Да, собственную, лишь твою чародейскую сущность нетрудно скрыть, как нетрудно утаить под капюшоном черты лица. Но пытаться полностью спрятать — все рано что выдавать живого человека за восковую куклу. Серпу, во всяком случае, ни разу не приходилось слышать об успехе подобного предприятия, и сам он не сумел бы. Что до облизывания, наверное, девица просто имеет своеобразные привычки. Интересно, что еще она в постели вытворяет? Вот бы разговорить Крестэля…

— Неужели мужчинам это нравится? — возмущенный голосок вырвал из раздумий, все дальше уносившихся в океан чувственности.

— Нет, облизывать меня не надо. Лицо, во всяком случае, — ухмыльнулся Серп. — А вот ты всегда так золотишься, что я бы…

— Золочусь? — любопытство заставило пропустить очередную непристойность мимо ушей.

— Я вижу силу, которую ты мне даешь. Она выглядит как текучее золотистое сияние. И когда тебе хорошо, наслаждение выступает у тебя на лице крошечными капельками. — Серп поспешно прикусил язык, потому что у него едва не сорвалось «будто роса на лепестке цветка.»

— Это, наверное, красиво, — пробормотала Иви, потупившись. На щеках вспыхнул румянец. — Если хочешь, то можешь…

— Тебе же будет неприятно.

— Ты никогда так не делал. А вдруг ничего противного в этом нет?

— Вот и проверим, — улыбнулся Серп.

Злоупотреблять разрешением Иволги он не стал, попробовал чуть-чуть, собрав золотую росу не столько языком, сколько губами. И только сейчас вспомнил, что девицы, вернее, сила, которую они дают, отличается по вкусу. Иные были приторно-сладкими, другие, наоборот, обжигали, как имбирь, да и пахла каждая по-своему.

С птахой ему показалось, что рот наполнился прохладной сочной мякотью раннего яблока, желтого, словно масло, у которого на солнце просвечивает сердцевина с темными семечками. Что до запаха, рядом со служаночкой чародею всегда мерещился цветущий летний луг. Ощущения были необычайно приятны, но где-то в глубине зудела мысль: а какова на вкус Змейка?

Наверное, поэтому Серп, дождавшись, когда Иволга уснет, выбрался из постели, натянул штаны и отправился на чердак, взглянуть на крестэлеву мазню. Прикрыл за собой дверь, напитал силой чародейский светильник, чтобы горел поярче, и огляделся. Вдоль одной из стен, подальше от застекленного ската крыши, стояло несколько досок. При ближайшем рассмотрении это и оказались картины, повернутые обратной стороной.

Потомок Боровика рисовал хорошо. Серп легко узнал несколько видов Мелги в разную погоду и время суток, а букетик иволгиных ночных фиалок в глиняной кружке выглядел вполне живым. То же самое можно было сказать и о служаночке, изображенной далеко не единожды. Чародей поначалу нахмурился, но все портреты оказались на редкость пристойными. Девчонка была полностью одета, позы и взгляд лишены фривольности. На одной картине птаха выглядела едва ли не сказочной принцессой, даром что наряд не блистал роскошью. Стояла здесь, на этом самом чердаке, у застекленного ската крыши и смотрела на молодую луну с непонятным выражением: не то мечтательным, не то блаженным, не то счастливым, не то задумчивым. Не то все сразу, решил Серп, ставя картину на место.

Теперь понятно, что она имела в виду, когда говорила, что Крестэль приукрашивает действительность. Служаночка не была дурнушкой, а пожив в покое и достатке да научившись носить нормальную одежду, стала и вовсе хорошенькой. Но не настолько, чтобы, встретив на улице, оглянуться ей вослед. А на девушку с картин хотелось любоваться. И не только оглянуться, может быть, и пойти за ней.

Серп уже приготовился насладиться необычной красотой Змейки, но та была изображена лишь на одной картине, весьма традиционно выполненном портрете, зато карандашных или угольных (в таких тонкостях чародей не разбирался) рисунков оказалось много. Вот уж с кем Крестэль отвел душу! Позы девица принимала одну завлекательнее другой, смотрела так, что мурашки по спине. На парочке рисунков она оказалась полностью обнаженной.

Чародей успел лишь бегло проглядеть наброски, как услышал скрип ступеней на чердачной лестнице. Поднял голову и встретился взглядом со стоящим в дверях Кайтом.

— Ну и как, по-твоему, я рисую? — на удивление миролюбиво спросил парень, приваливаясь плечом к дверному косяку.

— Неплохо, — без воодушевления признал Серп. — Только мнение мое недорого стоит. Я в картинках ничего не смыслю. Похоже, и ладно.

— Это для того, кто тебя плохо знает, недорого стоит, — усмехнулся Кайт. — А для меня — наоборот. Ты ж никому слова доброго не скажешь.

— Всегда говорю, когда заслужат. А улещивать кого-то не в моих правилах. Чего ради ты птаху приукрасил? Скорее уж перед Змейкой должен бы стелиться.

— Я никого и ничего не приукрашиваю. Рисую, что вижу, — Крестэль не переспросил, кто такая Змейка, тем самым выдавая свое знакомство с одним из древних языков Меддины. — Иволга — славная девушка. И мне порой бывает досадно, что она связалась с тобой.

— Я все-таки должен держать ухо востро, — хмыкнул Серп. — Вы с ней страшно озабочены постельными делишками друг друга.

— Можешь быть спокоен. Я не интересуюсь чужими женщинами.

— К чему тебе эта простушка, если ты Змейку заполучил, — чародей невольно снова взглянул на рисунки.

— Это, скорей, она меня заполучила, — неохотно признался Кайт. — Искусна, как ласса.

— Не трепал бы, о чем не знаешь, — поморщился Серп.

— В женщинах я не хуже тебя разбираюсь! — стражник подошел к чародею и забрал у него рисунки.

— Не сомневаюсь! У благородных с детства толпа служаночек в полном распоряжении. А вот с лассой тебе вряд ли доводилось дело иметь.

— А тебе доводилось? — с вызовом и некоторым любопытством спросил Кайт.

— Было однажды… — Серп, рассказывая раньше о своем аресте, не стал поминать нечистую тварь. Теперь — другое дело. Откровенность должна подвигнуть Крестэля на ответную, а спросить у него есть что.

Вспоминать до сих пор было противно, слова сочились с языка, будто отравленные ядом. Так и хотелось сплюнуть их поскорее и забыть. Но нет, довел повествование до конца. В конце концов, он мужчина и чародей, нечего себя жалеть.

— Звучит жутковато, — подвел итог повествованию Кайт. — Но, болтают, ощущения при этом отнюдь не неприятные.

— Даже тебе такой приятности не желаю, — серьезно сказал чародей. — Наверное, так себя чувствует шлюха, которую ночь напролет пользовал десяток изголодавшихся матросов. И самое мерзкое, что пока яд остается в теле, невыносимо хочется еще. Мне повезло, что она сожрала лишь мою чародейскую силу. Простых смертных лассы превращают в немощных стариков. А то и до смерти доводят.

— Есть что-то общее с Серпентой, — задумчиво проговорил Кайт. — Она меня большей частью именно пользует. Все сама делает. Делает хорошо, не пожалуешься, но я к другому привык. Да и мера должна быть.

— Благородному подчиненное положение должно быть невыносимо вдвойне, — фыркнул Серп. — Поэтому и сбежал от принцессы Эроны?

— Откуда ты знаешь?! — парень придвинулся едва ли не вплотную к чародею и непременно схватил бы за грудки, если б на том была рубаха.

— Случайно услышал обрывки разговора в «Кабаньем клыке». Занятное местечко ты мне присоветовал. Не расскажешь и о нем поподробнее?

— А ты мне все о себе рассказал? — стражник опомнился и отстранился от полуобнаженного чародея.

— Теперь, когда и о лассе вспомнил, все. А, нет. Забыл сказать, что родом из ваших, крестэлевских, владений. Мой отец — рыбак из деревушки, что неподалеку от Приморских Холмов.

— Так ты, выходит, самый что ни на есть мой земляк, — улыбнулся Кайт. — Ладно, давай побеседуем по душам. Уж больно твоя история непонятна, хотя вряд ли с моей связана. Где безопаснее, чтобы Юнкус не прослышал?

— Где угодно. Я давно навел глухие чары. Страж тоже ничего не услышит, но ты на всякий случай можешь приказать ему молчать. Он не посмеет ослушаться хозяина дома.

— Уже приказал.

Кайт уселся в кресло, в котором на портрете сидела Серпента, чародей без малейшего смущения развалился полулежа на кушетке, на некоторых рисунках тоже не пустовавшей.

— Неплохо смотришься, — задумчиво проговорил стражник, разглядывая Серпа. — Может, позволишь тебя написать?

— Только вместе со Змейкой. И она должна быть раздета.

— Нет, вы с Иволгой выглядели бы лучше. Темные и светлые волосы…

— Слишком заурядно, — пренебрежительно заявил Серп. — Надоело уже. Хозяин Подземного царства и Лунная дева. Вождь с Равнин и принцесса Дебрей. Картинка с такой парочкой в каждом втором кабаке имеется. И если тебе так уж нужно темное и светлое, то Змейка смуглая, а я нет.

— Да я совсем не то…

— А ты не так уж прост, Крестэль, — перебил чародей. — Вместо того, чтобы о деле говорить, опять на художества свернул.

— Да-да, Серп. Привык ты у себя в пыточной самую что ни на есть запрятанную правду разглядеть, — усмехнулся Кайт. — О деле так о деле. Насколько хорошо ты осведомлен о положении в королевском семействе Пиролы?

— Какое там семейство? Одна принцесса осталась. Королева при родах скончалась. Король во второй раз жениться не стал, раз наследница выжила. А зря, может, вторая жена принесла б ему сына. Сам король умер лет десять назад, болтали, тихо и мирно, во сне. А на самом деле как? Отравили? Чары?

— Нет. Король Игл действительно умер во сне.

— Наместником стал дед принцессы, отец покойной королевы, Аул Харьер. Девчон… Простите, господин Крестэль, благородной госпоже Эроне тогда было лет семь.

— Когда ты пытаешься изобразить почтительность, еще гаже выходит, — сказал Кайт. — И иначе чем девчонкой наследную принцессу не назовешь. Год назад она точно такой и была. Мелкой, тощей и благонравной до оскомины. Очень скоро ей стукнет восемнадцать, и деду придется усадить ее на трон.