Особенно поразило ее большое деревянное распятие, которое отец привез позже. Она не понимала, что это, зачем и почему, и просто часто бродила или стояла возле распятия, пытаясь постичь его смысл.

Мать и отец на ее вопросы не отвечали, точнее, сухо отмазывались:

— Это очень ценные вещи. Памятники древней культуры.

Однажды Ксения не выдержала и сказала подругам:

— У нас в доме есть глаза. Нарисованные… Необыкновенные…

Оля обомлела от изумления, а Натка подошла ближе.

— Какие такие глаза?

Ксения мгновенно поняла, что объяснить она ничего не в состоянии. Напрасно и затеяла… Ей было семь лет.

— Не знаю… Они на тебя все время смотрят… И они все знают…

— Покажи! — потребовала Натка.

Ксения выбрала время, когда мать ушла по магазинам, и привела подруг к себе. Они бывали у Ледневых редко — родители не разрешали дочерям приводить гостей.

Тихо распахнулась дверь в кабинет отца… Зацепилась за толстый ковер… Остановилась, недовольная…

— Вот они, — сказала Ксения.

Подруги молча смотрели на стены. Примчалась Варька.

— Доски какие-то. Темные. — Она смело вошла в кабинет и стала по нему расхаживать.

— Это иконы, — прошептала Оля. — Я видела…

— А где? — с любопытством спросила Натка.

— В музее каком-то… Не помню. Там были точно такие же.

— А они для чего?

Оля замялась:

— Ну… наверное, вроде картин…

— Какие же это картины? — насмешливо спросила Натка. — Здесь все не так.

Оля молчала.

— Папа говорит, что это большие ценности, — важно сообщила Варька.


Когда дочери подросли, отец куда-то увез свои реликвии. Ксения попробовала выспросить — наткнулась на те же короткости:

— Дома хранить опасно… Продали.

Ксения не поверила — слишком быстро отводились глаза.

Но продали и продали. Ладно…

Иногда отец вдруг впадал в воспоминания. Он любил патетически рассказывать о войне. И Ксения неизменно ловила в его рассказах фальшь, стыдилась ее слышать и никак не могла понять, откуда она берется у отца.

— Я отстоял Сталинград, — гордился собой отец. — Ну, не один, конечно… — Здесь голос его сразу тускнел. Ему мечталось сражаться с врагами в одиночку. — Немцы тогда отступали в полном беспорядке, в панике. Поняли, наконец, что к чему и чего мы, русские, стоили. Хотя зимой сорок третьего немец еще не слишком боялся. Настоящий страх овладел им потом. А тогда… Гитлеровцы отхватили пол-Европы, дошли до Волги, Ленинград в блокаде… Победа прямо на ладони! Разгром под Москвой они приписывали роковой случайности и зверской русской зиме, о которой слышали немало, но слова словами… А столкнулись они с ней и все равно оказались к ней неподготовленными даже при отличной немецкой экипировке и своем педантизме и аккуратности. Да, — говорил отец, — под Сталинградом немцы надеялись взять реванш за Москву, перейти Волгу, а дальше перед ними — весь Советский Союз, как на карте мира… Бери и властвуй! Но эти русские с их непредсказуемыми характерами… Казалось бы, обреченные, почти завоеванные и сломленные… Мы оказались совсем не такими, какими нас представляли немцы. Совсем! И провалили их расчеты — дрались упрямо, с невероятными волей и силой, заставившими немцев растеряться. Фрицы ничего не понимали. Но на разгадывание тайн непонятной русской души у них уже не оставалось времени: отступление от Сталинграда шло полным ходом. Немцы уходили назад, в степи, откуда не так давно победоносно двигались к Волге.

Отец любил вспоминать, как случайно часть их разведбатальона увидела танки. Те самые остатки, которые убегали, пытаясь уцелеть.

Никто не ожидал подобной встречи. Немцы — потому что уже много часов подряд не видели никого из русских. Русские — потому что действительно не предполагали увидеть здесь танки, а кроме того… На танк, на эту железную махину, к тому же отлично стреляющую, с голыми руками не попрешь. Тут требуется хорошее орудие, которого у них нет. Значит… Значит, их всех сейчас расстреляют из танковых пушек, сомнут гусеницами — и поминай как звали!

Танки чуточку притормозили, а потом, не заметив никакого сопротивления, потихоньку двинулись вперед.

Георгий заметался глазами по сторонам, выискивая что-нибудь для достойного отпора. Гранат мало, винтовка — вообще пустяк. С ней много против танков не навоюешь. Эх, пулемет бы! Связку бы гранат… Противотанковое бы орудие… А еще лучше — «катюшу»…

С этим мощным крупнокалиберным реактивным орудием, носящим столь нежное имя — называл какой-нибудь страдалец, сохнущий по своей девчонке, — встретиться на войне довелось в ноябре сорок второго, когда «катюши» первыми известили о начале нашего контрнаступления под Сталинградом. Их мощных «голосов» немцы боялись до дрожи в коленях и всегда в страхе ждали, когда громко и властно «заговорят» эти русские страшилки.

Танки медленно приближались. Они не слишком спешили, уверенные, что победа здесь будет на их стороне. Сейчас они начнут стрелять… И тогда конец… Всем, кто пошел выполнять задание командования. Еще несколько минут… Или секунд… Кровь, крики, стоны, искалеченные тела… Моментально темнеющий от крови, ко всему уже привыкший и все перевидавший снег в окрестностях Сталинграда…

Сначала Георгий не поверил своим глазам. Потом пригляделся и ахнул. Трофейное орудие… Противотанковое… То, что нужно… Немцы бросили при отступлении…

Уже не прячась, Леднев вскочил и бросился к орудию. Скорее, скорее!.. Руки тряслись от напряжения и волнения. Подрагивающими пальцами он развернул миномет в сторону немецких танков… Да, но снаряды?! Чем стрелять-то, будь оно все проклято?!

— Эй! — заорал он. — Быстрее, пока эти черепахи ползут по дороге, ищите вокруг, нет ли снарядов! Ящик должен быть… Ищите, ищите все! Да пошевеливайтесь вы, отдерите задницы от земли!

— Вот! — крикнул вдруг один из солдат. — Вон, Жорка, видишь?

И Георгий увидел…

— Подноси, живее! — гаркнул он неизвестно кому, вновь разворачивая орудие вслед за танками и прицеливаясь.

Подождите еще немного, дорогие немчики, шептал он, не спешите…

Первым же выстрелом он попал в головной танк. Да так, что башню просто подбросило вверх. Танкисты снова растерялись. Как, эти недобитые, практически безоружные люди (фрицы все прекрасно рассмотрели из своей брони) еще способны и стрелять?! Да так, что становится не по себе?! Нет, так не бывает! Так просто не может быть! Не должно! Откуда у них оружие?!

Второй выстрел заставил танкистов заметаться, танк загорелся. Третий выстрел, четвертый…

Леднев бил без промаха.

Шедшие за первым танком машины дали задний ход.

— Уйдут гады! Уходят! — орали солдаты. — Жорка, они уползают!

— Не уйдут, не дрейфьте, не дадим! Снаряды давайте! — зверским голосом проорал Георгий и выстрелил во второй танк. Потом в третий…

Огонь охватывал все больше машин. Над дорогой стлался черный дым, металось пламя мощного пожара, взметнувшегося вверх и отчаянно раздуваемого ветром. Напоминало адское пламя. Хотя кто его видел…

— Стреляй, Жорка, стреляй! — голосили солдаты.

И он стрелял… Пока не кончились снаряды.

Танки на дороге горели, оттуда доносились стоны и крики. Немцы пытались спастись и вытащить погибающих товарищей, но это им не удавалось.

Неожиданно раздался дикий вопль:

— Русс, спаси меня! Спаси! У меня дети!

Весь черный, в копоти от огня, здорово обожженный немец чудом вырвался из пламени и, барахтаясь в снегу, очевидно пытаясь притупить боль от ожогов, умоляюще протягивал к разведчикам худые грязные руки.

— Ишь, и по-русски наловчился! — недоброжелательно пробурчал Леднев. — Гад, сволочь! Дети у него, видали? А у нас что, нету детей?

От души выматюгался.

Пленный по-прежнему барахтался в снегу и кричал, поднимая вверх руки. Показывал на пальцах — четверо! Четверо детей…

— Все мы люди на этой земле, — печально сказал один из разведчиков. — Несчастные и подневольные…

Георгий шагнул к немцу и рывком поднял его со снега.

— Идти можешь?

Немец исступленно схватился за него.

— Могу, могу! Русс солдат, спаси меня, я погибаю!

Леднев осмотрел немца — ожоги были не так уж страшны. В дырах комбинезона зияло голое покрасневшее тело, но волдырей, кажется, незаметно.

— Тут недалеко, — пробурчал Георгий. — Топай, если жить хочешь, отец четверых детей!

— Спасибо, спасибо! — лепетал немец. Леднев подобрал валявшуюся на снегу чью-то телогрейку и набросил ее на плечи немца.

— Потерпи! — уже почти миролюбиво сказал он. — А если что, держись за меня. Доведу!

— Спасибо, спасибо! — лепетал немец. По его щекам катились мелкие слезы.

— Цепляйся крепче! — посоветовал Георгий. — Скоро придем. Там врачи. И поесть тебе дадут, горемычный… Ожоги не тяжелые, обморозиться не успел, ранений нет… Тощий, как все вы сейчас под Сталинградом. Да ничего, поправишься, это дело наживное. Кончится война — вернешься к своим детям. Меня Георгием зовут. Пятого ребенка родишь и назовешь в честь меня Жоркой. Германии очень нужны теперь люди. Чтобы строить новую страну. Пусть будет среди них и один Георгий. Ладно?

Немец услужливо, суетливо кивал. Хотя вряд ли понимал все, о чем толковал ему Леднев.

Он отличался по службе. И приводить «языков» навострился здорово.

Об этом Георгий Семенович тоже рассказывал дочкам, умалчивая о многом.

Многие искренне удивлялись его неизменному везению, но дело заключалось вовсе не в одной простой и верной госпоже удаче. Георгию безумно хотелось отличиться, проявить себя. Вверх, непременно вверх любой ценой! Он должен заявить о себе сам, в полный голос, выпрямиться во весь рост. Он обязан показать себя во всей своей красе, со всеми своими доблестями и умениями, способностями и опытом. Обязан!.. И во что бы то ни стало добьется этого.