— Я ухожу! — кричит Ольга в комнату. — Вернусь поздно. Обедайте и заодно ужинайте без меня. В конце концов, вы вполне взрослые, но напрочь не приспособленные к жизни и слишком избалованные мной дети!

Замолкает даже потрясенная «Коррозия металла».


Уголочек был довольно шумным, но родным: Украинский бульвар смыкался с Большой Дорогомиловской неподалеку от того старого дома, где когда-то жила погибшая в огне Ольгина свекровь. Впрочем, наверное, тоже не сгоревшая, а вполне благополучная. Теперь нужно быть готовой ко всему. Именно здесь они с Игорем встречались до свадьбы да и потом долго назначали друг другу свидания после работы.

Ольга стоит возле остановки и ждет, напряженно вглядываясь в лица прохожих. Узнает ли она Игоря? А он ее? У Оли немеют пальцы. Или все-таки она сошла с ума и ей померещился, пригрезился странный и страшный телефонный собеседник? Но с какой стати? С ума так просто, ни с того ни с сего, не сходят. И если она не свихнулась пять лет назад, когда ей показали жуткий, обгоревший до неузнаваемости труп… Почему-то довольно хорошо сохранились ботинки. Они были ботинками Игоря. Значит, Ольга тогда ошиблась: мало ли людей на земле носят одинаковую обувь…

Игорь не появляется, привычный дождь тоже никак не заводит свою надоевшую мелодию, и Оля все яснее понимает, что ее разыграли, подшутили над ней с удивительной даже в нашем жестоком мире бесчеловечностью. И лучше всего идти домой, к детям… Но сначала по дороге обязательно заглянуть в милицию.

— Здравствуй, Леля! — говорят рядом. — Прости, что опоздал. Не нарочно. Заходил в храм Христа Спасителя.

Ольга стремительно оборачивается: рядом стоит Игорь и как ни в чем не бывало улыбается. Живой и здоровый. В вытертых дешевых джинсах и простой ковбойке, загоревший не под столичным солнцем, слегка пополневший, а в общем, все тот же самый длинноволосый, бородатый, круглоглазый Игорь с наивным детским взглядом. Полиглот, владеющий шестью европейскими языками.

— Ты отлично выглядишь! — с удовольствием замечает он. — Остановила время?

— Ты тоже ничего, — бормочет Оля и незаметно щиплет себя за ладонь. — Куда пойдем?

— Прогуляемся, — предлагает Игорь. — Как раньше, по набережной…

Они медленно идут к реке, внимательно и настороженно оглядывая друг друга. Ольга не знает, что говорить, хотя множество вопросов готово сорваться с языка и затопить своей бессмысленностью и ненужностью.

— Странно, уже целый день нет дождя… Идет все лето по особому расписанию, с короткими дневными промежутками. Никак не оставляет нас своим вниманием.

Лучшего варианта беседы, чем дурацкий погодный, конечно, не находится.

— Что Бог дал. Прекрасный, бесконечный дождь… — Игорь поднимает голову к небу. — А ты ведь раньше его любила, как лягуха. Человек дождя… Марина тоже стала лягушкой?

— С утра до ночи готовится в царевны, — неохотно бурчит Ольга. — Остановка лишь за принцем со стрелой, зато великая жажда ее найти… Это что-то. Ты считаешь, мы встретились исключительно для обсуждения дождя и Маринкиных принцев? Почему ты не спрашиваешь о Максиме?

Игорь равнодушно улыбается, словно речь идет о чужих, малознакомых ему детях.

— Он всегда был умным и удачливым ребенком. Наверняка со временем не изменился. Здоровеет, высочеет… Разве не так? Храни его Господь!

— Господь его действительно хранит, — начинает раздражаться Оля. — Ребенок совершенно случайно получил грант Сороса и скоро уедет за рубеж. Услышал, что раздают гранты, почему бы не взять? Тебе это безразлично. Одна Марина всегда была твоей любимицей… Но ты и ее бросил. Значит, ты живешь в Москве, если знаешь о ее нынешних дождливых особенностях.

— Ничего не значит, — отвечает Игорь и берет Ольгу под руку. — Тебя интересует, где я живу?

— А как ты сам думаешь? — сильнее раздражается Оля. — И где живешь, и чем занимаешься, и как тебя теперь зовут! Ведь Игорь Часовских погиб вместе со своей матерью, остались только вдова и сироты! Твой паспорт я отдала в обмен на похоронное свидетельство.

— Мама действительно тогда умерла, — тихо и задумчиво отвечает Игорь. — Одна. Меня не было у нее в тот страшный день…

— И ты воспользовался моей ужасной ошибкой? Не пришел сразу, а выжидал: вдруг я обознаюсь? Надеялся… Или предвидел? Я ничего не понимаю, объясни хоть что-нибудь! Ведь ты здесь ради этого! Мы же нормально жили, как все!

— Как все — это ужасно, Леля, — медленно отзывается Игорь. — И почему ты уверена, что мы жили нормально? От нормальной жизни не уходят.

Ольга в замешательстве останавливается. А может, на месте ее бывшего мужа сейчас все-таки кто-то другой?…

— Не понимаю, что случилось с тобой?… — растерянно повторяет она. — Не было ни ссор, ни скандалов… Должны быть настоящие причины…

Игорь пристально, неприязненно осматривает Олю с ног до головы.

— Они, конечно, были. Достаточно серьезные. Но излагать их тебе я не решился, ты бы не поняла.

— Но ты даже не пробовал! — кричит Ольга. — Как же так можно?!

— Я пытался несколько раз, но ты отмахивалась… Ты никогда не принимала всерьез настоящих сложностей и вечно мучалась мелочовкой. Я ушел в монастырь, Леля, в скит. Принял постриг, у меня другое имя. Живу далеко от Москвы. И сейчас совершаю большой грех, находясь здесь в мирской одежде. Но грехи я отмолю, а объясниться с тобой, наконец, нужно. Когда начинаешь жить в Церкви, то постепенно очищаются зрение и слух. Будто от пелены какой-то освобождаешься… Становишься совсем другим.

Неужели перед Ольгой действительно Игорь? Нет, не может быть, произошла ошибка, все не так, ненормально…

— Рассказывай дальше, — бормочет Оля. — Очень интересно и познавательно. Особенно про грехи. Это что-то… Я даже не подозревала, какой ты лгун, и хочу послушать продолжение. Или начало твоей дивной истории. Но если ты грешен из-за мирской одежды, то как насчет твоей вины перед детьми и передо мной? Или это не грехи вовсе?

Ольга прижимается к холодному камню, рассматривая грязную реку. Ровненькие, аккуратные волны и полнейшая безгреховность… Да ведь понятие «грех» приложимо только к человеку. До сознания с трудом доходят слова Игоря, кое-как складывающиеся в предложения.

— У нас давно стало обязательным искать виноватых. Везде и во всем. И найти. Чтобы сбросить на кого-нибудь тяжесть преступления, собственного отчаяния и беспомощности. Перекинуть свое бессилие на чужие плечи. Тоже немалый грех. Мне давно стала неинтересна и скучна наша жизнь. С тобой, с детьми, никому не нужными переводами… Прости… С каждодневными заботами и обязанностями, суетой и бессмысленностью… То ботинки Максиму, то ремонт в кухне… Жизнь оказалась лишней, ну, не моя! Пиджак с чужого плеча… Я искал настоящую. И всегда заблуждался… Я вообще ни в чем теперь не уверен, все убеждения остались в прошлом. Хотя человек должен сомневаться во всем. Но я решил, что необходимо уединение, тишина… Совсем не то, что ты называешь жизнью.

— Значит, ты ни в чем не виноват? А брошенные тобой дети?! Их разве не нужно любить?! И вообще, куда легче порой уйти от мира, сбежать от него, чем в нем остаться.

Игорь медленно качает головой:

— Любить детей — значит просто любить себя. Это одно и то же. Мне нужно было спасать свою душу, которая оставалась безразличной и холодной, пока я жил с тобой. А разве тебе нравится твоя жизнь?

Ольга отходит почти к самому краю узкого тротуара. Нравится, не нравится… Что может нравиться в бессмысленных делах и ежедневных заботах о равнодушных взрослых детях, которые занимаются неизвестно чем?… Все пустое…

Темная, грязная река плещется лениво и неохотно, перекатывая пустые банки из-под пива, фанты и пепси. Значит, Игорь никогда не любил ее… «Ой, лели-лели, нелюбима, что ли?…» — поет одна из Максимовых любимиц. И не стоит обсуждать ситуацию дальше…

— Думать о спасении души и забыть о детях? — упрямо бормочет Ольга. — Ради душевного покоя бросить их на меня, вкалывающую с утра до ночи?! Это что-то… Я скоро задохнусь от забот! Несчастная вдова, муж которой усердно молится за милую душу, спасая ее и завоевывая желанный рай в Небесах ценой моей жизни и здоровья! Я давно уже не принадлежу себе, а только детям.

— А принадлежать нужно именно себе, Леля, точнее, Богу, — спокойно говорит Игорь. — Лишь Ему и себе, и никому больше. Даже детям. Ты совершаешь еще одну ошибку и не хочешь ее признавать. Я знал, что объяснить тебе ничего не сумею. Это не мое… Меня похоронили в Вострякове — и слава Богу. У каждого свой крест, своя планида…

— Общее место! — прерывает его Ольга. — Я давно наслышана, что «любить иных тяжелый крест». Но о моей планиде и о планиде детей позаботился именно ты. И теперь киваешь на Бога! В которого раньше не очень верил. А так быстро и легко менять принципы и святыни, шарахаться из крайности в крайность нельзя! Небезопасно для твоей бессмертной души! Хотя Россия была и осталась страной крайностей, человек — не флюгер. Поэтому иногда лучше не верить ни во что. И нас скоро ждет второе неизбежное нашествие Базаровых и Писаревых. Ты видел, что нынче творится в церквах на Рождество, под Пасху, на Троицу? Диво дивное! Вместо партсобраний — в церковь! Венчаются так же спокойно, как раньше безразлично, не задумываясь клали цветы на Могилу Неизвестного Солдата! Пустой и ничего не значащий обряд! А где все эти верующие были раньше?

— Леля, ну конечно, боялись! Ты прекрасно знаешь! — начинает нервничать Игорь. — Если людей десятилетиями приучать ко лжи, они не сумеют жить искренне, раскованно и естественно. Это стыдно, но мы все понемногу преодолеем. Обязательно. С Божьей помощью. Он не должен сейчас от нас отступиться.

— Не должен? — Ольга пристально смотрит на мужа. — Ты в этом уверен? Среди неожиданно бросившихся в церковь мало честных. И немного истинно верующих. В основном туда идут из банального любопытства или потому, что все вокруг пошли, потому, что стало можно, даже просто модно, — а это уже кощунство! Кресты и иконы продают на каждом шагу, а молодежь носит огромные пошлые золотые кресты заодно с гирляндами цепочек и кулонов! Напоказ! Хотя так крест не носят. Или еще краше: полуголая девка, и к ее выставленным на всеобщее обозрение мощным сиськам робко прижался крестик. Это что?! И где барьеры и критерии истинной, но извращенной сегодня веры?