило? Кто виноват? Кто и что из нас двоих конкретно делал?

Оказывается, это был заранее хорошо спланированный и артистично поставленный эксперимент. Каждый студент описал потом на бумаге ситуацию так, как ее увидел. Профессоры сравнивали получившееся. Фишка пряталась в том, что у всех события излагаются как-то, да по-разному. А у кого-то — так даже очень по-иному. Хотя все видели одно и то же и просто излагали увиденное. И один профессор с удовольствием подвел итог:

— Вот и верь после этого объективности свидетельских показаний!

А Сашка… Он уже давно перестал ее слушать и слышать. А она его и не слышала никогда… При расставании Сашка сказал Ксении:

— Ты не умеешь любить.

Нитка сознания рвется… но никак не обрывается эта цепочка: я есть, но меня когда-то не было… как могло быть так, чтобы меня не было? Я есть, но меня не будет… слабая ниточка сознания… и для чего все это?., для чего?., почему?., за что?…

Измятые, скомканные мысли…

Глава 13

Абстрактный идиотизм неуязвим для логики, но погибает на уровне примеров. Так, кто-то дофилософствовался и заявил, что, согласно логике, движения быть не может. Другой в ответ молча начал перед ним ходить.

Ксения отлично понимала, что Сашка видел ее такой, какой описал. И нечего тут объяснять, и бесполезно объясняться… Ты живешь в той странной плоскости и в тех размерах бытия, которые сама себе обозначила и ограничила, и их рамки, которые тебя порой теснят и раздражают, — твои же собственные, тобой придуманные и созданные. И Сашка во многом прав. Да, прав, хотя… хотя и жесток до бесконечности… но это его право… он его имеет… а скрывать… о-о, Ксении было что скрывать…

Срывающийся шепот в трубке: «Целоваю…»

Зажатая, затиснутая сама собой, закрытая на все замки… Такой, и только такой видел ее Сашка. И никакой другой увидеть не мог.

Поклонка, машина, дымок сигареты…

— Мне без конца твердили в детстве: попробуешь покурить — вырвет! Но я все-таки решилась. В пятнадцать лет. Приготовила заранее ведерко. Это было на даче. Стала курить. Затянулась раз… другой… не рвет. Выкурила полсигареты. Ничего. Выкурила всю. Ведро не понадобилось. Так и закурила. Без вариантов.

Олег кивнул:

— У меня была точно такая же история. Но я просто пошел в дальний угол двора и там выкурил первую сигарету. И конечно, ничего, все нормально. Еще часто детям рассказывают: увидишь кровь, развороченную рану или убитого человека — ты или упадешь в обморок, или вырвет. А сколько я уже видел убитых, и развороченных ран, и крови — и никаких тебе обмороков. Правда, есть такая версия: это все рассказывается нарочно, специально, чтобы ты потом на уровне подсознания включил блок защиты. Тогда шоком не ударит. Хотя у меня жена… Тоже когда-то попробовала впервые закурить. Причем ей прямо посоветовали: у тебя зуб ноет, ты его пополощи дымом. Она и пополоскала. Потом ходила кругами по двору, туда-сюда, туда-сюда… Не улавливала звуки и голоса. Натыкалась несколько раз на столбы, скамейки, людей и недопонимала, что происходит. Оказалась на другом конце двора, а как — не помнила. Амнезия была, наверное. Ноги заплетались, шла шатаясь. В конце концов, блевала несколько минут подряд и повалилась на траву в помраченном сознании.

Ксения усмехнулась:

— У тебя жена, у меня муж… Ты как это все рассматриваешь?

— Я рассматриваю только тебя… — пробормотал он. — Это не оправдание, но объяснение. Не хочу отпускать… И не отпущу… Как хочешь…

— Ты рулишь! — выпалила Ксения. Ударилась о его взгляд… — А мной командовать сложно.

Олег не принял метафоры.

— У меня пока нет машины. Но скоро будет. — И вытащил записную книжку. — Мой телефон ты уже записала… — Ручка была наготове.

Он настороженно ждал: даст или нет?

Ксения продиктовала: не все ли равно? Ее очень трудно выловить. Сотовый часто блокирован.

Олег улыбнулся. И, смешно, нежно и мило, с эдакой мяукающей интонацией, пробормотал:

— Вот теперь и ты записана в мою книжечку… Попалась!

Ксения деловито стряхнула пепел.

— И много у тебя там таких попавшихся? Он внезапно покраснел.

— Прости… Не знаю, что на меня вдруг нашло… Ксения помолчала. Три секунды на размышление…

— Мечтаю о самоварной жизни.

— Это как? У самовара я и моя Маша?

— Угу. Дочку у меня как раз Манькой зовут. Надеялась, что вырастет «ботаником», но сорвалось. И дело не в ней. Самоварная жизнь — она медленно текущая, спокойная. Пока воды наберешь, пока разожжешь, пока закипит, пока кипяток в чашку нацедишь… Следи себе, наблюдай, как важно ползет дым над самоваром, как неспешно сочится вода из неповоротливого крана в чашку… И тогда уже будешь пить неторопливо, безмятежно, по глоточку, как жить по глоточку, потому что вошла полностью в этот самоварный ритм бытия. Понятно?

— Ну, положим… — протянул Олег. — У тебя так не получится.

После той ночи, когда Ксения услышала Сашкины откровения, она устроила мужу жуткую сцену с истерикой, а он спорить и пререкаться не стал, но прислал через день эсэмэску, общий смысл которой сводился к следующему: «Хорошо, я штопаный гондон, но что ты сама себе позволяешь и по какому праву?» И она написала в ответ, что это конец, раз он так во всем уверен и взял на себя смелость ставить на место людей, то бишь ее. И подписалась: «Очень плохая Ксения».

— Ты позвонила Олегу? У него что-то случилось. Еще летом, — твердила Оля. — Почему ты не хочешь ему звонить?

— Через почему, — буркнула Ксения. — Я склонялась-склонялась к этой мысли, но так и не склонилась. У меня крайнее расстройство нервов, какая-то душевная мерзость, опустение головы, засорение желудка и сердца с обоими его желудочками, плесень большого мозга — если таковой у меня есть — и заодно мозжечка… Плюс моральная невралгия. Ветер, тучи — все легло мне на душу, и наверх опять всплыли мутные осадки. Дружеские лица стали превращаться во врагов.

— Позвони Олегу! — ответила Ольга.


Разъезд с Сашкой выпал на очень неудачное время: Ксения должна была срочно улетать на съемки. Мама сидеть с детьми не отказывалась, но тут заныла Варька, у которой болел крохотный Денис. А сама она собиралась делать очередной аборт.

— Нет, Боливар не вынесет троих! — объявила мама.

Сашка звонил и канючил, просил отдать ему сына…

И Ксения решилась. Пусть бывшая свекровь поможет. В кои-то веки… Сашка расцвел и тотчас примчался за Митей.

Ксения собирала их в дорогу безмолвно. Старательно обходила взглядом. Понимала, что прощается с ними обоими навсегда. Жить на два дома у нее не получится. Значит…

Митя радостным зайцем скакал вокруг Сашки — обожал отца.

— Поедешь к бабушке с папой, — объяснила Ксения сыну.

Он не подозревал, думала Ксения, что сейчас навсегда рушится, рвется пополам его семья, что мать у него — дура, отец… Ну что отец… Ты лучше о себе думай.

— А в речке крокодил… — мурлыкал счастливый Сашка, словно не замечающий ее настроения. — Ксения, о тебе спрашивал отец Андрей.

Она мрачно подняла голову. Уставилась в упор. Задумалась…

Отец Андрей…

Взбалмошный Сашка был непредсказуем. И, однажды вернувшись с репетиции, Ксения увидела на вешалке в передней рясу. И заорала:

— Мне как раз этого сильно не хватало!

Сашка вышел из комнаты. Милые коньячные глаза…

— И-е! Устала? Замучилась? Люблю, когда ты приходишь…

— Но чтобы прийти, сначала надо обязательно уйти, — пробурчала Ксения.

Следом за ним появился невысокий светлобородый человек, улыбнулся… Усы забавно торчали, глаза под густыми взъерошенными бровями, быстрые, въедливые, выдавали веселого и очень наблюдательного человека. Он, к немалому удивлению Ксении, ей сразу понравился. Она ему тоже.