Елена Арсеньева - Златовласая амазонка

– Видать, религия – твой конек. Надо полагать, ты не замедлил забрать эти кресты? – Лелуп проворно обшарил рваную рясу, но не нашел ничего, кроме потемневшего от времени серебряного крестика, который отшвырнул с презрением. – Осечка! – хмыкнул Лелуп. – Ну-ка, Туше, напряги мозги, что ты еще знаешь о монахах?

Туше пятерней поскреб засаленную голову.

– Что тебе сказать? – произнес он раздумчиво. – Помнится, одному священнику мы спалили бороду, чтобы лучше расслышать, где он прятал церковные сокровища.

Глаза Лелупа сверкнули:

– А вот мне кажется, что этому придурку мешает говорить капюшон на его башке. Что, если снять с него рясу, но, дабы рук не пачкать, зажечь ее?

Анжель тихо ахнула, и быстрый, как молния, взгляд из-под капюшона пронзил ее. Сердце забилось в горле, да так, что она едва могла дышать, с трудом разомкнув губы, чтобы вымолвить:

– У-мо-ляю вас…

Лелуп обернулся к Анжель:

– Что я слышу?! Ты наконец-то разинула рот, девка?

– Да брось ты, Лелуп! – захохотал Туше, и к нему присоединились остальные французы. – Не далее вчерашнего вечера я слышал, как твоя мадемуазель орала во всю мочь – вот только не понял, от радости или от страха.

– А мне что за дело до ее радости? Быть с ней – все равно что в сугроб толкать, так эта сучка холодна. Ну, конечно, я помял ей бока, чтобы хоть ноги раздвинула пошире!

Анжель на мгновение зажмурилась. Ей было невыносимо стыдно перед монахом. Его взгляд жег ее, как огонь, хотя она не видела его лица.

– Стыдись! – Туше обращался к Лелупу, но при этом похотливо поглядывал на Анжель. – Ты позоришь знамя французской галантности! Уверяю тебя, какая-нибудь московская барыня, сквозь которую подряд прошел десяток наших молодцов, с удовольствием вспомнит каждого из них, ибо они ублажили не только себя, но и даму!

– Ну, эту льдину только факелом можно растопить! – злобно ощерился Лелуп, и в глазах Туше блеснула робкая надежда:

– Если она тебе уже надоела, я не прочь попробовать свои силы…

– Да и на меня дамы никогда не обижались, – подал голос Толстый Жан, а ему вторили еще трое.

Анжель поднесла руку ко лбу. А ведь нечто подобное уже случалось с ней… Неприкрытая похоть в глазах мужчин, насмешки – и полная безысходность!

Голос Лелупа вернул ее к действительности.

– Ты, кажется, упоминал о крестах с красивыми камешками? – спросил он.

– Ну, ты хватил, Лелуп! Не высока ли цена за девку? Мне ведь она нужна только на разочек!

– Покажи крест! – велел Лелуп, и Туше, мученически закатив глаза, принялся шарить под одеждой.

Наконец что-то блеснуло в его грязной руке, и этот блеск высек искру в прищуренных глазах Лелупа.

– Ты отдашь мне крест, – изрек он. – Но девку возьмешь не один раз, а… сколько тут камешков, пять? Ну вот, пять раз. Ладно уж, шестой – за сам крест.

– Как хочешь, но это не по-товарищески, Лелуп! – вмешался Толстый Жан. – Если бы мы знали, что ты хочешь заработать на своей девке, то смогли бы кое-что предложить. Я ведь ушел из Москвы не с пустыми руками… да и другие тоже!

– Разумеется! – поддержали его остальные. – Мы заплатим тебе, Лелуп!

– Теперь для меня ты и свободного вечерка не отыщешь? – Лелуп грубо облапил Анжель. – Между этой толпой и не втиснешься! Впрочем, я еще посмотрю, что вы там предложите. А ну, выворачивайте карманы!

Мужчины принялись торопливо рыться в своих шубах-салопах, а Туше по-хозяйски схватил Анжель за руку и потянул к себе:

– Зачем ждать вечера? Пойдем-ка, моя прелесть. Тебе кто-нибудь говорил, какие у тебя чудные глазки? Они давно зажгли огонь в моем сердце. А твои губки… О, как давно я мечтал их поцеловать! Крошка моя, да после этого поцелуя ты забудешь обо всем на свете.

– Крошка?! – захохотал Лелуп. – Да она выше тебя на голову!

Как и все мужчины маленького роста, Туше терпеть не мог подобных замечаний.

– Держу пари, что проткну ее поглубже, чем ты! – запальчиво выкрикнул он. – Мне приходилось видеть здоровяков, у которых между ног болтался какой-то жалкий червячок, в то время как у меня…

– А ну, покажи! – взревел Лелуп, принимаясь расстегивать штаны.

Анжель зажала ладонью рот. Ее вырвало от отвращения. Она с мольбой в глазах глянула в угол, где стоял монах, чая хоть какой-то защиты, однако ужаснулась, заметив, что там никого нет. Монах втихомолку скрылся!

Не рассуждая, она бросилась было к двери, однако оттуда просвистела пуля, едва не задевшая ее. Она пронзительно вскрикнула от страха.

Мужчины, стоявшие со спущенными штанами, на миг остолбенели. Однако свист пуль не прекращался, так что солдаты вмиг пришли в себя и, кое-как прикрыв срам, бросились к своему оружию.

– Казаки! – кричали они.

Казаки! Те самые, над которыми когда-то, тесня их при своем наступлении, посмеивались французы, ныне наводили ужас на всю побежденную армию, и число их при содействии русских крестьян значительно увеличилось. Вот и теперь Лелуп, бросив взгляд в узкое окошко, закричал:

– Не казаки, а партизаны!

– Черт ли, дьявол – все одно! – отозвался Туше.

Ружья, как назло, оказались у всех незаряженными, и пока французы заряжали их, нападающие успели ворваться в церковь.

Анжель смотрела на них как завороженная, однако не испытала страха. Большинство партизан были верхом на маленьких лошадках, в бараньих шубах и черных барашковых шапках. Вооружение их в основном составляли пики или просто колья с железными остриями на конце. Ружей имелось немного, зато в пистолетах недостатка не было. И четверо французов были сразу убиты.

Раненый Туше покорно поднял руки. Высокий казак походя полоснул по его шее саблей – Туше завалился на бок, захрипел.

Лелуп, которого держали трое, вдруг рванулся с такой силой, что русские посыпались в разные стороны. Он кинулся к дверям и высадил одну из створок могучим плечом… Русские бросились следом, но один из них остановил их властным движением руки:

– Да пускай бежит. Далеко не уйдет, сдохнет в сугробе. Только это им и осталось. Однако же мы сюда за другим пришли, забыли?

Анжель вслушивалась в русские слова, с изумлением сообразив, что все понимает. Но еще большим потрясением было для нее то, что голос был женский.

Да эти казаки – женщины!

Она недоверчиво оглянулась и похолодела, встретив устремленный на нее взор, столь темный и недобрый, что полудетское изумление вмиг оставило Анжель и она осознала свое положение. Ни на какое мягкосердечие надеяться не стоит: ведь одна из этих русских амазонок только что, мимоходом, перерезала горло Туше и вот теперь устремила свой ненавидящий взгляд на Анжель. Это ее враги, и она – враг им!

Русская медленно приближалась. У нее было точеное лицо с высокими скулами, маленьким круглым подбородком, крепко стиснутыми яркими губами. Анжель с жадностью уставилась в это злое и прекрасное лицо, в черные, чуть раскосые глаза под сросшимися бровями, придававшими взору женщины особенную, дикую страстность. Анжель почему-то ощутила, что русская ненавидит в ней не просто чужеземку – она ненавидит именно ее, Анжель!

– Варвара! Стой! – послышался крик. – В своем ли ты уме? Да ведь это, наверное, она!

Анжель медленно повела глазами и увидела осанистую женщину, высокую и плотную, лет тридцати восьми, красивую последней бабьей красотой, которая пронзает мужские сердца сильнее девичьей прелести. Под клетчатым платком виднелись гладко причесанные русые с проседью волосы, богатейшие ресницы бросали тень на смугло-румяные щеки. Округлые брови были нахмурены, а взгляд темно-серых глаз сурово устремлен на злую красавицу.

Та остановилась, но во всей ее осанке сквозило с трудом сдерживаемое непокорство.

– Да что ты, Матрена Тимофеевна! Чтоб за такое отребье наш барин столько радел?

Она окинула Анжель цепким взглядом, в котором была не только ненависть, но и нескрываемое презрение. Анжель словно увидела себя со стороны: нечесаные волосы, одежда грязная, почти рванье. Право же, в ней теперь нелегко распознать женщину!

– Да ты не бойся, – властно отстранив с дороги Варвару и отобрав у нее саблю, сказала Матрена Тимофеевна. – Ты должна пойти с нами. Вреда тебе не будет. Понимаешь?

Анжель робко кивнула.

– Понимает! – обрадовалась Матрена Тимофеевна, обернувшись на своих подруг. – Понимает, знать, по-нашему! А говорить умеешь? Го-во-рить? – прокричала она по складам, тыча пальцами себе в рот. Но Анжель хоть и понимала каждое слово чужой речи, но сама ни звука ее воспроизвести не могла.

– Не глухая, да немая! – злорадно усмехнулась Варвара.

– Никшни! – замахнулась на нее Матрена Тимофеевна небрежно, будто на расшалившуюся кошку. – А ты, девонька, пойдем со мною! – Она отступила к выходу, маня Анжель раскрытой ладонью, и та покорно пошла за ней из церкви и села в розвальни, полные хрустящего сена… Сани тронулись; от резкого их движения Анжель невольно запрокинулась навзничь, но не сделала попытки подняться, так и лежала, безвольно глядя в сырое и серое небо, не в силах ни думать о чем-то, ни даже беспокоиться о будущем.

– Ох и закудлатилась ты! Колтун, ну чистый колтун! – в который уже раз с отчаянием воскликнула Матрена Тимофеевна, продираясь гребнем сквозь давно не чесанные волосы Анжель. Даже и смазанные маслом, они не поддавались частому гребню, и поэтому Матрена Тимофеевна беспрестанно ворчала, а из глаз Анжель струились слезы.

Варвара, сидевшая поодаль, с отвращением смотрела на масляное месиво, облепившее голову Анжель, и медленно расплетала свою толстую – в руку толщиной! – и длинную косу цвета воронова крыла, которой могла позавидовать любая женщина, но Анжель не ощутила зависти, ибо понимала: Варвара все делает напоказ, явно красуясь. «За что она меня так ненавидит?» – опять удивилась Анжель.

Наконец Матрена Тимофеевна со вздохом облегчения отложила гребень и велела Анжель следовать за нею. Тут же поднялась и Варвара, которой, как поняла Анжель, была предназначена роль ее стража.